чернильные номерки на ладонях предчувствовал, сам рос после войны), что
расстарался. И все возникло, и все выстроилось. И теперь все как будто бы
потекло само собой и вдали от меня. Впрочем, не все. Облаков и его
сотрудники - люди неглупые, аналитики и организаторы, люди деловые, но
фантазии, следовательно, у них нет, воображение - бедное и робкое, ум хоть
и с научным аппаратом, но такому уму примусы в коммунальной квартире
расставлять. Я же в этой истории - дилетант, существо внебытовое и
внеслужебное, моя фантазия раскована, не испугана практическим знанием. Я
им предлагал идеи. Они казались им бредовыми и подоблачными. Но всегда
находился человек, напоминавший о необходимости безумных идей. Хлопобуды
начинали думать: "А что? Есть ведь что-то..." Кстати, они привыкли и к
слову "хлопобуды", а поначалу не принимали его. Вот. Затея стала
самостоятельной, независимой от меня. Но многие направления хлопобудам дал
я...
- И прогнозы для Клавдии Петровны?
- Да, мои... Как бы узнавал тайным образом и в обход очереди сообщал
ей... А все придумывал...
- И про голографа, и про горящие дипломы, и про изумруды от вулкана
Шивелуч?
- Да, - вздохнул Ростовцев.
- Но ведь это нехорошо, - сказал Данилов строго, он теперь чувствовал
себя чуть ли не представителем интересов Клавдии, чуть ли не нежным ее
другом, которого дурачили вместе с ней, доверчивой женщиной. - Я не знаю
степени ваших приятельских отношений с Клавдией Петровной... Но ведь это
нехорошо. Зачем же заставлять женщину пускаться в столь тяжкие хлопоты? А
с камнями и просто рисковать. Тут, на мой взгляд, мало остроумия.
- Эти хлопоты были ей нужны! - горячо сказал Ростовцев. - И вы это
знаете не хуже меня. Она бы сама придумала себе предприятия.
- Но вы ее подталкивали к делам бесплодным, - сказал Данилов менее
решительно.
- Кто знает, бесплодным или нет, - сказал Ростовцев. - Я-то,
возможно, шутил безответственно, но ее энергия и вправду превратит лаву в
изумруды.
- Думаю, вряд ли.
- Вы читали в вечерней газете об опытах с шивелучской лавой?
- Нет, не читал, - быстро сказал Данилов. И тут же отругал себя:
опять забыл разобраться с камнями.
- Прочитайте. Номер от третьего дня.
- Не будет у Клавдии никаких изумрудов, - сказал Данилов сердито, -
зря запутали женщину!
- Да, - сказал Ростовцев, - может, вы правы. Я виноват, что так
далеко зашел... Я не могу рассказать обо всех обстоятельствах, да вам и
неинтересно было бы слушать о них.
- Неинтересно, - сказал Данилов.
- Я и сейчас не уверен, что она относится ко мне серьезно, как к
равноправному ей существу... Поначалу-то я ей был просто нужен...
Несомненно... Но пришло к ней и увлечение, иначе ей было бы скучно... Мне
тем более... Однако в последнее время она стала иметь какие-то иллюзии на
мой счет. Будто бы я ее вещь, терять которую нежелательно. Но, может, я
дал повод считать себя ее вещью? Впрочем, повод этот чрезвычайно банальный
и нынче не берется в расчет... Теперь вот сцены... Вам это вряд ли
понять...
- Отчего же! - сказал Данилов. - Мне другое трудно понять. В ваших
розыгрышах есть оттенок издевки. И вы не держали ее за равную себе. При
этом как будто бы и злились на нее. Чем она вам так досадила?
- Да не она! - поморщился Ростовцев. - А вся ее порода! Вы поняли,
кто они?
- Предположим...
- А мне противны все эти проныры, сертификатные мужчины и дамы, сытые
и с деньгами, желающие и еще ухватить куски! Ищущие способов устройства
или помещения собственного капитала. И капитала материального, и капитала
положения. Шутить с ними я решил потому, что они сами расположены к этим
шуткам. Им подавай то, чего у них еще нет. Именно у них, и ни у кого
другого.
- Так. И вы позволили себе быть судьей людей вам неприятных.
