ружья тоже подумай - вещь очень сильная...
Арнольд потряс его за плечо.
- Сэм, - сказал он, - очнитесь.
Сэм встрепенулся, помотал головой и поглядел по сторонам. Потом он
раскрыл чемодан, поплевал красным в стеклянную баночку и спрятал ее назад.
- Это уже интересней, - своим обычным голосом сказал он, - здесь хоть
какая-то перспектива видна. Что случилось?
- Не знаю, - сказал Арнольд. - С Наташей плохо.
- О Господи, - сказал Сэм, - вот оно. Начинается.
Он спрыгнул на газон и стал ждать, пока Арнольд завершит сложные
эволюции с переносом веса, полным оборотом жирного тела на сто восемьдесят
градусов и повисанием на руках.
- Если хотите знать мое мнение, - сказал Арнольд, грузно
приземлившись в траву, - в таких ситуациях надо вести себя жестко с самого
начала. Иначе обоим будет только хуже. Никогда не подавайте никаких
надежд.
Сэм ничего не сказал. Они вышли на набережную и молча пошли в сторону
летнего кафе.
У одного из его столиков собралась небольшая толпа, и уже при первом
взгляде на нее было ясно, что произошло что-то нехорошее. Сэм побледнел и
побежал вперед. Растолкав зрителей, он протиснулся вперед и замер.
Со стола свисал, покачиваясь под ветром, узкий желтый лист липучки. К
нему пристало несколько мелких листьев и бумажек, а в самом его центре,
бессильно склонив голову, висела Наташа. Ее крылья были распластаны по
поверхности листа и уже успели пропитаться ядовитой слизью; одно было
отогнуто в сторону, а другое непристойно задрано вверх. Под ее закрытыми
глазами чернели синяки в пол-лица, а зеленое платьице, когда-то пленившее
Сэма своим веселым блеском, теперь потускнело и покрылось бурыми пятнами.
- Наташа! - вскрикнул Сэм, кидаясь вперед. - Наташа!
Его удержали. Наташа открыла глаза, заметила Сэма и с испугом
поправила челку на лбу. Усилие, видимо, оказалось для нее чрезмерным - ее
рука бессильно упала и впечаталась в ядовитый клей.
- Сэм, - с усилием открывая рот, сказала она, - хорошо, что ты
пришел. Видишь, как...
- Наташа, - прошептал Сэм, - прости.
- Представляешь, Сэм, - тихо заговорила Наташа, - я ведь, как дура,
перед зеркалом тренировалась. Плиз чиз энд пепперони. Думала, уеду с
тобой...
Ветер донес от репродуктора над лодочной станцией еле слышную трель
балалайки.
- Понимаешь, Сэм, не в Америку, а с тобой... Волновалась, как я
там... Помнишь, как мы купаться ходили? А мама, представляешь, из своей
шторы мне новое платье сшила. Я и не знала даже, смотрю - на диване лежит.
Все говорила - Наташенька, поиграй мне еще на баяне, а то уедешь скоро
насовсем... Только ей не говорите... Пусть лучше думает, что я не
попрощавшись уехала...
Наташа опустила голову, и на ее длинных ресницах заблестели маленькие
капельки слез.
- Осторожно, - раздался слева женский бас. - Пропустите-ка.
К столику подошла официантка с багровым лишаем на строгом, как у
судьбы, лице. В ее руке была огромная алюминиевая кастрюля с красной
надписью "III отряд". Официантка поставила кастрюлю на землю, вытряхнула
туда остатки пищи из стоявших на столе тарелок, а потом одним движением
сильной и жестокой ладони сорвала со стола лист липучки с Наташей, смяла
его в маленький желтый комок и кинула следом. Сэма опять удержали на месте
чьи-то руки. Официантка прикрепила к столу свежую липучку, подхватила
кастрюлю и пошла к следующему столу. Граждане стали расходиться, а Сэм все
стоял на месте и глядел на свисающую со стола липкую желтую полоску.
- Пойдемте, Сэм, - услышал он тихий голос Арнольда. - Ей уже все
равно не помочь. Идемте. Вам выпить надо, вот что. Пойдемте к Артуру, он
сейчас в домик к покойному Арчибальду переехал. Две цистерны поставил и
факс. Там тихо, уютно. Не смотрите только на эту липучку, я вас умоляю...
Сэм, дайте человеку пройти...
Сэм шагнул в сторону, и мимо него прошла странная фигура в чем-то
вроде серебристого плаща, край которого волочился по земле - а может быть,
это были сложенные за спиной тяжелые длинные крылья.
Два крупных навозных шара необычного красноватого отлива раскатились
в стороны, и навстречу поплыла длинная пустынная набережная. Далеко
впереди стоял шезлонг, в котором полулежал еще один навозный шар,
рыжевато-черный. Когда шезлонг оказался ближе, стало видно, что это
толстый рыжий муравей в морской форме; на его бескозырке золотыми буквами
было выведено "Iван Крилов", а на груди блестел такой огород орденских
планок, какой можно вырастить только унавозив нагрудное сукно долгой и
бессмысленной жизнью. Держа в руке открытую консервную банку, он слизывал
рассол с американской гуманитарной сосиски, а на парапете перед ним стоял
переносной телевизор, к антенне которого был прикреплен треугольный белый
флажок. На экране телевизора в лучах нескольких прожекторов пританцовывала
стрекоза.
Налетел холодный ветер, и муравей, подняв ворот бушлата, наклонился
вперед. Стрекоза несколько раз подпрыгнула, расправила красивые длинные
крылья и запела:
- Только никому
Я не дам ответа,
Тихо лишь тебе я прошепчу...
Рыжий затылок муравья, по которому хлестали болтающиеся на ветру
черные ленточки с выцветшими якорями, стал быстро наливаться темной
кровью.
Дмитрий сунул руки в карманы и пошел дальше. С его крыла сорвалась
чешуйка и, качнувшись под ветром, приземлилась на покрытый облетевшими
листьями бетон. Она была размером примерно с ладонь, с одного края
лиловая, расщепленная на несколько темнеющих к концу хвостов, а с другого
- белая, плавно сходящаяся в сияющую точку.
...Завтра улечу
В солнечное лето,
Буду делать все что захочу.
