уснул чуть ли не семейным человеком.
Утром, когда Наташа уехала на работу, Данилов позвонил Клавдии
Петровне.
- Что ты хочешь от меня? - спросила Клавдия.
- Я от тебя? - опешил Данилов. Потом сообразил: действительно, на
этот раз - он от нее. - Я... собственно... Я бы не стал... но ты сама
давала мне советы... относительно хлопобудов...
- Ты хочешь, чтобы я тебя пристроила?
- Я был бы тебе очень признателен...
- А зачем тебе хлопобуды?
- Ну хотя бы, - сказал Данилов, - чтобы доставать нужные мне книги...
- Ты всегда был бестолковым человеком...
- Потом ты считала, что я смогу быть тебе полезным.
Клавдия замолчала, наверное, задумалась.
- Ну хорошо, - сказала она. - Попробую свести тебя с Ростовцевым. Но
учти. Попасть в очередь трудно.
- Я понимаю, - вздохнул Данилов.
Когда он повесил трубку, он чуть кулаком по аппарату не стукнул.
Зачем он звонил? Зачем ему Клавдия? Если дважды пегий секретарь хлопобудов
упрашивал его занять место вовсе не в очереди? Секретарь собирался звонить
через два дня, то есть завтра. Да что секретарь! Ведь он, Данилов, мог
просто сдвинуть пластинку браслета и решить дело в полсекунды. И вот - на
тебе! - затеял жалкий разговор с Клавдией, понесся куда-то сломя голову!
Он собрался позвонить Клавдии и сказать ей, что раздумал, но она опередила
его.
- Ну все! - заявила Клавдия. - Кланяйся в ножки! Будешь обязан мне по
гроб жизни.
- Хорошо, по гроб жизни, - согласился Данилов.
- Я умолила Ростовцева встретиться сегодня с тобой.
- Сегодня у меня трудно со временем.
- У него! Ты бы молчал! Я и так пожалела тебя. У тебя окна с четырех
до шести. В пятнадцать минут пятого будь в кафе-мороженом. Горького,
девять.
- Ладно, - сказал Данилов.
- Данилов, - сказала Клавдия. - Для меня это все серьезно... Что-то
происходит в последние дни с Ростовцевым... Чем-то он увлечен... Я прошу
тебя, ты... так... между прочим... выясни, что с ним... Вдруг он откроется
тебе... Зачем-то он ходит на ипподром...
- А как же твоя независимость? - спросил Данилов.
- Ее не достигнешь сразу, - сказала Клавдия.
"Стало быть, - думал позднее Данилов, - она подпускает меня к
Ростовцеву неспроста... Он, видно, отбивается от рук, и ей нужна
информация о нем..." Данилов не стал говорить Клавдии о том, что очередь
ему не нужна. Он пожалел Клавдию, почуяв ее действительную, а может, и
мнимую (не все ли равно!), озабоченность. Да и Ростовцев был интересен
ему. Помнил Данилов и о совете Малибана. Словом, в начале пятого Данилов
оказался на углу проезда Художественного театра. Постоял минуты две и
увидел Ростовцева на лошади. Ростовцев ехал по тротуару ему навстречу и на
вид был сегодня простой, не имел ни попугаев на плече, ни трости, ни
кальяна. Среди прочих людей, оказавшихся в ту пору на улице Горького и
нисколько не удивленных всадником, он выделялся лишь не по сезону легким
костюмом, видно жокейским. Ростовцев спрыгнул с лошади, привязал ее к липе
и пошел к Данилову. Данилов раскланялся с Ростовцевым, протянул ему руку,
сказал, что, по всей вероятности, и Ростовцев знает, с кем имеет дело,
хотя они и не были друг другу представлены. Да, согласился Ростовцев, это
так. Они вошли в кафе, разделись (Ростовцев сдал в гардероб жокейскую
кепку) и поднялись на балкон. Заказали пломбир и бутылку "Твиши". Тут
Данилов все же взглянул на демонический индикатор и опять не обнаружил
присутствия в Ростовцеве чего-либо особенного.
- Как я понял из слов Клавдии Петровны, - сказал Ростовцев, - вы,
Владимир Алексеевич, хотели бы попасть в очередь хлопобудов?
- Да, - сказал Данилов.
- Простите, зачем это вам?
