рыхлая, и из нее торчали медленно жующие лица товарищей по работе - это не
раздражало, потому что их глаза были всегда закрыты. Обед был как бы пиком
дня, после которого уже следовало начинать рыть дорогу домой, а работа в
этом направлении всегда шла быстро. Через какое-то время Сережа разрывал
дверь своей квартиры, медленно разгребал глину, за которой обнаруживался
телевизор, и часа через два, уже полусонный, докапывался до кровати.
Проснувшись, он поворачивался к стене, некоторое время смотрел на
нее, пытаясь вспомнить только что кончившийся сон, а затем несколькими
быстрыми ударами лап пробивал ход прямо до ванной комнаты. Дни были в
целом одинаковы, только в субботу и воскресенье в своем движении вперед
Сережа не натыкался на дверь, ведущую на работу. Иногда в выходные он
откапывал одну или две бутылки водки, и тогда надо было немного покопаться
в земле рядом - почти всегда удавалось отрыть голову и часть туловища
когонибудь из друзей, чтобы вместе выпить и поговорить о жизни. Сережа
твердо знал, что большая часть его знакомых не роет никакого тоннеля, но
тем не менее знакомые попадались ему навстречу с удручающим однообразием.
Иногда, правда, в земле оказывались приятные сюрпризы - например, из стены
торчала нижняя часть женского туловища (Сережа никогда не раскапывал
дальше поясницы, полагая, что это приведет ко многим проблемам) или пара
банок пива, ради которого он позволял себе небольшую передышку, но большая
часть пути пролегала через работу.
Чтобы хоть как-то объяснить себе тот странный факт, что в своем
выверенном по компасу движении он регулярно прокапывает насквозь пласты
земли с совершенно одинаковыми вкраплениями, такими как кульманы,
сослуживцы и даже вид за окном, Сережа пользовался аналогией с поездом,
который идет вперед и бесконечно приближается к заветной шпале,
неотличимой от соседних.
Впрочем, некоторые различия были - иногда контора, через которую
Сережа совершал свой дневной рывок (он образовывал это слово от "рыть"),
обновлялась - перемещались кульманы, менялась окраска стен, кто-нибудь
появлялся или навсегда исчезал. Сережа отметил одну закономерность - если,
например, он проползал через работу, где сгорал электрический чайник
(сослуживцы любили пить чай), то на всех последующих работах, через
которые он рыл свой ход, этот (или очень похожий) чайник тоже оказывался
сгоревшим, пока Сережа не докапывался до такой работы, куда кто-нибудь
приносил новый.
Работа была совсем не сложной - надо было перечерчивать старые синьки
на ватман, чем, кроме Сережи, занималось еще несколько сослуживцев. Обычно
с утра они начинали длинный неспешный разговор, в котором невозможно было
не участвовать. Говорили они, как это обычно бывает, обо всем на свете, но
поскольку круг тем, которых они касались, был очень узок, Сережа замечал,
что с каждым днем на свете остается все меньше и меньше того, что было
прежде, например, того, что было в тот вечер, когда он сидел под веткой и
слушал треск сумевших выбиться из-под земли цикад.
Неизбежное общение с сослуживцами действовало на Сережу не лучшим
образом. У него стала меняться манера ползти - он теперь сильно прижимал
голову к земле и иногда, раскапывая особенно крутую лестницу в буфет,
помогал себе мордой. Одновременно он стал немного по-новому понимать жизнь
и вместо прежнего желания прорыть тоннель как можно дальше начал ощущать
ответственность за свою судьбу. Однажды он заметил, что сидит за столом,
чистит двумя руками карандаш и одновременно роется в ящике - роется чем-то
таким, чего у него раньше просто не было. Сначала он решил, что сходит с
ума, но, приглядываясь к сослуживцам, стал замечать у них по бокам чуть
заметные полупрозрачные коричневатые лапки, которыми они ловко
пользовались. Как оказалось, такие же лапки были и у него, просто в них
раньше не возникало потребности, но теперь Сережа научился видеть их, а
потом и употреблять в дело. Сперва они были слабыми, но постепенно
окрепли, и Сережа стал доверять им работу, используя руки по прямому
назначению - рыть тоннель дальше и дальше.
