Жолкевский успевает удалить из Москвы опасных для Владислава лиц. В то же
время он, прогнав Вора, пользуется страхом его имени и ставит дело так, что
бояре допускают, даже сами просят его занять Москву польским гарнизоном во
избежание бунта в пользу Вора. И вот маленькое войско Жолкевского, которое
подвергалось опасности быть истребленным, стоя под Москвой, в открытом поле,
становится большой силой в стенах московских крепостей. Устроив так блестяще
дела Владислава в Москве, Жолкевский сдает команду одному из своих
подчиненных, Гонсевскому и, уезжая из Москвы, увозит с собой, по приказу
Сигизмунда, Василия Шуйского с братьями. Чем объяснить такой отъезд
Жолкевского? Поведением Сигизмунда.
Этот король, не совсем твердо носивший корону в Польше, имел еще
претензии на престолы шведский и московский. Прикрываясь именем сына, он сам
хотел стать московским царем. Жолкевский, еще до заключения договора с
Москвой, получал королевские инструкции -- действовать так, чтобы заменить
для Москвы Владислава Си-гизмундом. Но талантливый гетман, понимая всю
невозможность желаний короля, не решался заговорить с русскими о присяге на
имя Сигизмунда; он видел, как ненави стен москвичам король, притеснитель
православных, добившийся унии в 1596 г. Однако чем дальше шло время, тем
труднее становилось Жолкевскому скрывать от русских цели Сигизмунда, а
Сигизмунд все определеннее и определеннее их высказывал. Присягой Владиславу
Москва упростила свое положение, нашла себе выход из затруднений, доставила
Сигизмунду и полякам важную победу. Дело, казалось, шло к развязке, а
Сигизмунд своими личными стремлениями его запутывал, давал завязку новой
драме. Стоило Жолкевскому вскрыть игру Сигизмунда в Москве, и Москва
восстала бы против поляков и уничтожила все плоды трудов Жолкевского, и
Жолкевский молчал. Он различал польское дело отличного Сигизмундова,
сочувствовал первому, честно работал для польских интересов, вовсе не желая
трудиться и работать для Сигизмунда. Вот почему увидав, что Сигизмунд не
оставит своих притязаний, он отказался от продолжения дела и уехал из
Москвы.
Притязания Сигизмунда действительно завязали новую драму и стали
известны в Москве. Уже вскоре по отъезде Жолкевского великое посольство
писало (с дороги к Смоленску) в Москву, что многие русские люди под
Смоленском целуют крест не Владиславу, а самому Сигизмунду. Великому
посольству первому и пришлось считаться с затеями короля.
По приезде посольства к королю под Смоленск там начались переговоры по
поводу избрания Владислава. Договор, заключенный под Москвой, не нравился,
конечно,
[Сигизмунду, не нравился и сенаторам польским. В совете короля было
решено не отпускать королевича в Москву по причине его малолетства, а
московские послы требовали немедленного приезда Владислава, говоря, что это
необходимо для успокоения Московского государства. В ответ на
это поляки заявили им, что Сигизмунд сам успокоит Москву и потом уже
даст москвичам своего сына, но для этого надо, чтобы Смоленск сдался на имя
короля, иначе сказать, стал польской крепостью. Кроме того, поляки не
хотели, чтобы королевич принимал православие. Такие требования не могли
удовлетворить московских послов: Москва не желала иметь короля-католика и
отдаться во власть
Сигизмунда. Время шло в бесполезных пререканиях; напрасно послы
заявили, что король нарушает своими требованиями договор, заключенный
Жолкевским; сенаторы объявили им, что этот договор не обязателен для Польши.
Однако послы держались договора и не уступали ничего. Тогда Сигизмунд
увидел, что ему не осуществить своих желаний законным путем и стал
действовать иначе: в посольстве старались произвести раскол, стали разными
способами склонять его второстепенных участников признать желание Сигизмунда
и отпускали таких передавшихся лиц в Москву, чтобы они приготовили москвичей
к принятию условий Сигизмунда. Король, таким образом, повел свое дело мимо
посольства. В числе лиц, принявших его милости, находился и троицкий келарь
(управитель) Авраамий Палицын, который, получив от короля подачки, уехал в
Москву. Его защитники говорят, что признал он Сигизмунда для того, чтобы
освободиться из-под Смоленка и на свободе тем лучше служить родине. Но можно
ли оправдывать такой иезуитский патриотизм рядом с патриотизмом главных лиц
посольства (например, дьяка Томилы Луговского), которые честно исполняли
порученное им дело посольства, не бежали от него, а терпели горькие
неприятности?
Но и раньше приезда соблазненных Сигизмундом участников посольства в
Москве стали известны планы короля. Как только совершился выбор Владислава,
и Москва была занята поляками, в ней стали появляться преданные Сигизмунду
люди (в числе их оказываются Салтыковы). Они проводили в московском обществе
мысль о подчинении Сигизмунду, а Сигизмунд требовал от бояр их награждения
за верную службу. Бояре награждали их, сами били челом Сигизмунду о
жаловании и "деревнишках", видя возможность от него поживиться, хотя сами и
косились на тех неродовитых людей, которых присылал в Москву Сигизмунд и
которые распоряжались в Москве именем короля (напр., Федор Андронов). Все
эти вмешательства Сигиз-мунда в московские дела имели бы смысл, если бы
производились от имени царя московского Владислава, но Сигизмунд действовал
за себя: от своего лица писал он такие грамоты и делал такие распоряжения,
какие писать и давать могли только московские государи. Допуская это,
боярство признало, таким образом, то, чего не хотело признать посольство под
Смоленском. Явилась даже мысль призвать короля в Москву и, как говорят,
прямо присягнуть ему. Но против этого восстал патриарх Гермоген,
единственный из московских начальных людей, кого не коснулось растлевающее
влияние поляков и смуты. Заботясь об охранении православия, он тем самым
являлся твердым охранителем и национальности. Неохотно соглашаясь на
избрание в цари поляка, он ревниво оберегал Москву от усиления польского
влияния и был главной помехой для королевских креатур, которые хотели
передать Москву Сигизмунду.