- Мне... собственно... - замялся Данилов, подумал: "Предварительный
досмотр, что ли? А вдруг он потребует вступительный взнос? У меня пятерка.
Тут хоть бы за мороженое расплатиться..." - Знаете, может, Клавдия не
слишком поняла меня... Я не так чтобы отчаянно рвусь. Если для вас
содействие хоть сколько-нибудь обременительно, давайте сейчас же и забудем
об этом деле...
- Нет, - сказал Ростовцев строго и как бы имея право на эту
строгость. - Не обременительно. Но зачем это вам?
- Из-за книг! Дежурить в магазинах у меня нет возможности,
переплачивать на черном рынке - тем более.
- А вам нужны книги?
- Да, - сказал Данилов. - Я собираю. И читаю... О музыке, об
искусстве, об истории, о народовольцах... Сейчас вышел "Лувр" в большой
серии, но как его достать? А дальше будет хуже. Без книг я не могу.
Тут Данилов не врал.
- Я вас понимаю, - сказал Ростовцев. - В книги стали вкладывать
деньги. Как в ковры и драгоценные камни... Что ж, в вашем желании есть
резон... Я сам книголюб... Сейчас пытаюсь собрать все о лошадях...
- У вас прелестная лошадка, - льстиво вставил Данилов.
- Это случайная кобыла, - небрежно сказал Ростовцев. - Взял, какая
была свободна. У меня сейчас действительно хороший жеребец.
Вспомнив о жеребце, Ростовцев несколько переменился. Этот румяный
рослый человек сегодня не казался Данилову злодеем. Но был он серьезен,
строг и как бы давал понять, что разговор может произойти деловой и
холодный. Теперь же он заулыбался, отчасти даже мечтательно, и опять, как
в Настасьинском переулке, стал похож на кормленого и обаятельного ребенка.
- Вы увлекаетесь верховой ездой? - спросил Данилов.
- Да, увлекся!
И Ростовцев, не дожидаясь расспросов Данилова, даже не обратив
внимания на то, есть ли у Данилова подлинный интерес к его откровенностям,
принялся рассказывать о своем увлечении. Сначала он просто, поддавшись
моде, стал ходить в клуб любителей верховой езды в Сокольники ("Как
Муравлев", - отметил Данилов). Сам горожанин, никогда не садился в седло,
оказался неуклюж, чуть ли не с табуретки влезал на лошадь. А ведь в юные
годы был спортсмен... Падал с лошади, ломал ребра, два месяца лежал в
больнице. Но не отступил. И вот он уже вместе с другими катался аллеями
Сокольнического парка. Но именно катался! А в нем уже пробуждалась
страсть. Ноздри у него раздувались! Предки, возможно скифы, возможно
конники Мономаховой рати, оживали в нем. Да и хотелось ощутить себя
настоящим мужчиной - всадником. И чувство прекрасного ждало удовлетворения
- есть ли более красивое животное, нежели конь, особенно когда он в
движении? Словом, это долгий разговор, подробности которого вряд ли будут
интересны Данилову ("Отчего же!" - искренне сказал Данилов), но он,
Ростовцев, увлекся лошадьми всерьез. Проник на ипподром, там у него и
прежде были связи, теперь эти связи укрепились, он на бегах свой человек.
Прочел массу книг, множество публикаций в забытых теперь газетах и
журналах. Вот, скажем, раскопал перевод трактата Киккули о тренинге
хеттских колесничных лошадей. ("Кого, кого?" - заинтересовался Данилов.)
Киккули, Киккули, сказал Ростовцев, был такой замечательный
лошадник-меттаниец Киккули, это в четырнадцатом веке до нашей эры. Тогда
хетты поняли, что принести победу армии могут лишь колесницы. ("Ну, ну!" -
подтолкнул Ростовцева к продолжению рассказа Данилов.)
