показывает нам очень определенно, что на соборе 3 июня служилые люди
решительно преобладали над вольными казаками, -- элемент общественный взял
верх над элементом противообщественным. Хотя под приговором рядом с
подписями служилых представителей 25 городов находятся утвердившие приговор
и казачьи рукоприкладства, тем не менее казачество много терпело от его
постановлений. Хозяевами дел и в лагере подмосковном и во всей стране
становились служилые люди, люди исстари установленного общественного порядка
и во главе их, конечно, "всего московского воинства властитель" Прокопий
Ляпунов. Недаром ошибся летописец, когда, рассказывая об этом приговоре, он
написал, что Ляпунов "приказал" его составить; своей ошибкой он точно
отметил степень власти Ляпунова, созданную приговором 30 июня.
Второе земское ополчение и его торжество. Познакомясь сданными о первом
подмосковном ополчении, мы можем теперь сказать, что, сойдясь под Москву,
земские и казачьи дружины не могли ужиться мирно между собой по разности
стремлений и вкусов. Постоянная их рознь привела к необходимости уяснить
точнее их взаимные отношения, и уяснились они в пользу служилых людей. Но
преобладание служилых людей было недолго и непрочно. Приговор, давший
перевес служилым людям и Ляпунову, был "не люб" казакам и их вождям
Заруцкому и Трубецкому, "и с той поры начали над Прокофьем думати, как бы
его убить", говорит летописец, и, действительно, через месяц Ляпунов был
убит. Его смерть стоит в прямой связи с тем положением дел, какое настало в
подмосковной рати после приговора 30 июня; казаки и холопы не могли
помириться с этим приговором, и Ляпунов пал от руки их, как представитель
служилых людей, правивший делами и доставивший преобладание своим. В
убийстве Ляпунова замешаны и поляки, осажденные в Москве; они желали и смут
в лагере осаждавших, и смерти талантливого воеводы и достигли того и другого
интригой. Но и без их подстрекательства "старые заводчики всякому злу,
атаманы и казаки, холопи боярские" (так называет убийц Ляпунова князь Д. М.
Пожарский) не остановились бы перед убийством: в нем они видели средство
поправить свое положение под Москвой, увеличить свое влияние, взять верх над
служилыми людьми. И они достигли своего; потеряв предводителя, служилые люди
утратили и силу. Не нашлось человека, который мог бы заменить Ляпунова;
делами стали заправлять казачьи вожди, казачество подняло голову, и теснимое
им дворянство стало брести "розно", разъезжаться по домам. Ополчение
разлагалось, и государственный порядок потерпел в нем новое поражение. Но
казачьи остатки первого ополчения продолжали стоять под Москвой, и в 1611, и
в 1612г. Сигизмунд не шел на помощь московскому гарнизону, а своими силами
московский гарнизон не мог прогнать осаждавших. Осада Москвы таким образом
продолжалась, но смерть Ляпунова была большим горем для русских людей, они
теряли веру в успех ополчения. В то же приблизительно время совершались одно
за другим такие события, которые способны были отнять у русских всякую
надежду на лучшее будущее родины.
Сигизмунд перестал стесняться с великим посольством. Сожжение Москвы
подало ему надежду, что послы будут уступчивее. Но они стояли на том, что
король не должен отступать от договора, заключенного Жолкевским, и должен
снять осаду Смоленска; в таком только случае Владислав может стать
московским царем. Видя, что дальнейшие переговоры будут бесплодны, король
прибегнул к насилию: московские послы были ограблены и пленниками отвезены в
Польшу (в апреле 1611 г.).
3 июня 1611 г. удалось королю, наконец, взять Смоленск приступом. В
городе было в начале осады, как говорят, до 80000 жителей, большие запасы и
прекрасные укрепления. Когда Смоленск был взят, в нем не осталось и 8000
человек, они терпели голод и болезни и не могли отбить врага, потому что
укрепления были разбиты и разрушены. Воевода смоленский Шеин, один из самых
светлых русских деятелей того времени, подвергся пытке: хотели узнать, для
чего он не сдавал города и какими средствами мог так долго держаться.
16 июля шведы обманом взяли Новгород; митрополит Исидор и воевода князь
Одоевский во главе новгородцев заключили со шведами договор, по которому
Новгород представлялся особым государством, выбирал себе в цари одного из
сыновей шведского короля и, сохраняя свое государственное устройство,
навсегда соединял себя с шведской династией, если бы даже Московское
государство и выбрало себе другого царя не из шведского дома. Такой договор,
очевидно, был продиктован победителями-шведами: в нем даже не было
требований, чтобы новгородский государь был православным.
Во Пскове в то же время появился самозванец Сидорка, которого зовут
иногда третьим Лжедмитрием. Еще при Шуйском начались во Пскове внутренние
усобицы, борьба "лучших" и "меньших" людей, высших и низших классов. Эта
борьба как-то совсем оторвала Псков от государства и создала в нем свою
особую историю смуты. Неурядицы внутренние дали возможность полякам и
казачеству разорять безнаказанно псковскую землю и дали в ней силу третьему
самозванцу.
Итак, во второй половине 1611 г., со взятием Смоленска и Новгорода, с
усилением самозванщины во Пскове, вся западная часть Московского государства
попала в руки его врагов. Сама Москва оставалась в их власти, а ополчение,
собранное для ее освобождения, распадалось, побежденное не врагами, а
внутренней рознью. Земская власть, создавшаяся в этом ополчении и сильная по
своему существу лишь настолько, насколько ей верила земля, теперь, со
смертью Ляпунова, теряла для земли всякое значение. Русские люди оставались
без руководителей против сильных торжествовавших врагов государства и
общества. Время настало настолько критическое, что, казалось, Русское
государство переживало последние дни.
