Дыхание жизни прошлой.
Пусто в прошедшем.
Мысли пустые льются
По опустевшим улицам.
Джеки остановился, и Дойль автоматически закончил:
Тяжко, натужно
Не станет хранить их юноша -
Ему не нужно.
Холод устал дышать -
За опустевшее прошлое ответит душа.
Прочтя эти строки, Дойль задумался, стараясь вспомнить, где он их
встречал. Это было в книге об Эшблесе, но это не его стихи... Понятно,
подумал он, это - одно из немногих произведений Колина Лепувра, который был
помолвлен с Элизабет Тичи до того, как она стала женой Вильяма Эшблеса.
Лепувр исчез, кажется, в 1809 году, за несколько месяцев до свадьбы, ему
было двадцать лет, и он оставил лишь тоненькую книжку стихов, заслужившую
несколько отрицательных отзывов. Он взглянул на Джеки и увидел, что молодой
человек смотрит на него с удивлением и - впервые - с некоторым уважением.
- Боже мой, Дойль, вы читали Лепувра?
- О, да, - непринужденно ответил Дойль. - Он исчез, э-э, в прошлом году,
не так ли? Джеки посуровел:
- Это официальная версия. В действительности он был убит. Я был с ним
знаком, видите ли.
- Правда?
Дойль подумал, что, если он когда-нибудь вернется назад, в 1983 год, эта
история станет интересной деталью биографии Эшблеса.
- Как он был убит?
Молодой человек опять опустошил бокал и беспечно налил себе еще.
- Может быть, когда-нибудь я узнаю вас достаточно хорошо, чтобы
рассказать об этом.
В надежде узнать у юноши что-нибудь пригодное для публикации, Дойль
спросил:
- Не знали ли вы его невесту - Элизабет Тичи? Джеки, казалось, был сражен
наповал.
- Если вы прибыли из Америки, как вы можете знать все это?
Дойль открыл было рот, чтобы ответить что-нибудь правдоподобное, но не
мог придумать ничего лучше, чем сказать:
- Когда-нибудь, Джеки, когда я буду знать вас достаточно хорошо, я,
возможно, и скажу вам.
Джеки нахмурился, словно почувствовав себя оскорбленным, но потом
улыбнулся.
- Как я уже говорил, Дойль, вы, несомненно, оказались интереснее, чем
могло показаться на первый взгляд. Да, я был знаком с Бэт Тичи очень хорошо.
Я знал ее задолго до того, как она встретила Лепувра. Мы и теперь с ней
видимся.
- Очевидно, я был почти прав, когда утверждал, что вы - старые знакомые,
- сказал Копенгагенский Джек. - Дойль, вы пойдете со мной. Старый Стайклиф
наполовину прочел мне "Обри" Далласа, однако, читая таким способом, он
закончит не раньше чем через год. Посмотрим, быть может, вы способны читать
немного быстрее.
***
Пивная "Нищий в таверне" была битком набита, но почти все столпились
вокруг стола, где шла карточная игра. Красавчик трепетно обхватил стакан
джина, забравшись в самый темный угол. Там было достаточно места, чтобы
откинуться назад и упереться ногами в кирпичную стену. Он давно привык не
играть в азартные игры, тем более что он никогда и не мог толком понять
правила, независимо от того, в какую бы игру ему ни приходилось играть.
Поэтому партнеры всегда отбирали у него деньги, утверждая, что он проиграл.
Он достал только один шиллинг из тайника на Флит-стрит, так как у него
возник план: он присоединится к армии нищих Хорребина, а шиллинги сохранит
для особых надобностей. Например, купит мясо, и джин, и пиво, и... он
проглотил немного джина, подумав об этом, - девушка время от времени.
Он допил свой джин и решил не пить больше, чтобы успеть наняться к клоуну
на ходулях сегодня же вечером. Иначе ему предстояло потратить часть своих
денег единственно только на ночлег, а это не входило в его планы.
Он поднялся и стал пробираться через гомонящую толпу к выходу.
