сновидений.
Разбудили ее чавкающие звуки. Марина открыла глаза и обомлела. Из
угла на нее смотрели два больших ничего не выражающих глаза. Сразу под
глазами были острые сильные челюсти, которые быстро что-то перетирали, а
ниже располагалось небольшое червеобразное тельце белого цвета, покрытое
короткими и упругими чешуйками.
- Ты кто? - испуганно спросила Марина.
- Я твоя дочь Наташа, - ответило существо.
- А что это ты ешь? - спросила Марина.
- Яйца, - невинно прошамкала Наташа.
- А...
Марина поглядела на нишу с яйцами, увидела, что та совершенно пуста,
и подняла полные укора глаза на Наташу.
- А что делать, мам, - сквозь набитый рот ответила та, - жизнь такая.
Если б Андрюшка быстрее вылупился, он бы сам меня слопал.
- Какой Андрюшка?
- Братишка, - ответила Наташа. - Он мне говорит, значит, давай маму
разбудим. Прямо из яйца еще говорит. Я тогда говорю - а ты, если б первый
кожуру прорвал, стал бы маму будить? Он молчит. Ну, я и...
- Ой, Наташа, ну разве так можно, - прошептала Марина, покачивая
головой и разглядывая Наташу. Она уже не думала о яйцах - все остальные
чувства отступили перед удивлением, что это странное существо, запросто
двигающееся и разговаривающее, - ее родная дочь. Марина вспомнила фанерный
щит у видеобара, изображавший недостижимо прекрасную жизнь, и попыталась в
своем воображении поместить на него Наташу. Наташа молча на нее глядела,
потом спросила:
- Ты чего, мам?
- Так, - сказала Марина. - Знаешь что, Наташа, сползай-ка в коридор.
Там баян стоит. Принеси его сюда, только осторожней, смотри, чтобы крышка
вниз не упала. Снегу наметет.
Через несколько минут Наташа вернулась с источающей холод черной
коробкой.
- Теперь послушай, Наташа, - сказала Марина. - У меня была тяжелая и
страшная судьба. У твоего покойного папы - тоже. И я хочу, чтобы с тобой
все было иначе. А жизнь - очень непростая вещь.
Марина задумалась, пытаясь в несколько слов сжать весь свой горький
опыт, все посещавшие ее долгими магаданскими ночами мысли, чтобы передать
Наташе главный итог своих раздумий.
- Жизнь, - сказала она, отчетливо вспомнив торжествующую улыбку на
лице завернутой в лимонного цвета штору сраной уродины, - это борьба. В
этой борьбе побеждает сильнейший. И я хочу, Наташа, чтобы победила ты. С
сегодняшнего дня ты будешь учиться играть на баяне твоего отца.
- Зачем? - спросила Наташа.
- Ты станешь работником искусства, - объяснила Марина, кивая на
черную дыру в стене, - и пойдешь работать в магаданский военный оперный
театр. Это прекрасная жизнь, чистая и радостная (Марина вспомнила генерала
со сточенными жвалами и парализованными мышцами лица), полная встреч с
самыми удивительными людьми. Хочешь ты так жить? Поехать во Францию?
- Да, - тихо ответила Наташа.
- Ну вот, - сказала Марина, - тогда начнем прямо сейчас.
Успехи Наташи были удивительными. За несколько дней она так здорово
выучилась играть, что Марина про себя решила - все дело в отцовской
наследственности. Единственной нотной записью, которую они с Наташей нашли
в "Магаданском муравье", оказалась музыка песни "Стража на Зее",
приведенная там в качестве примера истинно магаданского искусства. Наташа
стала играть сразу же, прямо с листа, и Марина потрясенно вслушивалась в
рев морских волн и завывание ветра, которые сливались в гимн непреклонной
воле одолевшего все это муравья, и размышляла о том, какая судьба ждет ее
дочь.
- Вот такие песни, - шептала она, глядя на быстро скачущие по
клавишам пальцы Наташи.
Как-то Марина подумала о мелодии из французского фильма и напела
дочке то, что смогла. Наташа сразу же подхватила мотив, сыграла его
несколько раз, а потом поразмышляла и сыграла его несколько иначе, и
Марина вспомнила, что именно так в фильме и было. После этого она
окончательно поверила в свою дочь, и когда Наташа засыпала рядом, Марина
заботливо накрывала шторой беззащитную белую колбаску ее тельца, словно
Наташа была еще яйцом.
