коленом в низ живота.
Это было грубо и грязно, это противоречило всем канонам и основам
Беседы, вместе взятым, и это было как нельзя кстати. Разумеется, кстати
отнюдь не для Придатка Шото, взвывшего от боли и согнувшегося пополам.
И вот что удивительно - если от мастерства Наставника я испытывал
немалое удовольствие, то поступок Друдла просто привел меня в восторг.
Правда, несколько животный восторг...
Отчего мне тут же стало неловко.
Детский Учитель просвистел возле открытой для атаки головы Придатка
Шото, смахнув прядь волос и так и не сумев заставить себя повторить удар
Фархада, расколовший череп взбесившегося чауша - и один свист наложился на
другой.
Зрители не выдержали, становясь участниками.
Сай Первый на две трети вошел под правую ключицу Друдла. Шут охнул,
пальцы его разжались, и Детский Учитель звякнул о булыжник мостовой.
Угловатый Придаток братьев-Саев стоял на прежнем месте, но в руке его
уже покачивался рукоятью вверх Сай Второй, готовый в броске последовать за
братом.
- Я ж тебе сто раз твердил, Шото, - проскрипел Сай Первый, пока халат
Друдла вокруг него набухал, пропитываясь кровью, - не лезь в герои, не
нарывайся без нужды. А тебе все забава... Ну что бы я Но сказал, если бы
этот толстяк твоего Придатка попортил?! Ладно, заканчивай...
- С-скотина! - злобно прошипел Шото, и...
...Время - очень странная штука. Чэну понадобилось всего пять
прыжков, чтобы оказаться в гуще событий, и за эти считанные мгновения
успело произойти многое, о чем гораздо дольше рассказывать, чем оно заняло
времени на самом деле.
Видимо, время бывает настоящее и ненастоящее. Прошлое, будущее - это
для философов. А для Блистающих - только настоящее и ненастоящее.
Это было настоящее время.
...Первый прыжок. Шото, еще не замечая меня и Чэна, двумя косыми
взмахами перечеркивает раненого Друдла, и тот грузно падает на колени,
зажимая левой ладонью рассеченный живот. Шото взлетает вверх, его Придаток
делает шаг вперед - сейчас, сейчас его нога опустится...
...Второй прыжок. В Чэна летит заметивший нас Сай Второй, летит
быстро и умело, ничуть не хуже метательных ножей из Фумэна - но он гораздо
больше медной монетки "гитрифи", так что я без особого труда подхватываю
его на кончик клинка, гашу разгон и, не обращая внимания на ругательства
беспомощного Сая, кружу в воздухе и отшвыриваю к стене. Нога Придатка Шото
с силой опускается на валяющегося Детского Учителя, и маленький ятаган с
треском ломается у самой рукояти.
Неровные края излома тускло блестят в лунном свете, и Детский Учитель
молчит, как всегда... Нет, теперь уже - навсегда. "Наставник!" - истошно
воет Дзюттэ, а сверху уже рушится хохочущий Шото...
...Третий прыжок. Друдл, стоя на коленях, отнимает левую руку от
живота - и в ней тут же оказывается Обломок, прильнувший всем своим
толстым и тупым клинком к предплечью Друдла. Два шута на миг становятся
одним целым, и я вижу, как Шото смаху налетает на Дзюттэ и с визгом
бессилия отскакивает, едва не сломавшись. Еще один удар - и Дзюттэ
внезапно проскальзывает в момент соприкосновения, намертво заклинив Шото
между своим четырехгранным клинком и лепестком гарды. Резкий поворот -
и...
...Четвертый прыжок. Звон, предсмертный вопль Шото - и его обломки
ложатся рядом с мертвым Детским Учителем. Друдл хрипит, Дзюттэ валится на
мостовую, откатываясь в сторону, и следом падает сам Друдл. Навзничь.
Вонзившийся в его тело Сай Первый упирается рукоятью в камень, и вес
Друдла в долю секунды ломает пополам тонкий клинок кинжала. Обвитая
веревкой рукоять выскальзывает из-под недвижного шута - и все, что
осталось от Сая, лежит теперь вплотную к куску лезвия Шото и рукояти
Детского Учителя. Кучка мертвого металла, мертвого, мертвого, мертвого,
мертвого...
...Пятый прыжок. "Ты же не станешь убивать безоружного! - кричит
Придаток Шото, отступая назад и стараясь не встречаться взглядом с
Чэном-Мной. - Ты не сможешь..." Глаза его останавливаются на железной руке
Чэна, в которой зажат я, и запоздалый страх отражается в них - чтобы
остаться там навсегда. "Ты не сможешь..." - почти беззвучно шевелятся его
губы, я вижу это глазами Чэна, я слышу это ушами Чэна, и запретная черта
совсем близко, но еще ближе иссеченный Друдл, и убитый Детский Учитель, и
обломки тех, кому лучше было бы вовсе не рождаться...
- Ты не сможешь...
- Да? - спрашиваю я, нащупывая острием сердце Придатка Шото и
выскальзывая обратно прежде, чем оно перестало биться.
- Да? Ты действительно так считаешь?
Это была легкая смерть.
Он такой не заслуживал.
Чэн перебрасывает меня в левую руку и несколько горячих капель
срываются с моего клинка. Придаток с последним Саем уже успел приблизиться
к нам, и Сай Третий стремительно кидается в лицо Чэну. Я не двигаюсь. Я
уже выполнил свое новое предназначение, и теперь очередь Чэна собственным
телом ощутить, что это значит - оборвать чужую жизнь.
