задал тебе трепку? Как же ты не помнишь? Ты за сладкую палочку и по злобе
своей выдал, что мы таскали бревна из торговой гавани и унесли из храма
много льняной ткани на паруса. Я вижу, ты и сейчас любишь сладкое.
- Не было такого, человече. За напрасные слова боги тебя покарают.
Горбун с почтением смотрел на Лопоухого и с опаской - на Астарта:
видимо, тоже не из простых смертных, коль в таком тоне разговаривает с
самим жрецом-настоятелем.
- Как же не было? - возмущался Астарт. - Хочешь, я позову Эреда? Или
давай отыщем Ларит, она-то рассудит, кто из нас плохо помнит. Ведь это
Ларит унесла ткань из хранилища, помнишь? Завернулась во много слоев и
прошла мимо стражи...
- Нет больше Ларит, - дружелюбно - ну чем не приятель! - сказал
Лопоухий. - Боги отняли у нее силы и радость жизни, видимо, за прошлое, о
котором ты говоришь. - Лопоухий ткнул носильщика палочкой из слоновой
кости, рабы бережно понесли паланкин, мягко раскачивая его из стороны в
сторону - это нравилось господину. Затем продолжал, высунувшись из
занавесок: - Тебе я предсказываю тот же конец.
Астарт задрожал от гнева: этот проклятый Лопоухий когда-то домогался
внимания Ларит.
- Каков же ты, Лопоухий Беркетэль! - пробормотал он и, набрав воздух
в грудь, крикнул на всю улицу: - И все-таки я тебе тогда всыпал!..
Рабы внезапно остановились, опустили паланкин на выложенную каменными
плитами дорогу. Видя, что эти клейменные молодцы настроены очень
решительно, Астарт бросился наутек.
...Астарт взбежал по каменным ступеням, и холодок храмовой тени
окутал его. Перед малым алтарем Эшмуна - тысячи больных, собранных со
всего Тира и его пригородов. Кашляющие, стонущие, молчаливые, орущие - они
лежали на храмовых тюфяках и ждали исцеления. Между ними сновали редкие
тени в лиловом - служители алтаря, приставленные для принятия жертвенных
даров. Впрочем, им приходилось, кроме того, уносить трупы на дождавшихся
милостей божьих.
Астарт поймал за рукав одну из таких теней.
- О, святой человек, скажи, как найти мне жрицу Астарты по имени
Ларит?
Тень молча указала в смрадный угол. Астарт бросился туда, прыгая
через тела и тюфяки. Кто-то хватал его за ноги, умоляя принести хоть каплю
воды. Кто-то остервенело чесался, а неопрятная старуха ползала по телам и
дико хохотала, ловя в воздухе что-то трясущимися руками.
У самой стены на голых каменных плитах он увидел неподвижную женскую
фигурку, жалко съежившуюся в комочек. На ней была только тонкая жреческая
туника; неподалеку на двух тюфяках покоился рослый крестьянин, судя по
одежде, - из богатых виноградарей. Его непомерно разбухшая нога источала
тошнотворный запах.
- Не больно, - удивился крестьянин, когда старуха проползла по его
ноге.
Астарт опустился на колени.
- Ларит... - Он не дыша повернул ее к себе. - О Ларит!
Темные веки, заострившийся подбородок, запутавшаяся в волосах нитка
бус из солнечного камня.
Он поднял ее на руки и натолкнулся на лиловую тень. Тень в полном
молчании показала на грубый алтарь, курящийся благовониями.
"Требует жертвоприношений", - догадался Астарт и, высвободив руку,
показал кулак. Лиловая тень шарахнулась в сторону.
Астарт шел по пустынной улице, примыкающей к храмовому саду. Под
лучами солнца Ларит еще плотнее сжала веки. Астарт слегка вытянув руки,
жадно вглядывался в ее худое, с преждевременными морщинками в уголках
глаз, лицо. Чуть выступающие скулы, опавшие щеки и губы, так похожие на
губы богини с барельефа у входа в храм, - все было привычно, знакомо и в
то же время показалось другим, удивительно взрослым и чуточку чужим.