Иногда по вечерам они начинали мечтать, как Наташа станет известной
артисткой и Марина придет к ней на концерт, сядет в первый ряд и даст
наконец волю гордым материнским слезам. Наташа очень любила играть в такие
концерты - она садилась перед матерью на фанерную коробку, прижимала баян
к груди и исполняла то "Стражу на Зее", то "Подмосковные вечера"; Марина в
самый неожиданный момент прерывала ее игру тоненьким криком "браво" и
начинала истово бить друг о друга двумя последними действующими лапками.
Тогда Наташа вставала и кланялась; выходило это у нее так, словно всю свою
жизнь перед этим она ничего другого не делала, и Марине оставалось только
клоком сена размазывать по лицу сладкие слезы. Она чувствовала, что живет
уже не сама, а через Наташу, и все, что ей теперь нужно от жизни, - это
счастья для дочери.
Но шли дни, и Марина стала замечать в дочери странную вялость. Иногда
Наташа замирала, баян в ее руках смолкал, и она надолго уставлялась в
стену.
- Что с тобой, девочка? - спрашивала Марина.
- Ничего, - отвечала Наташа и принималась играть вновь.
Иногда она бросала баян и уползала в ту часть камеры, которой Марина
не могла видеть, и не отвечала на вопросы, занимаясь там непонятным.
Иногда к ней приходили друзья и подруги, но Марина не видела их, а слышала
только молодые самоуверенные голоса. Однажды Наташа спросила ее:
- Мама, а кто лучше живет - муравьи или мухи?
- Мухи-то лучше, - ответила Марина, - но до поры до времени.
- А после поры да времени?
- Ну как тебе сказать, - задумалась Марина. - Жизнь у них, конечно,
неплохая, но очень неосновательная и, главное, без всякой уверенности в
будущем.
- А у тебя она есть?
- У меня? Конечно. Куда я отсюда денусь.
Наташа задумалась.
- А в моем будущем у тебя уверенность есть? - спросила она.
- Есть, - ответила Марина, - не волнуйся, милая.
- А ты можешь так сделать, чтобы ее у тебя больше не было?
- Что? - не поняла Марина.
- Ну, можешь ты так сделать, чтобы не быть насчет меня ни в чем
уверенной?
- А почему ты этого хочешь?
- Почему, почему. Да потому что пока у тебя будет уверенность в моем
будущем, я отсюда тоже никуда не денусь.
- Ах ты дрянь неблагодарная, - рассердилась Марина. - Я тебе все
отдала, всю жизнь тебе посвятила, а ты...
Она замахнулась на Наташу, но та быстро уползла в угол камеры, где
Марина не могла ее даже видеть.
- Наташа, - через некоторое время позвала Марина, - слышишь, Наташа!
Но Наташа не отвечала. Марина решила, что дочь обиделась на нее, и
решила больше ее не трогать. Опустив голову, она задремала. Утром на
следующий день она очень удивилась, не нащупав рядом маленького упругого
наташиного тельца.
- Наташа! - позвала она.
Никто не отозвался.
- Наташа! - повторила Марина и беспокойно заерзала на месте.
Наташа не отзывалась, и Марина испытала самую настоящую панику. Она
попробовала повернуться, но огромное жирное тело совершенно ей не
подчинялось. У Марины мелькнула мысль, что оно, может быть, еще в
состоянии двигаться, но просто не понимает, чего Марина от него хочет, или
не в состоянии расшифровать сигналы, идущие от мозга к его мышцам. Марина
сделала колоссальное волевое усилие, но единственным ответом тела было
раздавшееся в его недрах тихое урчание. Марина попыталась еще раз, и ее
голова немного повернулась вбок. Стал виден другой угол камеры, и Марина,
изо всех сил выворачивая глаз, рассмотрела висящий под потолком небольшой
серебристый кокон, состоящий, как ей показалось, из множества рядов тонких
шелковых нитей.
- Наташа, - опять позвала она.
