братьев Никитичей: Федор, Александр, Михаил, Иван и Василий. Из них
особенной любовью и популярностью в Москве пользовался красивый и
приветливый Федор Никитич. Он был первым московским щеголем и удальцом.
(Примеряя кому-либо платье, если хотели сказать комплимент платью и хозяину
его, выражались, что оно сидит, "как на Федоре Никитиче".) В 1601 г. все
Романовы были сосланы со своими семьями в разные места и только двое из них
(Федор и Иван) пережили свою ссылку, остальные же в ней умерли, хотя и не по
вине Бориса. Вместе с Романовыми были сосланы и их родственники: князья
Черкасские, Сицкие, Шестуновы, Репнины, Карповы. Летописец повествует, что
Романовы пострадали из-за ложного доноса их человека Второго Бартенева,
который по уговору с Семеном Годуновым обвинил их в том, что у них было на
Бориса "коренье". До нас дошло любопытное дело о ссылке Романовых; в нем
имеются инструкции царя, чтобы со ссыльными боярами обращались мягко и не
притесняли их. Этот документ отлично оправдывает Бориса от излишних
обвинений в жестокости во время его царствования, хотя необходимо сознаться,
что при его опалах было много пыток, пострадало много людей и развелись
доносы, многочисленные даже в сравнении с эпохой Грозного. В опалах,
следовавших за ссылкой Романовых, Борис почти не прибегал к казни, хотя для
него дело стояло и очень серьезно: преследуя бояр, не пропуская никого за
польскую границу, он, очевидно, с тревогой искал нитей того заговора,
который мог его погубить призраком Дмитрия, и не находил этих нитей. Они от
него ускользают, а через несколько времени в Польше является человек,
который выдает себя за спасенного царевича Дмитрия.
Неизвестно, кто он был на самом деле, хотя о его личности делалось
много разысканий и высказано много догадок. Московское правительство
объявило его галицким боярским сыном Гришкой Отрепьевым только в январе 1605
г. Раньше в Москве, вероятно, не знали, кем счесть и как назвать самозванца.
Достоверность этого официального показания принимали на веру все старые наши
историки, принимал и С. М. Соловьев, который держался, однако, того
убеждения, что обман самозванца с его стороны был неумышленный и что
Отрепьев сам верил в свое царственное происхождение. В 1864 г. явилось
прекрасное исследование Костомарова относительно личности первого
самозванца. В этом труде он доказывает, во-первых, что Лжедмитрий и Отрепьев
два разных лица, во-вторых, что названный Дмитрий не был царевичем, но верил
в свое царское происхождение, и, в-третьих, что самозванец был делом
боярских рук. Виднейшим деятелем этой интриги он считает Богдана Бельского.
В том же 1864 году появилась статья Бицына ("День", 1864, No 51 и 52, и
"Русский Архив" 1886 г.: "Правда о Лжедмитрии"). Бицын (псевдоним Павлова)
старается доказать, что в Москве к самозванству готовили именно Григория
Отрепьева, но что царствовал будто бы не он: в Польше Отрепьева заменили
каким-то другим неизвестным лицом, подставленным иезуитами. Но в статье
Бицына есть один недостаток: в ней нет второй половины биографии Отрепьева
(после его бегства в Литву) и первой половины биографии неизвестного
самозванца (до его вступления в роль царевича). В 1865 г. появился еще труд
о Лжедмитрии В. С. Иконникова. В своей статье "Кто был первый Лжедмитрий"
("Киевские Университетские Известия", февр. 1864 г.) Иконников берет в
основу своего исследования точку зрения Маржерета и некоторых других
современников, что Лжедмитрий есть истинный царевич, спасенный вовремя от
убийц. Затем является в 1866 г. статья Добротворского ("Вестник Западной
России" 1865--1866, кн. 6 и 7), которому удалось найти документ, гласящий,
по его мнению, что Лжедмитрий был не кто иной, как Отрепьев. Документ этот
-- надпись на одной из книг библиотеки Загоровского монастыря (Волынской
губернии). В книге "Василия Великого о постничестве" внизу по листам
отмечено: "Лета от сотворения мира 7110 (1602), месяца августа в
четырнадцатый день, сию книгу... дал нам, иноку Григорию, царевичу
московскому с братией, с Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович...