От народа во всем Московском государстве такое положение дел не
осталось тайной. Он знал, что королевич не едет в Москву, что Москвой
распоряжается Сигизмунд, что в то же время поляки воюют Русь, грабят и бьют
русских людей в Смоленской области, -- об этом писали в Москву смольняне.
Все это не могло нравиться, не могло казаться нормальным и вызывало ропот во
всем государстве. Неудовольствие усилилось еще тем, что с отъездом
Жол-кевского польский гарнизон в Москве потерял дисциплину и держал себя как
в завоеванной стране. Народ, и прежде не любивший поляков, теперь не скрывал
своих антипатий к ним, отшатнулся от Владислава и стал желать другого царя.
Это движение против поляков очень скоро приняло серьезные размеры и
обратилось в пользу Вора, который продолжал сидеть в Калуге. Значение его
быстро возрастало: Вор снова становился силой. Восточная половина царства
стала присягать ему, она присягала только потому, что не могла опереться на
лучшего кандидата. Полякам и Сигизмунду создавалось таким образом новое
затруднение в народном движении, затруднение, которое не только не
уменьшилось, а, напротив, увеличилось со смертью Вора. В то время, когда
дела Вора улучшились, он был убит (в декабре 1610 г.) одним из своих же
приверженцев из-за личных счетов. Русские люди присягали мертвецу.
Первое земское ополчение. Со смертью Вора русские люди получили
возможность соединиться для отпора полякам, и с этих пор смута в дальнейшем
своем развитии получает преимущественно характер национальной борьбы, в
которой русские стремятся освободиться от польского гнета, ими же в
значительной степени допущенного.
Прежде чем перейти к обзору движения Ляпунова и движения
нижегородского, составляющих содержание дальнейшего изложения, бросим общий
взгляд на положение Московского государства в минуту смерти Вора. По всей
стране бродят казаки, везде грабят и жгут, опустошают и убивают. Это казаки,
или вышедшие из Тушина после его разорения, или действовавшие
самостоятельными маленькими шайками безо всякого отношения к тушинцам, ради
одного грабежа. Северо-западная часть государства находится в руках шведов.
Их войско после Клушина отступило на север и с того времени, как Москва
признала Владислава, открыло враждебные действия против русских, стало
забирать города, ибо Москва, соединяясь с Польшей, тем самым делалась врагом
Швеции. Но и Польша не прекращала военных действий против Руси. Поляки
осаждали Смоленск и разоряли юго-западные области. Сама Москва занята
польским гарнизоном, вся московская администрация -- под польским влиянием.
Король враждебного государства, Сигизмунд, из-под Смоленска распоряжается
Русью своим именем, как государь, без всякого права держит в то же время,
как бы в плену, великое московское посольство, притесняет его и не
соглашается с самыми существенными, на московский взгляд, условиями договора
Москвы с Владиславом. Таково было положение дел.
Одно только существование Вора сдерживало негодование "лучших" русских
людей против поляков. Вор и тот общественный порядок или, вернее,
беспорядок, который он воплощал собой, страшил их более, нежели возмущали
поляки: сопротивляться же и тому, и другому врагу вместе не было сил. Однако
во многих частях Русской земли, в тех, откуда Вор был дальше и где его знали
меньше, стали передаваться ему, не ожидая добра от поляков. Но Вор умер, и
ожили московские люди: одним врагом стало меньше. Шайка Вора без
предводителя становилась простыми разбойниками и теряла политическую силу. В
качестве политических врагов оставались только поляки, и против них теперь
можно было соединиться без боязни, что в тылу останется худший враг.
Движение против поляков стало проявляться яснее, определеннее, сильнее. Во
главе его стоял "начальный человек Московского государства" -- патриарх.
Патриарх действовал в этом случае как пастырь церкви. Он прекрасно
видел, что влияние католической Польши на православную Москву не ограничится
сферой государственной, но непременно перейдет и в церковную. В Москве знали
унию 1596 г., понимали значение и самой унии, и того, что ей предшествовало
в Польско-Литовском государстве. С трудом допустив выбор на царство католика
(с непременным условием принятия им православия), видя затем, как ведет себя
Сигизмунд, и в будущем ожидая постоянных злоупотреблений со стороны поляков
относительно Москвы, патриарх Гермоген, как православный иерарх, не мог
допускать дальнейшего господства поляков в видах охранения чистоты
православной веры. С этой точки зрения он и действовал против Сигизмунда.
Верные слуги Сигизмунда, Салтыков и Андронов, доносили королю, что
после смерти Вора патриарх "явно" говорил и писал народу против поляков, что
если поляки не отпустят королевича в Московское государство и королевич не
крестится в православие, то он русским не государь. Москвичи разделяли
мнение патриарха и готовы были стать против поляков. И патриарх, и светские
люди писали об этом грамоты в города; москвичи рассылали повсюду грамоты,
полученные ими от смольнян о бедствиях смоленского края от поляков. Все эти
грамоты возбуждали землю против польских и литовских людей, против
"Жигимонта короля". Города заволновались и стали переписываться между собой
"о совете и единении против поляков". Нижегородцы (в январе 1611г.)
