Так обстоятельства разделили московское общество на враждебные один
другому слои. Предметом вражды служила земля, главный капитал страны.
Причина вражды лежала в том, что земледельческий класс не только
систематически устранялся от обладания этим капиталом, но и порабощался теми
землевладельцами, к которым переходила его земля. Отметим здесь с особым
ударением, что московский север -- Поморье в широком смысле этого термина --
не переживал этого кризиса. Там земля принадлежала тяглому миру, и он был ее
действительным хозяином: лишь в некоторых местах монастырю удавалось
овладеть черной волостью и обратить ее в монастырскую вотчину, но это еще не
вносило в общественную жизнь той розни и вражды, в которых теряло свои
моральные и материальные силы население южной половины государства.
Таковы были обстоятельства московской жизни перед кончиной Грозного.
Высший служилый класс, частью взятый в опричнину, часть уничтоженный и
разогнанный, запуганный и разоренный, переживал тяжелый нравственный и
материальный кризис. Гроза опалы, страх за целость хозяйства, из которого
уходили крестьяне, служебные тягости, вгонявшие в долги, успехи давнишнего
соперника по землевладению -- монастыря -- все это угнетало и раздражало
московское боярство, питало в нем недовольство и приготовляло его к участию
в смуте. Мелкий служилый люд, дети боярские, дворовые и городовые, сидевшие
на обезлюдевших поместьях и вотчинах, были прямо в ужасном положении. На них
лежала всей тяжестью война Ливонская и охрана границ от Литвы и татар.
Военные повинности не давали им и короткого отдыха, а в то же время
последние средства для отбывания этих повинностей иссякали, благодаря
крестьянскому выходу и перевозу и постоянному передвижению самих служилых
людей. Лишенные прочной оседлости и правильного обеспечения, не располагая
не только свободными, но и необходимыми средствами, эти люди прямо нуждались
в правительственной помощи и поддержке, в охране их людей и земель от
перевода за монастыри и бояр. Тяглое население государства также терпело от
войны, от физических бедствий и от особенностей правления Грозного. Но
судьба его была глубоко различна в северной и южной половинах государства.
Бодрые и деятельные, зажиточные и хорошо организованные податные общины
севера оставались самостоятельными и сохраняли непосредственные отношения к
правительству через выборных своих властей в то самое время, когда в южной
половине государства тяглое население черных и дворцовых волостей было
обращено в частную зависимость, а посадская община исчезала и изнурялась от
наплыва в города ратных людей и детей боярских с их дворней и крестьянами. В
северных волостях население держалось на местах, тогда как на юге оно стало
бродить, уходя из государства с государева тягла, с боярского двора и
господской пашни. Оно уносило с родины чувство глубокого недовольства и
вражды к тому общественному строю, который постепенно лишал его земли и
свободы. Можно сказать, что в срединных и южных областях государства не было
ни одной общественной группы, которая была бы довольна ходом дел. Здесь все
было потрясено внутренним кризисом и военными неудачами Грозного, все
потеряло устойчивость и бродило, бродило пока скрытым, внутренним брожением,
зловещие признаки которого, однако, мог ловить глаз внимательного
наблюдателя. Посторонний Москве человек видел в этом брожении опасность
междоусобия и смут, и он был прав.
Смута в Московском государстве
Итак, начальный факт XVII в. -- смута -- в своем происхождении есть
дело предыдущего XVI века, и изучение смутной эпохи вне связи с предыдущими
явлениями нашей жизни невозможно. К сожалению, историография долго не
разбиралась в обстоятельствах смутного времени настолько, чтобы точно
показать, в какой мере неизбежность смуты определялась условиями внутренней
жизни народа и насколько она была вызвана и поддержана случайностями и
посторонним влиянием. Когда мы обращаемся к изучению другой европейской
смуты, французской революции, можно удивиться тому, как ясен этот сложный
факт и со стороны своего происхождения, и со стороны развития. Мы легко
можем следить за развитием этого факта, отлично видеть, что там факт смуты
-- неизбежное следствие того государственного кризиса, к которому Францию
привел ее феодальный строй; мы видим там и результат многолетнего брожения,
выражавшийся в том, что преобладание феодального дворянства сменилось
преобладанием буржуазии. У нас совсем не то. Наша смута вовсе не революция и
не кажется исторически необходимым явлением, по крайней мере на первый
взгляд. Началась она явлением совсем случайным -- прекращением династии; в
значительной степени поддерживалась вмешательством поляков и шведов,
закончилась восстановлением прежних форм государственного и общественного
строя и в своих перипетиях представляет массу случайного и
труднообъяснимого. Благодаря такому характеру нашей государственной
"разрухи" и являлось у нас так много различных мнений и теорий об ее
происхождении и причинах. Одну из таких теорий представляет в своей "Истории
России" С. М. Соловьев. Он считает первой причиной смуты дурное состояние
народной нравственности, явившееся результатом столкновения новых
государственных начал со старыми дружинными. Это столкновение, по его
теории, выразилось в борьбе московских государей с боярством. Другой
причиной смуты он считает чрезмерное развитие казачества с его
противогосударственными стремлениями. Смутное время, таким образом, он
понимает, как время борьбы общественного и противообщественного элемента в
молодом Московском государстве, где государственный порядок встречал
противодействие со стороны старых дружинных начал и противообщественного