княже Острожское, воевода Киевский". Из этой надписи видно, что Отрепьев с
Варлаамом и Мисаилом был в Киеве и получил эту книгу от князя Острожского.
Часть надписи, однако, со словами "иноку Григорию", сделана иной рукой, чем
остальная надпись. Добротворский сличал этот почерк с документом, на котором
была подпись Лжедмитрия, и почерки ему показались тождественными. Из
позднейшей литературы о самозванце упомянем: "Исследование о личности
первого Лжедмитрия", принадлежащее г. Казанскому и помещенное в "Русском
Вестнике" за 1877 г. (Казанский видит в самозванце Отрепьева); затем
Р÷Д изысканий отца Павла Пирлинга ("Rome et Demetrius" и др.), который
воздерживается от категорических заключений о происхождении самозванца, но
всего скорее думает об Отрепьеве; далее "Смутное время Московского
государства" г. Иловайского, суждения которого, напротив, более категоричны,
чем вероятны; затем труд Александра Гиршберга во Львове "Dymitr Sazwaniec" и
Е. Н. Щепкина "Wer war Pseudo-Demetrius I?" (в Archiv'е Ягича). Особенно
ценно изданное о. Пирлингом facsimile письма самозванца к папе. Знатоки
польских рукописей XVI--XVII вв., гг. И. А. Бодуэн де Куртенэ и С. Л.
Пташицкий, склонны думать, что манускрипт писан по-польски русским (и даже
московским) человеком.
При разногласии исследователей и неполноте исторических данных
составить себе определенное мнение о личности названного Дмитрия трудно.
Большинство историков признает в нем Григория Отрепьева; Костомаров прямо
говорит, что ничего не знает о его личности, а В. С. Иконников и граф С. Д.
Шереметев признают в нем настоящего царевича. Бесспорно, однако, то, что
Отрепьев участвовал в этом замысле: легко может быть, что роль его
ограничивалась пропагандой в пользу самозванца. (Есть известия, что Отрепьев
приехал в Москву вместе с Лжедмитрием, а потом был сослан им за пьянство.)
За наиболее верное можно также принять и то, что Лжедмитрий -- затея
московская, что это подставное лицо верило в свое царственное происхождение
и свое восшествие на престол считало делом вполне справедливым и честным.
Но остановимся подробно на обычных рассказах о странствованиях
самозванца на Руси и Польше; в них трудно отличить быль от сказки.
Обыкновенно об Отрепьеве повествуют так: в молодости он живал во дворе у
Романовых и у князей Черкасских, странствовал по разным монастырям,
приютился в Чудове монастыре и был взят к патриарху Иову для книжного
письма. Потом он бежал в Литву, пропадал несколько времени безвестно и вновь
выплыл, явившись слугой у кн. Вишневецкого; там, во время болезни, открыл
свое царское происхождение. Вишневецкие и Мнишек первые пустили в ход
самозванца в польском обществе. Как только самозванец стал известен и
основался у Мнишков в их замке Самборе, около него явились францисканцы и
овладели его умом, склонив его в латинство; иезуиты продолжали их дело, а
ловкая панна Марина Мнишек завладела сердцем молодого цесаревича.