Он боялся встречи с ней. Боялся по-настоящему, как боятся встречи с
оракулом, предсказавшим гибель, или с самой судьбой. Будь Ларит здоровой,
красивой, окруженной поклонниками, будь она в самой гуще жизни, он бы
обходил стороной храм Астарты, бежал бы от всякой возможности сидеть ее,
как бегут от вчерашнего дня, от неприятных воспоминаний, от всего, что
могло бы воскресить давно умершую боль...
Но сейчас... его подружка, товарищ по мальчишеским скитаниям, частица
его детства, покинута всеми, брошена на милость чуждого ей бородатого
Эшмуна... Где-то в глубине души он был даже рад, что так все обернулось.
- За высокими стенами сада слышался радостный гомон птиц, позванивали
священные колокольчики, развешанные по веткам пиний, и легкий ветер с моря
шевелил перистые листья финиковых пальм.
Солнце и одуряющий запах белых жасминов подействовали на женщину. Ее
веки дрогнули, и Астарт увидел глаза - глаза прежней Ларит, огромные, как
мир, как море! Губы ее шевельнулись, прошептав его имя. А может, то было
имя богини? Веки, носившие следы храмовой лазури, медленно прикрылись.
Руки ее вполне осмысленно сомкнулись у него на шее, да грудь взволнованно
вбирала запахи хвои, роз, жасминов.
- Ларит, мы опять вместе: ты, я и Эред. И опять море будет нашим...
Он остановился, с трепетом разглядывая ее. И радость встречи уступила
место боли. Все в ней - от кончиков накрашенных ногтей до вычерненных
длиннющих волос, наспех заколотых в греческий узел, - все носило печать
изощренной храмовской красоты, все в ней - для служения богине. Он смотрел
на нежную грудь под тонким виссоном, и ему виделись грубые пальцы
пришедших к алтарю, благочестивое лицо жреца-эконома, ссыпающего
приношения из жертвенника в мешок, властный жест жреца-настоятеля,
посылающего жриц на жертвы. О Ларит!..
7. ПОЕДИНОК
Эред сидел в кругу своих друзей-рабов, выставляемых для борьбы на
базарных площадях, и щурился от яркого солнца. Когда-то грудным ребенком
вывез его скиф вместе с награбленным добром с далекого севера. Из-за
необычного для хананея разреза глаз, поразительно белой кожи и соломенного
цвета волос многие тиряне видели в Эреде чужака, хотя он не знал никакого
другого языка, кроме финикийского, и не вкусил другой жизни, кроме
тирской.
На циновке - скромное угощение, кувшин с вином и мертвецки пьяный
скиф, не забывающий дорогу в этот дом. Рабы часто собирались здесь,
обсуждали свои великие тайны. Рабы-борцы пользовались большей свободой,
чем все прочие рабы Тира. Прототипы римских гладиаторов, они приносили
хозяевам значительный доход, поэтому с ними обращались довольно сносно.
Из соседней комнаты доносился смех ларит и голос Астарта. Она почти
поправилась, но Ахтой запретил ей пока подниматься.
- Тебя исцелил Астарт, не я, - говорил ей мемфисец, с трудом подбирая
финикийские слова. И Ларит была счастлива.
Астарта позвал Эред:
- Хромой хочет тебе что-то сказать.
- Судя по пустому кувшину, вам есть что сказать, - Астарт прищелкнул
языком.
Лицо его светилось солнечной улыбкой.
- Не смейся, господин, - проворчал Хромой.
- Купец мечтает о слитке золота, величиной с гору, мул - о торбе
овса, а раб - о бунте, - разглагольствовал Астарт, улыбаясь, - никому не
запрещено мечтать. Но слышал ли кто о бунте рабов в Тире? Никогда такого
не бывало. - Он замолк, посерьезнев, и внимательно посмотрел на каждого. -
Тирский раб труслив, как гиена при солнечном свете. Тирский раб так же
расчетлив, как его господин-купец, он не прыгнет через яму, он обежит
ее...
- Мы не о том, - перебил его Эред, нахмурившись, - а рабы тоже бывают
разные. Я знаю многих невольников, готовых погибнуть за один день воли.
- Я, господин, раб ростовщика Рахмона, - сказал Хромой, - вчера брал
пряжу из кладовых и слышал, как приказчики смеялись, называя твое имя.
Ну и что? Мое имя в каждой пивной услышишь, а приказчики - всегда
пропойцы.