настроения многолюдной казацкой среды (Ист. России, VIII, гл. II). Другого
воззрения держится К. С. Аксаков, Аксаков признает смуту фактом случайным,
не имеющим глубоких исторических причин. Смута была к тому же делом
"государства", а не "земли". Земля в смуте до 1612 г. была совсем пассивным
лицом. Над ней спорили и метались люди государства, а не земские. Во время
междуцарствия разрушалось и наконец рассыпалось вдребезги государственное
здание России, говорит Аксаков: "Под этим развалившимся зданием открылось
крепкое земское устройство... в 1612--13 гг. земля встала и подняла
развалившееся государство". Нетрудно заметить, что это осмысление смуты
сделано в духе общих исторических воззрений К. Аксакова и что оно в корне
противоположно воззрениям Соловьева. Третья теория выдвинута И. Е. Забелиным
("Минин и Пожарский"); она в своем генезисе является сочетанием первых двух
теорий, но сочетанием очень своеобразным. Причины смуты он видит, как и
Аксаков, не в народе, а в "правительстве", иначе в "боярской дружинной
среде" (эти термины у него равнозначащи). Боярская и вообще служилая среда
во имя отживших дружинных традиций (здесь Забелин становится на точку зрения
Соловьева) давно уже крамольничала и готовила смуту. Столетием раньше смуты
Для нее созидалась почва в стремлениях дружины править землей и кормиться на
ее счет. Сирота-народ в деле смуты играл пассивную роль и спас государство в
критическую минуту. Народ, таким образом, в смуте ничем не повинен, а
виновниками были "боярство и служилый класс". Н. И. Костомаров (в разных
статьях и в своем "Смутном времени") высказал иные взгляды. По его мнению, в
смуте виновны все классы русского общества, но причины этого бурного
переворота следует искать не внутри, а вне России. Внутри для смуты были
лишь благоприятные условия. Причина же лежит в папской власти, в работе
иезуитов и в видах польского правительства. Указывая на постоянные
стремления папства к подчинению себе восточной церкви и на искусные действия
иезуитов в Польше и Литве в конце XVI в., Костомаров полагает, что они, как
и польское правительство, ухватились за самозванца с целями политического
ослабления России и ее подчинения папству. Их вмешательство придало нашей
смуте такой тяжелый характер и такую продолжительность.
Это последнее мнение уже слишком одностороннее:
причины смуты несомненно лежали столько же в самом московском обществе,
сколько и вне его. В значительной степени наша смута зависела и от случайных
обстоятельств, но что она совсем не была неожиданным для современников
фактом, говорят нам некоторые показания Флетчера: в 1591 г. издал он в
Лондоне свою книгу о России (on the Russian Common Wealth), в которой
предсказывает вещи, казалось бы, совсем случайные. В V главе своей книги он
говорит: "Младший брат царя (Феодора Ивановича), дитя лет шести или семи,
содержится в отдаленном месте от Москвы (т.е. в Угличе) под надзором матери
и родственников из дома Нагих. Но, как слышно, жизнь его находится в
опасности от покушения тех, которые простирают свои виды на престол в случае
бездетной смерти царя". Написано и издано было это до смерти царевича
Дмитрия. В этой же главе говорит Флетчер, что "царский род в России,
по-видимому, скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих, и произойдет
переворот в русском царстве". Это известие напечатано было за семь лет до
прекращения династии. В главе IX он говорит, что жестокая политика и
жестокие поступки Ивана IV, хотя и прекратившиеся теперь, так потрясли все
государство и до того возбудили общий ропот и непримиримую ненависть, что,
по-видимому, это должно окончиться не иначе как всеобщим восстанием. Это
было напечатано, по крайней мере, лет за 10 до первого самозванца. Таким
образом, в уме образованного и наблюдательного англичанина за много лет до
смуты сложилось представление о ненормальности общественного быта в России и
возможном результате этого -- беспорядках. Мало того. Флетчер в состоянии
даже предсказать, что наступающая смута окончится победой не удельной знати,
а простого дворянства. Это одно должно убеждать нас, что действительно в
конце XVI в. в русском обществе были уже ясны те болезненные процессы,
которые сообщили смуте такой острый характер общего кризиса.
Первый период смуты:
борьба за московский престол
Прекращение династии. Начальным фактом и ближайшей причиной смуты
послужило прекращение царской династии. Совершилось это прекращение смертью
трех сыновей Ивана Грозного: Ивана, Федора и Дмитрия. Старший из них, Иван,
был уже взрослым и женатым, когда был убит отцом. Характером он вполне
походил на отца, участвовал во всех его делах и потехах и, говорят, проявлял
такую же жестокость, какая отличала Грозного. Иван занимался литературой и
был начитанным человеком. Существует его литературный труд "Житие Антония
Сийского". (Впрочем, надо заметить, что это "Житие" представляет просто
переработку его первоначальной редакции, принадлежащей некоему иноку Ионе.
Оно написано по существующему тогда риторическому шаблону и особенных
литературных достоинств не имеет.) Неизвестно, почему у него с отцом
произошла ссора, в которой сын получил от отца удар жезлом настолько
сильный, что от него (в 1582 г.) скончался. После смерти самого Грозного в
живых остались два сына: Федор и, ребенок еще, Дмитрий, рожденный в седьмом
браке Грозного с Марией Нагой.
В первое время по смерти Ивана Грозного произошли какие-то, нам точно
неизвестные, беспорядки, которые окончились ссылкой боярина Бельского и
удалением Марии Нагой с Дмитрием в Углич. Царем сделался Федор. Иностранные
послы Флетчер и Сапега рисуют нам Федора Довольно определенными чертами.