Мерцающий свет фонарей нехотя скользил по нависающим фронтонам домов на
Бьюкеридж-стрит, небрежно касаясь, словно сухой щеткой, черной ткани ночи, -
высоко на стене робко светилось одинокое окно, но на крыши домов уже
спустилась тьма. Там - переулок, где-то в глубине, должно быть, горит
фонарь, о котором можно было догадаться по желтому отблеску на булыжнике,
напоминавшем процессию жаб, застывших на миг в своем медленном движении
через улицу. Неровный ряд крыш и заплаты бегущих вверх стен были иногда
видны, когда залетевший ветерок сильнее раздувал пламя лампы.
Красавчик на ощупь переходил улицу, направляясь к противоположному углу.
Он обогнул угол следующей улицы и услышал храп, доносящийся из-за досок,
которыми были забиты окна пансиона матушки Даулинг. Он усмехнулся, подумав о
спящих там, которые, как он знал по собственному опыту, заплатили каждый по
три пенса всего лишь за то, чтобы разделить постель с двумя или тремя такими
же несчастными, а комнату - еще с двенадцатью соночлежниками. "Платить
деньги за то, чтобы тесниться, как свиньи в загоне! - думал он, самодовольно
ухмыляясь. - Нет уж, спасибо, у меня другие планы".
Но спустя мгновение он уже с тревогой спрашивал себя о том, какой ночлег
он сможет обрести у Хорребина. Этот клоун производил ужасное впечатление,
он, возможно, заставляет всех спать в гробах или что-нибудь в этом роде. Эта
мысль заставила Красавчика остановиться, вращая глазами и крестясь. Потом он
вспомнил, что уже поздно и что надо торопиться, если он намерен что-либо
предпринять. В конце концов, люди Хорребина свободны, думал он, и там каждый
- желанный гость.
Заседание Парламента к этому времени должно было быть перенесено в другое
помещение, поэтому, вместо того чтобы повернуть направо по Мейнард к
Бейнбридж-стрит, он пошел вдоль стены, которая касалась его левого плеча,
обогнул угол, чтобы повернуть на север, где в дальнем углу Айви-лейн
располагалось темное, похожее на склад помещение, известное в районе как
Хорребин-отель или Крысиный Замок.
Теперь он опасался, что его не примут. В конце концов, он не сметлив.
Успокаивало только то, что он считался хорошим нищим, а это главное. К тому
же, внезапно подумал он, может, Хорребину будет интересно узнать, что новый
глухонемой Капитана Джека притворяется и что его можно заставить заговорить.
"Да, - решил Красавчик, - я могу быть уверен в том, что меня примут у
клоуна наилучшим образом, если расскажу об этом".
***
Джеки постоял некоторое время у окна, глядя на неясные очертания крыш,
испещренных тут и там красноватыми отблесками чадящих ламп и янтарными
ромбиками открытых окон. "Хотелось бы мне знать, что он сейчас делает, -
думал Джеки, - каким темным делом он молчаливо занят, в каком притоне он
покупает вино для очередной жертвы. Или он спит где-нибудь на чердаке -
какие сны ему снятся? Их он тоже украл, хотелось бы мне знать?"
Джеки обернулся и сел за стол, где ожидали бумага, перо и чернила. Тонкие
пальцы взяли перо, обмакнули в чернила и после некоторого колебания начали
писать:
2 сентября 1810 года Дорогая матушка, Хотя я по-прежнему не могу сообщить
вам свой адрес, я могу уверить вас в том, что со мной все благополучно, еды
у меня достаточно и есть крыша над головой. Я знаю, что вам это кажется
опасным и буйным помешательством, однако мне удалось достичь некоторого
успеха в поисках человека, если его можно назвать человеком, который убил
Колина. И хотя вы все время повторяли мне, что это задача полиции, я хочу
попросить вас еще раз понять, что полиция не готова не только иметь дело, но
даже признать существование людей, подобных этому. Я намереваюсь убить его с
наименьшим для себя риском, как только это станет возможным. Потом я вернусь
домой, где, я смею надеяться, мне по-прежнему будут рады. Сейчас я среди
друзей и мне угрожает меньше опасностей, чем вы, быть может, думаете. И
если, несмотря на мое теперешнее прискорбное непослушание вашей воле, вы
согласитесь сохранить ко мне теплые чувства и любовь, которыми вы так щедро
одаривали меня прежде, я и в дальнейшем останусь вашей глубоко благодарной и
любящей дочерью Элизабет Тичи.