- Не то. Потом я расспросил одну знакомую рабыню, которая
прислуживает в доме старшего приказчика, не знает ли она, в чем дело..
- Ну?
- Она тоже ничего не знала. Тогда я пошел к повару, а он послал меня
к привратнику. Так вот, привратник, чистокровный араб и бедуин, сказал
мне: "Если хочешь сохранить тайну от врагов, храни ее от друзей, а рабби
Рахмон не спрятал ее от слуг, и у него появится хороший враг". И еще
сказал мне тот привратник, ставший моим другом: "Скажи доброму господину
Астарту, что рабби Рахмон по повелению жрецов Великой Матери задумал
сделать его своим невольником и скоро придет к нему с долговым судьей и
свидетелями".
Все молчали. Во дворе гремела посудой Агарь, да слышно было, как
Ларит перебирает струны маленькой лиры.
- У верблюда свои планы, а у погонщика - свои, говорит мой новый
друг-араб, - произнес Хромой. - Мы решили тебе помочь.
- Как?
- Эред будет бороться с этруском.
- С каким этруском?
- О Ваал! Он не знает, о чем болтает уже три дня весь Тир?! Расскажи
ему, Эред.
- Гм, тут объявился борец один... этруск. Царь не пропускает ни одной
его схватки. Ну что еще... Сильный очень.
- Что там сильный?! Сильней каждого из нас, но не тебя! - Хромой
взволнованно привстал на колено. - Просто у него какой-то тайный прием.
Борцы зашумели, заспорили.
- Ти-ше! - крикнул Астарт, и все мгновенно замолкли, встревоженно
вытянув шеи. - Не могу разобрать, какую песню играет Ларит.
- Уфф! - шумно выдохнул Эред. Маленький юркий раб по прозвищу Гвоздь
звонко рассмеялся. За ним захохотали остальные...
Борец из Этрурии нагнал страху на всех завсегдатаев ристалищ и
борцовских помостов. На каждой его схватке проливалась кровь. Почти все
его противники отправились в иной мир, только двум или трем из них
посчастливилось отделаться увечьями к великому неудовольствию победителя.
- Стоит порасспросить этих счастливцев, - сказал Астарт и, все
поднялись, чтобы пойти в храм Эшмуна, где приходили в себя эти уцелевшие.
Астарт шепнул Ларит, прикоснувшись ладонью к ее щеке:
- Я вернусь быстро.
"Он боится даже поцеловать меня!" Женщина тихо рассмеялась.
Изувеченные борцы сообщили о железных мускулах этруска и его
необыкновенной способности не замечать ложных приемов.
Борцы беседовали у храмовой колоннады, когда появилась Агарь.
- Астарт! Эред! Беда!.. - плачущая Агарь бежала через площадь к
храму. - Пришел жрец и увел нашу Ларит!..
Астарт до хруста в суставах сжал кулаки.
- Она плакала, а жрец ударил ее жезлом по лицу и грозил... а она...
она, потом уже на улице, сказала такое... такое... Боги помутили ее разум.
Она сказала, что лучше бы ты умер, Астарт...
Эред и этруск стояли по разным сторонам гигантского помоста
совершенно нагие, согласно правилам. Обширная площадь, на которой обычно
совершались казни государственных преступников и объявлялись царские
указы, была переполнена жителями Тира и окрестных селений. Даже из Сидона
прибыла большая группа именитых гостей, и теперь они восседали на почетных
креслах среди местной знати, у подножия царской ложи.
Борьба не начиналась. Ожидали царя.
Этруск, здоровенный бородатый мужчина с волевым свирепым лицом и с
поразительной подвижностью для столь крупного тела, ломал подносимые
слугой подковы, словно орехи, и бросал обломки в толпу.
Эред растирал свои икры и шептал молитвы всем известным ему богам.
Астарт сидел на краю помоста, свесив ноги, и смотрел на этруска, стараясь
по жестам и мимике постичь его характер.
- Астарт, я вижу Ларит, - услышал он.
Эред кивнул в сторону роскошного паланкина с тканым узором на
занавесях. Жрица стояла рядом с хозяином паланкина, известным поэтом,
певцом любви и природы.
"О Ваал!" - воскликнул про себя Астарт и спрыгнул с помоста.