- Я им не судья! И нет у меня средств быть им судьей. А выразить свое
отношение к ним, как мог, я посчитал себя вправе.
- Ваше дело. Но что же Клавдия-то? Остальные для вас - порода,
вообще, хлопобуды. А она-то - живая женщина, просто человек, неужели вы
были с ней лишь циничны?.. Впрочем, мне-то что!
- Прошу вас, не считайте меня циничным и расчетливым человеком. Я
шальной, легкомысленный, меня захватывает сам процесс розыгрыша или игры,
меня как несет, так и несет... И в этом мое несчастье... Или счастье... А
с Клавдией было не только неприятное для нее, вы всего не знаете. Но и
всерьез я не мог относиться к ее деловым порывам. Отсюда и изумруды...
А-а-а! - взмахнул ложечкой Ростовцев. - Надоело!
- От хлопобудов вы бежали к лошадям?
- Да, - кивнул Ростовцев, - как только возникла очередь хлопобудов и
зажила своей жизнью, у меня стал пропадать к ней интерес. Теперь, похоже,
пропал совсем.
- Но придет пора, вы проедетесь перед публикой по конкурному полю на
жеребце без седла и удил, и вам надоедят лошади.
- Надоедят, - согласился Ростовцев. - В прошлом апреле съехал на спор
на "Москвиче", чужом разумеется, в Одессе с Потемкинской лестницы. Теперь
мне эта лестница скучна. А лестница красивая.
- Всю жизнь вы эдак?
- Да, - сказал Ростовцев. - Натура такая.
- Вы ведь где-то работаете?
- Работаю.
- У вас на двери висела табличка: "Окончил два института, из них один
- университет".
- Да. Институт физкультуры, специализация - плавание, но уже не
плаваю и не учу плавать, а купаюсь. Потом университет,
механико-математический факультет.
- Ваша работа связана с чем-нибудь небесным?
- Да, - Ростовцев сделал пальцами летательное движение, - именно с
этой механикой.
- Что же, работа вам скучна?
- Нет. Не совсем. Но нас там - сотни, тысяча. И я - пятидесятый,
сотый, тысячный. Я разработчик частностей чужих озарений. Это естественно.
Таков уровень развития науки. И человечество разрослось. У Леонардо был
выход всему. Во мне же и в других многое не имеет выхода. Оттого-то мои
коллеги имеют хобби - в нашем отделе, например, все мастерят дома цветные
телевизоры. А я шучу и сажусь на кобыл.
- Ну и весело?
- Ничего... Но и не в веселье дело... И потом, еще одно. Чем больше
открытий в науке, хотя бы и той ее сфере, к какой близок я, тем больше
тайн. И приходит мысль: "А не разыгрывает ли кто нас? Не шутит ли над
нами? Не чья-либо шутка - моя жизнь?" Вот и самому хочется шутить, чтобы
себя успокоить, уравновесить что-то в себе.
- Тут вы не правы, - сказал Данилов. - Вы просто начитались
зарубежной фантастики.
- Может быть, - сказал Ростовцев задумчиво. - Но как поступить с
Клавдией, ума не приложу.
Он взглянул на Данилова, словно выпрашивая совет.
- Это ваше дело, - сказал Данилов. Ему было жалко Клавдию. Но и
Ростовцев не вызывал, у него сейчас грозных чувств. - А в очередь я все же
допрошу меня пристроить. Шутки, шутками, а книги мне нужны.
- Хорошо, - кивнул Ростовцев, он, наверное, думал о своих отношениях
с Клавдией, оттого, вздыхал и рассеянно окунал ложечку в растаявшее
мороженое.
- Спасибо, - сказал Данилов. И как бы удивился: - Но что же
получается? Вот вы говорили - мираж. Но это не так. Очередь есть. Я буду
иметь книги, надеюсь. А других-то ждут приобретения посолиднее. И все эти
неприятные вам люди, в конце концов, получат от очереди действительно
выгоду. Не сомневаюсь. Новые связи, новые влияния, новую информацию, новые
места и вещи. И это благодаря вам! В какой-то степени... А вы умываете
руки и уходите к кобылам.
Соображения Данилова были искренние. Однако он и лукавил. Он понимал:
музыка скоро так заберет его, что всякие хлопобуды станут ему в тягость.