Джеки помахала письмом в воздухе, чтобы высохли чернила, потом сложила
письмо, написала адрес и запечатала письмо свечным воском. После этого она
заперла дверь, сняла свой костюм нищего и, перед тем как опустить откидную
кровать, отклеила усы, энергично почесала верхнюю губу и затем прилепила
клейкую полоску волос к стене.
Aeaaa 5
Aольшинство людей разбивают яичную скорлупу, после того как съедят яйцо.
Видимо, когда-то это делалось для того, чтобы помешать гномам делать лодочки
из скорлупы.
Фрэнсис Гроуз
Ковент-Гарден в субботу вечером совсем иной, чем на рассвете, - впрочем,
вечером здесь не менее людно и, конечно, не менее шумно, но там, где
двадцать часов назад повозки с товарами выстраивались в шеренгу у края
тротуара, там сейчас элегантно катили фаэтоны, запряженные пони, тщательно
подобранными под пару, - это аристократия Вест-Энда выехала из своих домов
на Джермин-стрит и Сент-Джеймс, чтобы посетить театр. Угрюмые оборванцы
остервенело подметали тротуар. Каждый ревниво оберегал отвоеванный с боем
участок тротуара впереди каждой идущей пешком леди или джентльмена, вид
которых позволял надеяться на чаевые. Вот и дорический портик Театра
Ковент-Гарден, заново отстроенного только в прошлом году, после того как он
сгорел до основания в 1808-м, - какая великолепная архитектура, и сколь
много она выигрывает от яркого света фонарей и золотистого мерцания люстр
внутри... О, эти люстры - просто чудо, они сверкают ярче, чем солнце!
Если метельщики хотя бы ждали разрешения услужить за тот пенс и шиллинг,
которые они получали, то просто попрошайки нагло приставали к прохожим.
Впрочем, один несчастный оборванец, похожий на туберкулезника в последней
стадии, избрал другую тактику и весьма преуспел. Он никогда не приставал к
прохожим, выпрашивая милостыню, но только с покорностью человека, дошедшего
до предела отчаяния, сосредоточенно глодал заплесневелую корку хлеба,
слоняясь туда-сюда по площади. И если пораженная порывом жалости леди
побуждала сопровождающих спросить эту несчастную заблудшую душу, что
причиняет ему страдания, изгой с запавшими глазами только касался рта и уха
и что-то невнятно мычал, со всей возможной очевидностью давая понять
сердобольной леди, имевшей неосторожность остановиться, что он не может ни
слышать, ни говорить. А затем отстраненно вгрызался в заплесневелую корку.
Его состояние казалось вполне подлинным, всегда производило должное
впечатление и что самое главное - говорило само за себя и не требовало
никаких разъяснений. Он собирал так много монеток (иногда ему давали даже
кроны, а один раз - беспрецедентный случай - золотой соверен), что вынужден
был вытряхивать содержимое карманов в суму Марко каждые десять или двадцать
минут.
- А, Немой Том, - ласково приветствовал его Марко, когда Дойль в
очередной раз тайком проскользнул в переулок, где тот поджидал. Марко
вытащил свой мешок, и Дойль набрал полные пригоршни мелочи из карманов и
высыпал в мешок. - Неплохо, мой мальчик! А теперь слушай - я буду двигаться
по этому переулку к Бедфорт-стрит и останусь там еще полчаса. Улавливаешь?
Дойль кивнул.
- Что ж, хорошо работаешь. Продолжай в том же духе. Да, и не забывай
иногда кашлять. У тебя это потрясающе выходит, как настоящий чахоточный.
Дойль опять кивнул, подмигнул и двинулся назад из переулка на улицу.
Это был шестой день нищенствования, и он все еще поражался тому,
насколько хорошо у него все получается. Дойль даже пришел к мысли вставать
на рассвете и проходить пешком дюжину миль в день - например, можно гулять
по берегу реки западнее Лондонского моста - для аппетита, ведь для того,
чтобы съедать такой обед, каким кормят в доме Копенгагенского Джека на