Опаснее всех других был и, конечно, поляки, но они же своей оплошностью
и помогли оправиться русским людям. После взятия Смоленска король Сигизмунд
отправился в Польшу на сейм торжествовать свои победы вместо того, чтобы
идти на помощь польскому гарнизону в Москве. К Москве он послал только
слабый отряд конницы с гетманом Ходкевичем. В октябре 1611 г. Ходкевич был
отбит подмосковными казаками и ушел от Москвы. Если не считать этой
незначительной рекогносцировки под Москву, то можно сказать, что внешние
враги Московского государства, нанеся ему взятием Смоленска и Новгорода
сильнейшие удары, затем совершенно бездействовали, отчего и потеряли все
плоды победы.
Русские же еще не считали себя побежденными, а свое дело потерянным. В
восточной части государства под влиянием известий о повсеместных неудачах и
общих страданиях снова усилилось движение, оживились сношения городов. Из
города в город сообщали известия о событиях, пересылали грамоты, полученные
из Москвы или из других мест, из города в город писали (напр., Казань писала
в Пермь) о том, как следует держаться и поступать русским людям в их тяжелом
положении. В этих посланиях заключались целые политические программы. Все
поволжские города, горные и луговые, согласились в том, чтобы им "быть в
совете и единении", охранять общественный порядок, не допускать грабежей, не
заводить усобиц, не принимать новой администрации, кто бы ее не назначал, а
сохранять свою старую, которой они верят, с казаками не знаться и не
заводить сношений. Можно без конца удивляться той энергии, которую проявляют
эти мелкие поместные миры, предоставленные своим силам, той цепкости, с
какой они держатся друг за друга, и той самостоятельности, какой отличаются
многие из этих мирков. Весь север и северо-восток Руси находились тогда в
состоянии какого-то духовного напряжения и просветления, какое является в
массах в моменты великих исторических кризисов. С необыкновенной ясностью и
простотой во всех грамотах сказывается одна мысль, долго не дававшаяся
земщине, а теперь ставшая достоянием всех и каждого: за веру, родину и
общественный порядок необходимо бороться всем и бороться не с одной
"Литвой", но и со всеми теми, кто не сознает этой необходимости, -- с
казачеством. Оседлая земщина теперь отделяла от себя казаков и окончательно
сознала, что и они -- ее враг, а не помощник; сознала после смерти Пр.
Ляпунова, когда увидела, что казаки убийством расстроили общее земское дело,
враждовали с землей, несмотря на то что служили одному делу. Понимая теперь
весь ужас своего положения, стараясь опознаться в своих бедах и сообразить,
что делать и как делать, русские люди начинают с того, что ищут общего
"совета" и "соединения" и общим советом, по примеру Нижнего Новгорода,
постановляют первое единодушное решение -- налагают на всю землю пост, чтобы
очистить себя от прошлых грехов.
То, что массы чувствовали и высказывали просто, развивалось лучшими
людьми того времени с большей полнотой мысли и с большей определенностью
чувства. Эти люди глубоко влияли на массу, направляли ее на общее дело,
помогали ее соединению. Во главе таких людей должен быть поставлен патриарх
Гермоген, человек с чрезвычайной нравственной силой, как личность, и с
громадным политическим влиянием, как деятель. Он раньше всех и яснее всех
сознал (мы уже видели, с какой точки зрения), что иноземный, и более всего
польский, царь невозможен в Москве. Поэтому он был в постоянной вражде с
боярами, державшимися Сигизмунда и называвшими себя его "государственными
верными подданными". Поэтому же он и не стеснялся благословлять народ на
восстание против поляков. Теперь, сидя уже в заключении, он успевал тем не
менее рассылать грамоты по всей земле, направленные против тех же поляков и
против казаков. В августе 1611 г., когда он услышал, что подмосковное
казачье ополчение думает присягнуть Воренку (сыну тушинского Вора и Марины
Мнишек), он наспех отправил в Нижний грамоту, прося, чтобы казанский
митрополит и земские люди отговорили казаков от этого проклятого дела. Эта
грамота, резко направленная против казаков, должна была возбудить против них
города еще более, чем они до того были возбуждены. Нижний этой грамотой
патриарха был поставлен в центр движения против казаков; раньше других
городов узнал он об их дальнейшем, после Ляпунова, "воровстве под Москвой",
раньше понял, в каком трудном положении находится Москва и от поляков, и от
казаков; не мудрено, что он раньше всех городов поднялся и на освобождение
Москвы. Забелин первый указал на то, что Нижний ближе других городов был к
патриарху, что если объяснить движение Нижнего и прочих городов на
освобождение Москвы влиянием из центра государства, то это движение нужно
приписать именно Гермогенову посланию в Нижний, а не тем патриотическим
грамотам, которые рассылались из Троицкого монастыря ("Минин и Пожарский",
1883 г.). До исследования Забелина говорили и писали со слов "Сказания" Авр.
Палицына, что второе освободительное движение городов началось в Нижнем
благодаря грамотам Троице-Сергиевских властей. Забелин же указал, что та
Троицкая грамота, которой можно было приписывать такое влияние, пришла в
Нижний уже тогда, когда движение там началось, и, стало быть, создать этого
движения не могла.
Но, отнимая у Троицкого монастыря честь этого влияния, почтенный
историк наш склонен и вовсе отрицать высокое значение монастыря в то время,
указывая на его связи с подмосковными казаками и некоторую подчиненность
монастыря этим казакам. Сношения с казачьим войском и властями достаточно
объясняются и даже оправдываются тем, что монастырь был очень близок к