Да и зачем его усилия, если есть Ростовцев, выдумщик и озорник. Он,
конечно, если бы не остыл к движению хлопобудов, еще не одну кашу заварил
бы в их очереди. В конторе Малибана не переставая скрипели бы самописцы, а
он, Данилов, играл бы себе на альте.
- К чему вы клоните? - поднял голову Ростовцев.
- К тому... что... - смутился Данилов. Но тут же и продолжил: - А к
тому, что вы, на самом деле, безответственный. Сами дали этим делягам
инструмент для новых приобретений и захватов. И сбежали. Так-то вы
выразили свое отношение к ним? Нет, это не годится. Если они вам не по
душе, вы и дальше обязаны морочить им головы. А то как же? Иначе благодаря
вам они станут процветать... Разве это хорошо?.. Я и буду вам помогать,
мне эта порода тоже неприятна...
- Надо подумать, - неуверенно сказал Ростовцев.
- Что тут думать! Думать надо было перед тем, как вы затеяли
хлопобудию!
- Пожалуй, вы меня убедили...
"Ну и хорошо, - думал Данилов. - Все равно он никуда не денется от
хлопобудов. Вот прокатится на манер французского кавалериста и опять
сочинит что-нибудь для Облакова. И Клавдия не выпустит его из своих рук".
Последнее соображение в особенности обнадеживало Данилова. В театре он
должен был бить через полчаса. Они еще поболтали с Ростовцевым. Данилов
осторожно поинтересовался, как Ростовцев выбирает время и для Одессы, и
для лошадей. Оказалось, что в Одессе Ростовцев был в командировке, раз в
неделю он имеет творческий день, и есть один начальник, он Ростовцева
порой отпускает со службы. Кстати, этот начальник стоит в очереди к
хлопобудам.
- Вот видите! - сказал на всякий случай Данилов, имея в виду
начальника и очередь. - А чего вы за мной шлялись? - спросил Данилов.
- Я думал, что вы тоже из той породы. Долго приглядывался. Хотел и
для вас придумать особенное. Но потом вы мне стали приятны...
Они выпили бутылку "Твиши", заказали еще одну. Данилов немного
захмелел, сидел благодушный, испытывал к Ростовцеву расположение, чуть
было не перешел на "ты". Заметил, что и на Ростовцева подействовало вино,
обеспокоился.
- Вам не повредит? - спросил он. - Вы же за рулем.
- Нет, не повредит, - ответил Ростовцев.
Тут заржала лошадь, и Ростовцев сказал, что пора. Данилов с ним
согласился.
- Вы ведь простудитесь! - волновался Данилов. Ростовцев его успокоил,
уверив, что он закаленный, одно время был моржом. Данилов проводил его к
лошади, жал ему руку, потом с удовольствием смотрел на то, как Ростовцев
ехал улицей Горького в сторону Белорусского вокзала.
Вечером, в одиннадцать, Данилову позвонила Клавдия.
- Ну что? - спросила она.
- Ничего, - сказал Данилов. - Встретились. Он приятный собеседник.
Спасибо тебе.
- Зачем он ходит на ипподром?
- Любит лошадей. Он не играет.
- Я сама знаю, что не играет. Я была на ипподроме.
- Стало быть, ты знаешь обо всем лучше меня.
- Ты ничего не разузнал?
- Ничего.
- Какой же ты бестолковый! Но хоть что-то ты должен был
почувствовать!
- Он тебе дорог?
- Ах, Данилов, оставим это...
- Оставим, - с готовностью согласился Данилов.
- Всегда приходится рассчитывать лишь на саму себя!
- Да, - вспомнил Данилов, - с камнями ты что-нибудь делала?
- С какими камнями?
- С шивелучскими.
- Пока ничего.
- Ну и хорошо, - сказал Данилов.
Наташа сидела в комнате и во время его разговора с Клавдией, Данилов
это чувствовал, была в некотором напряжении. Никаких объяснений
относительно Клавдии у них с Наташей не было. Теперь Наташа то ли
сердилась на Клавдию, а может быть, на него, Данилова, то ли ревновала его
к Клавдии. Эта ревность была приятна Данилову. Он хотел подойти к Наташе,
приласкать ее, сказать ей что-нибудь, но и опять зазвонил телефон.
- Прошу извинения за поздний звонок, - услышал Данилов голос пегого