- Киккули писал, - произнес Ростовцев взволнованно: - "На десятый
день, когда день только начинается, а ночь кончается, я иду в стойло и
возглашаю по-хурритски к Пиринкар и Саушга, чтобы они дали здоровье для
лошадей... а потом веду их на ипподром..." Как он любил лошадей! -
закончил Ростовцев и покачал головой, то ли сожалея о Киккули, то ли давая
понять, что теперь лошадей любят не так. И стал рассказывать о сути
тренинга Киккули, схватил бумажную салфетку, шариковой ручкой в
подкрепление своих слов начертил на салфетке какой-то график. Оказалось,
это был график изменения нагрузки в рыси и галопе у экземпляров Киккули на
протяжении 185 дней. Ростовцев при этом пояснил, какие аллюры были у
древних лошадей, и сообщил, что Киккули начинал подготовку лошади к
армейской службе без всяких раскачек, с решительной четырехдневной
проверки, и сразу было ясно, что за лошадь поступила. В первый день лошадь
перед Киккули делала утром один реприз рыси и шага в 18 км и два реприза
галопа в 420-600 м и вечером два гита по 6 км и по 420 м галопа. И так
далее. (Тут Ростовцев несомненно пользовался сведениями, взятыми из книги
В.Б.Ковалевской "Конь и всадник", вышедшей, однако, лет через пять после
разговора в кафе-мороженом.)
- Я не утомил вас? - спросил вдруг Ростовцев.
- Нет, - сказал Данилов. - Вы хотите управлять и колесницами?
- Какие сейчас колесницы! Нет, я езжу верхом, но для жокея я тяжел и
велик, сами видите, я хотел бы участвовать и в рысистых испытаниях, там
вес не так важен. Но там не колесницы, а так, тачки.
- Вы теперь мечтаете о рысистых испытаниях?
- Я не мечтаю, я готовлю себя к ним... А мечтаю... Я мечтаю слиться с
конем, управлять им без удил, без уздечки, достичь тут свободы и
совершенства!.. С уздечкой-то и удилами каждый сможет... А были когда-то
нумидийцы и греки, те держали просто палочку в руке, и лошадь подчинялась
им... В конце прошлого века один французский кавалерист - Кремье Фуа -
позволил себе без седла и без удил, а лишь с помощью палочки, с помощью
слов и движений своего тела повторить на конкурном поле все нумидийские
номера... Неужели я это не смогу?
- Наверное, сможете... - произнес Данилов.
Ростовцев, ушедший в мечтания о жеребце без седла и без удил, словно
бы очнулся и, обезоруженный, растерялся. Смотрел на Данилова робко, с
виноватой улыбкой. Такой, простодушный, стеснительный, он был приятен
Данилову. Но вскоре Ростовцев опять стал серьезен:
- Простите... я отклонился... У вас мало времени. И у меня. Так зачем
вам хлопобуды?
- Как? - удивился Данилов. - Я же говорил...
- Насчет книг мне понятно, - сказал Ростовцев. - Ну, а если добывать
книги без хлопобудов? Я кое-что знаю о вас. Я наблюдательный. Вы мне
симпатичны. Зачем вам лезть в эту дребедень?
- В какую дребедень?
- В очередь к хлопобудам! В будохлопы эти!
- Я вас не понимаю.
- Вам следовало бы понять их. Ведь это мираж.
- То есть?
- Мираж, наваждение, липа, туфта! Вы мне действительно симпатичны, и
я считаю своим долгом открыть вам глаза. Эти хлопобуды - мое порождение.
Данилов насторожился. Он не был заинтересован в том, чтобы вся эта
хлопобудия оказалась миражом.
- У меня натура такая, - сказал Ростовцев. - Я озорник. Склонен к
розыгрышам и мистификациям. От меня натерпелись многие. Я натерпелся от
самого себя. Но, увы, неисправим... И вот с хлопобудами... Года три назад
я сидел в какой-то компании. Познакомился с социологом Облаковым и двумя
экономистами. Они были короли бала, шумно, умело говорили, я же человек
иного склада и ума, и характера, мне многие их слова были смешны, казались
далекими от земных забот. И я, для того чтобы поддержать светский
разговор, взял и высказался насчет инициативной группы хлопот о будущем,
как о некоем возможном направлении исследовательских и практических работ.
Я дурачился, пользовался неизвестной мне терминологией, пародировал ее, но
они не поняли ни насмешки, ни пародии, напротив, оживились. А что,
говорят, плодотворная идея, надо, говорят, попробовать. Тут бы мне и о
них, и об "идее" забыть, но взыграла моя дурацкая натура. Они явились ко
мне в Настасьинский, вот, говорят, наши наметки, хотели бы услышать ваши
замечания. И меня понесло. До того мне захотелось, чтобы на самом деле
возникла инициативная группа хлопот о будущем и выстроилась очередь (я уже