- Ну что, мам? - долетел из кокона тихий-тихий голос.
- Ты что это? - спросила Марина.
- Известно что, - ответила Наташа. - Окуклилась. Пора уже.
- Окуклилась? - переспросила Марина и заплакала. - Что ж ты меня не
позвала? Совсем уже взрослая стала, выходит?
- Выходит так, - ответила Наташа. - Своим умом теперь жить буду.
- И что ты делать хочешь, когда вылупишься? - спросила Марина.
- А в мухи пойду, - ответила Наташа из-под потолка.
- Шутишь?
- И ничего не шучу. Не хочу так, как ты, жить, понятно?
- Наташенька, - запричитала Марина, - цветик! Опомнись! В нашей семье
такого позора отроду не было!
- Значит, будет, - спокойно ответила Наташа.
На следующее утро Марина проснулась от скрипа. Висящий под потолком
кокон слегка покачивался, и Марина поняла, что Наташа готова вылупиться.
- Наташа, - стараясь говорить спокойно, начала Марина, - пойми. Чтобы
пробиться к свободе и солнечному свету, надо всю жизнь старательно
работать. Иначе это просто невозможно. То, что ты собираешься сделать, -
это прямая дорога на дно жизни, откуда уже нет спасенья. Понимаешь?
Кокон треснул по всей длине, и из появившегося в его верхней части
отверстия высунулась голова - это была Наташа, но совсем не та девочка, с
которой Марина долгими вечерами играла в магаданские концерты.
- А мы, по-твоему, где живем? На потолке, что ли? - грубо отозвалась
она.
- Смотри, - с угрозой сказала Марина, еле удерживая взгляд на коконе,
- вернешься вся ободранная, яиц в подоле принесешь - на порог тебя не
пущу.
- Ну и не надо, - отвечала Наташа.
Она уже разорвала стенку кокона, и вместо скромного муравьиного
тельца с четырьмя длинными крыльями Марина увидела типичную молодую муху в
блядском коротеньком платьице зеленого цвета с металлическими блестками.
Наташа была, конечно, красива - но совсем не целомудренной и
быстрорастворимой красотой муравьиной самки. Она выглядела крайне
вульгарно, но в этой вульгарности было нечто завораживающее и
притягательное, и Марина поняла, что мордастый мужчина из французского
фильма, случись ему выбирать между Мариной, какой она была в молодости, и
Наташей, выбрал бы, несомненно, Наташу.
- Проститутка! - выпалила Марина, чувствуя, как к оскорбленным
родительским чувствам примешивается женская ревность.
- Сама проститутка, - не оборачиваясь, отозвалась Наташа, занятая
своей прической.
- Ты... Ах ты... - зашипела Марина, - на мать... Прочь из моего дома!
Слышишь, прочь!
- Сейчас сама уйду, - сказала, заканчивая туалет, Наташа. - Больно
надо.
- Немедленно! - закричала Марина. - Какими словами на мать! Прочь
отсюда!
- И баян мне твой надоел, старая дура, - бросила Наташа. - Сама на
нем играй, пока не подохнешь.
Марина уронила голову на сено и в голос зарыдала. Она ожидала, что
через несколько минут Наташа опомнится и приползет извиняться, и даже
решила не извинять ее сразу, а некоторое время помучить, но вдруг услышала
звяканье врезающегося в землю совка.
- Наташа, - закричала она, чудовищным усилием поворачивая голову, -
что ты делаешь!
- Ничего, - ответила Наташа, - наружу выбираюсь.
- Так вон ведь выход! Ты что, хочешь все разрушить, что мы с отцом
построили?
Наташа не ответила - она продолжала сосредоточенно копать и, какие бы
материнские проклятия ни обрушивала на ее голову Марина, даже не
оборачивалась. Тогда Марина, как могла, приблизила голову к черной дыре в
стене и завопила:
- Помогите! Люди добрые! Милиция!
Но ответом ей было только далекое завывание ледяного ветра.
- Спасите! - опять заорала Марина.
- Да чего ты орешь, - тихо сказала из-под потолка Наташа, -
во-первых, добрых людей там нет, а во-вторых, все равно никто не услышит.
Марина поняла, что дочь права, и впала в оцепенение. Под потолком