Будучи представлен к польскому двору и признан им в качестве царевича,
самозванец получает поддержку, во-первых, в Римской курии, в глазах которой
он служил прекрасным предлогом к открытию латинской пропаганды в Московской
Руси, во-вторых, в польском правительстве, для которого самозванец казался
очень удобным средством или приобрести влияние в Москве (в случае удачи
самозванца), или произвести смуту и этим ослабить сильную соседку;
в-третьих, в бродячем населении южных степей и в известной части польского
общества, деморализованной и склонной к авантюризму. При этом нужно, однако,
заметить, что взятое в целом польское общество сдержанно относилось к делу
самозванца и не увлекалось его личностью и рассказами. О приключениях
московского царевича канцлер и гетман Ян Замойский выражался с полным
недоверием: "Это комедия Плавта или Теренция, что ли" (Czy to Plavti, czy
Terentiuszova comaedia). Не верили самозванцу лучшие части польского
общества, не верил ему и польский сейм 1605 г., который запретил полякам
поддерживать самозванца и решил их за это наказывать. Хотя король Сигизмунд
III и не держался этих постановлений сейма, однако он и сам не решался
открыто и официально поддерживать самозванца и ограничился тем, что давал
ему денежную субсидию и позволял вербовать в свою дружину охочих людей.
Яснее выражала свои симпатии к "несчастному царевичу" Римская курия. С такой
поддержкой, с войском из поляков, а главным образом казаков, Дмитрий
выступил на Русь и имел успех в южных областях ее:
там его охотно признавали. Некоторые отдельные стычки самозванца с
московскими войсками ясно показали, что с его жалкими отрядами он никогда бы
не достиг Москвы, если бы Борисово войско не было в каком-то странном
состоянии моральной растерянности. Имя царевича Дмитрия, последней ветви
великого царского рода, лишало московские войска всякой нравственной опоры:
не будучи в состоянии проверить слухи о подлинности этого воскресшего
царевича, московские люди готовы были верить в него и по своим религиозным и
политическим взглядам не могли драться против законного царя. А боярство, в
известной своей части, было просто радо успехам самозванца и давало ему
возможность торжествовать над царскими войсками, в успехе Лжедмитрия
предвидя гибель ненавистных Годуновых.
А гибель Годуновых была близка. В то время, когда положение дел в
Северском крае был очень неопределенно, когда слабый Лжедмитрий, усиливаясь
час от часу от бездействия царских воевод, становился все опаснее и опаснее,
умирает царь Борис с горьким сознанием, что он и его семья лишены всякой
почвы под ногами и побеждены призраком законного царя. При сыне Бориса,
когда не стало обаяния сильной личности Бориса, дела самозванца пошли и
скорее, и лучше. Боярство начало себя держать более определенно: новый
воевода Басманов со всем войском прямо передался на сторону Дмитрия.
Самозванца признали настоящим царем все высшие боярские роды, и он
триумфальным шествием двинулся к Москве.
Настроение умов в самой Москве было очень шатко. 1 июня 1605 г. в
Москву явились от самозванца Плещеев и Пушкин, остановились в одной из
московских слобод и читали там грамоту самозванца, адресованную москвичам. В
грамоте описывалась вся история царевича, его спасение, военные успехи;
грамота кончалась обещанием всевозможных льгот народу. Плещеева и Пушкина
народ повлек в Китай-город, где снова читали грамоту на Красной площади.
Толпа не знала, чему верить в этом деле, и решила спросить Василия Шуйского,
который вел следственное дело об убийстве царевича Дмитрия и лучше других
знал все обстоятельства смерти этого последнего. Шуйский вышел, говорят, к
народу, совершенно отрекся от своих прежних показаний и уверил, что Борис
послал убить царевича, но царевича спасли, а был убит поповский сын. Тогда
народ бросился в Кремль, схватил царя Федора с матерью и сестрой и перевел
их в прежний Борисов боярский дом, а затем начал грабить иноземцев,
"Борисовых приятелей". Вскоре затем приехали от самозванца в Москву князь
Голицын и Масальский, чтобы "покончить" с Годуновыми. Они сослали патриарха
Иова в Старицу, убили царя Федора и его мать, а его родню подвергли ссылке и
заточению. Так кончилось время Годуновых.
20 июня 1605 г. Дмитрий с торжеством въехал в Москву при общем восторге