Но тоннель все равно каждый день приводил его на работу, где из
рыхлых земляных стен глядели давно знакомые до последней черточки лица. В
них присутствовала одна общая особенность - все они были украшены усами.
Сережа никогда не придавал этому особого значения, но все-таки решил
отпустить усы сам.
Примерно через месяц, когда они достаточно отросли, он заметил, что
жизнь стала как-то полнее, а сослуживцы превратились в удивительно милых
ребят с самыми разнообразными интересами. Понять все это ему помогли
именно усы, ощупывающие движения которых позволяли воспринимать реальность
с не известной раньше стороны. Он убедился, что жизнь можно не только
видеть, но и ощупывать усами, как это делали все вокруг, и тогда она
становится настолько захватывающей, что рыть тоннель дальше особо незачем.
Его стали интересовать окружающие, но еще интересней было, что о нем
думают другие. И как-то после рабочего дня, на вечеринке с коньячком, он
услышал:
- Наконец-то ты, Сережа, стал одним из нас.
Эти слова произнесло одно лицо, чуть выступающее из земляной стены.
Остальные лица закрыли глаза и стали шевелить усами, как бы ощупывая
Сережу, чтобы проверить - действительно ли он один из них. Судя по их
улыбкам, они оказались вполне удовлетворены результатом.
- А кем это я стал? - спросил Сережа.
- Брось притворяться, - захохотали лица, - будто не понимаешь!
- Правда, - не сдавался Сережа, - кем?
- Тараканом, кем еще.
Услышав это, Сережа ощутил холодную волну, прошедшую по всему телу.
Он бросился к концу тоннеля, где висел календарь с портретом Никитая
Второго (Сережа вспомнил, что сам повесил его сюда, когда решил, что уже
отрыл свое), и принялся лихорадочно откидывать землю руками под хохот и
улюлюканье оставшихся сзади усатых рож. Откопав дверь ванной, он быстро
прорыл лаз к зеркалу, посмотрел на коричневую треугольную головку с
длинными покачивающимися усами и схватился за бритву. Усы с хрустом
облетели, и на Сережу глянуло его собственное лицо, только уже совсем
взрослое, с заметными морщинами у глаз. "Сколько же я был тараканом?" - с
ужасом подумал он и вспомнил данную себе в детстве клятву обязательно
прорыть ход на поверхность.
Откопав кровать, он упал на холодные простыни и заснул, а утром
разрыл телефон и позвонил Грише, одному из друзей по кладке яиц, с которым
давно уже не общался. Некоторое время они вспоминали тот далекий летний
вечер, когда свалились с ветки на землю и начали рыть ход на ее
поверхность, а потом Сережа без обиняков поинтересовался, как жить дальше.
Приятель сказал так:
- Нарой побольше бабок, а дальше сам увидишь.
Они договорились как-нибудь увидеться и распрощались. Повесив трубку,
Сережа без всяких колебаний решил изменить маршрут и воспользоваться
гришиным советом. После завтрака он стал рыть не вперед, а направо, и
вскоре с облегчением заметил, что дверей на работу в земле перед ним не
появилось. Вместо них попались дырявая немецкая каска, несколько
сплющенных гильз и ксерокопия какой-то древней мистической книги, над
которой он провел пару часов. Сереже еще не приходилось читать такой
ахинеи - из книги следовало, что он не просто ползет по подземному
тоннелю, но еще и толкает перед собой навозный шар, внутри которого он на
самом деле этот тоннель и роет. После этого грунт долгое время был
совершенно пустым, только изредка попадались корешки, которые Сережа
пускал в пищу, а потом его вонзившаяся в землю лапка нащупала что-то
твердое.
Разбросав желтоватую глину, Сережа увидел черный носок милицейского
сапога. Он сразу все понял, аккуратно присыпал его землей и стал рыть
влево, подальше от этого места. Еще несколько раз попадались выступающие
из земли детали милицейской амуниции - дубинки, рации, стриженые головы в
фуражках, - но насчет голов ему везло, потому что он все время откапывал
их со стороны затылка, из чего следовало, что менты его не видят. Через
некоторое время в земле стали попадаться бабки. Сначала это были отдельные
бумажки, а потом пошли появляться целые пачки - обычно они находились
где-нибудь неподалеку от милицейских дубинок и сапог. Сережа стал
тщательно, как археолог, раскапывать землю вокруг попадавшихся ему
предметов милицейского снаряжения и редко когда уползал без нескольких
сырых и тяжелых пачек, крест-накрест перехваченных бумажной лентой.
Он почти совсем забыл об осторожности и один раз случайным движением
руки отбросил землю с круглого милицейского лица, изо рта которого торчал
свисток. Лицо яростно посмотрело на него и надуло щеки, но прежде чем
успел раздаться свист, Сережа выдернул свисток и сунул милиционеру прямо в
зубы денежную пачку. Лицо закрыло глаза, и Сережа, постепенно приходя в
себя, двинулся дальше. Вскоре его пальцы наткнувшись на предмет, на ощупь
показавшийся обычным милицейским сапогом. Расчистив землю, Сережа увидел
слово "reebok", начал рыть вверх и скоро откопал улыбающееся лицо Гриши.
- Вот и встретились, - сказал Гриша.
Бабки, которые Сережа нарыл по его совету, не произвели на Гришу
никакого впечатления.
- Ты, пока не поздно, купи на них денег, - посоветовал он и показал
Сереже несколько зеленых банкнот. - И вообще, надо отсюда рыть как можно
скорее.
Сережа и сам понимал, что кроме как отсюда рыть просто неоткуда, но
все же принял гришины слова к сведению и накрепко запомнил, что прежде
всего надо откопать какое-то приглашение.
По-прежнему на его пути регулярно оказывалась дверь домой, телевизор,
ванная и кухня, но теперь он начал выкапывать американские журналы и учить
английский, на котором говорил с изредка появляющимися из стен лицами.
Лица дружелюбно улыбались и обещали помочь. И вот однажды, в длинной
песчаной жиле, которую Сережа разрабатывал уже целый месяц, он наткнулся
на сложенную вчетверо белую бумажку. Это и было, как он понял,
приглашение. Сережа не знал, что надо делать дальше, и решил на всякий
случай держаться песчаного слоя. Несколько дней в песке не попадалось
ничего интересного, а потом Сережа ощутил под своими лапками каменную
стену с вывеской; расчистив ее, он прочел: "ОВИР". Дальше предметы стали
попадаться с чудовищной быстротой - он даже не успевал как следует
разобраться, что именно выкапывает и кому именно дает взятки; в конце
концов Сережа заметил, что пухлого мешка бабок у него больше нет, зато
есть несколько зеленых бумажек с портретом благообразного лысоватого
толстяка.
Песчаная жила кончилась, и рыть ход стало намного труднее, потому что
почва стала каменистой; особенно запомнились Сереже бетонные глыбы перед
американским посольством - такой величины, что приходилось или
подкапываться под них (а это было опасно, потому что глыба могла упасть и
раздавить), или рыть ход сбоку, сильно удлиняя дорогу. Посольство Сережа
прополз очень быстро, откопал перила авиационного трапа, а потом расчистил
от земли прямоугольный иллюминатор и почти целый день любовался облаками и
океаном.
Дальше начинался слой рыхлого и влажного краснозема, и Сережа долго
глядел на стену земли, за которой ждала неизвестность, прежде чем решился
протянуть к ней свои мозолистые и усталые, но еще сильные лапки. Первой
находкой в слое новой почвы оказалась пожилая негритянка в кабинке
таможенного контроля, которая брезгливо спросила, есть ли у Сережи