И Чэн закрывает лицо правой рукой. Металл звенит о металл, сжимаются
пальцы латной перчатки, хватая вскрикнувший Сай - и Чэн, словно сухую
ветку, ломает узкий граненый клинок. После чего кольчужный кулак с зажатым
в нем куском Сая бьет угловатого Придатка в висок.
Слышен тупой хруст и звук падения тела.
Чэн долго и безучастно смотрит перед собой, а потом с размаху швыряет
останки Сая Третьего на труп его Придатка.
- Будьте вы прокляты! - кричит Чэн, непонятно кого имея в виду:
братьев-Саев, Шото, Но-дачи, их Придатков, судьбу, Шулму...
Или всех стразу.
Я оглядываюсь вокруг.
"Шулма пришла в Кабир, - думаю я. - Клянусь Муниром и Масудом,
Тусклыми и Блистающими, клянусь рукой аль-Мутанабби..."
Я - это Шулма.
...Друдл с трудом оперся на левый локоть - правая рука бессильной
плетью тянулась вдоль тела, и рукав халата был тяжелым и липким от
натекшей крови - и медленно повернул голову.
Один глаз шута смотрел на Чэна, другой уже затянула глянцево
блестевшая опухоль, и казалось, что Друдл подмигивает, кривя лицо в
привычно-шутовской гримасе.
- Больно... - прошептал Друдл, почти не двигая губами. - Ой, как
больно... очень. Ой...
Чэн наклонился и бережно поднял с мостовой Дзюттэ. Я качнулся острием
вперед и промолчал. Мне нечего было сказать Обломку.
"Ты - Единорог, потому что дурак, а я - Обломок, потому что умный, и
еще потому, что таким, как ты, рога могу обламывать..."
Да, Дзю, можешь. Сам видел.
- Правильно... - Друдл говорил все медленней и тише. - Возьми его.
Теперь - ты - шут... Кабира... Единственный. Пусть смеются... пусть... это
лучше, чем убивать... Как у Друдла-дурака... обрывается строка... до
свиданья, Чэн-в-Перчатке!.. встретимся через века... ой, жжет-то как!..
Больше он не двигался.
Несколько теплых и соленых капель упали на мою рукоять.
Нет, не кровь.
Слезы.
А потом Чэн отвернулся от неподвижного Друдла, и глаза Чэна Анкора
были суше и страшнее песков Кулхана. Он сунул Дзюттэ за пояс, рядом с
моими ножнами, и, по-прежнему держа меня в левой руке, пошел прочь от
переулка.
У стены он остановился, нагнулся и железной рукой, на тыльной стороне
которой налипли волосы и клочок сорванной кожи, поднял с земли Сая
Второго.
Я молчал.
Я бы сделал то же самое.
И вот так, с Саем в правой руке и со мной в левой, Чэн Анкор,
Чэн-в-Перчатке вернулся в дом.
ПОСТСКРИПТУМ
Звон оружия, и без того еле слышный из-за расстояния, не разбудил
спящих гостей в доме Коблана. А даже если бы и разбудил - мало ли Бесед
случается в Кабире хоть днем, хоть ночью...
Просто Фальгриму Беловолосому очень захотелось пить. А за водой
пришлось выходить из комнаты, в темноте спускаться вниз, долго искать
кувшин на неубранном после вчерашней попойки столе, потом отводить душу по
поводу отсутствия в кувшине - как и в бутылях - хоть какой-нибудь влаги...
Когда выяснилось, что никто в доме уже не спит и даже наоборот -
наспех одевшись, все толпятся в дверях и кроют Беловолосого на чем свет
стоит - Фальгрим долго недоумевал, вяло отмахивался от наскоков злого
спросонья Диомеда.
За что? Вернее - почему?! И шел-то он тихо, и с лестницы падал всего
два раза, и по стенам колотил не со зла, а для ориентации; а что ругался -
так ведь вполголоса, и по уважительной причине, когда проклятущий стол
грохнулся ни с того ни с сего прямо ему на ногу, а нога-то босая...
В общем гаме - а недоумевал Фальгрим ничуть не тише, чем вел себя до
того - как-то не сразу обратили внимание на сохранявшего хладнокровие Коса
ан-Танью, первым обнаружившего отсутствие Чэна Анкора и шута Друдла, а
также отсутствие их оружия в оружейном углу.
Зато когда обратили... было уже поздно.
...Все поспешно расступились, словно повинуясь неслышному приказу, и
удивленно задребезжало оружие, когда вошел Чэн Анкор. Он, не задерживаясь,
обвел тяжелым взглядом собравшихся, потом прошел к опрокинутому столу и
тщательно вытер свой меч о скатерть.
На полотне остались ржаво-красные полосы.
- Там... - глухо бросил Чэн и махнул правой рукой, в которой был
зажат узкий кинжал с изящно выгнутой крестовиной, куда-то в сторону левого
крыла дома. - Там, в переулке... Коблан, захвати факел... темно в
Кабире... темно!..
И железный кулак сжался еще сильнее, будто узкий кинжал мог вырваться
и сбежать, или ядовитой змеей броситься на кого-нибудь.
Все кинулись на улицу, машинально прихватив из угла свое оружие, и
никто поначалу даже не успел удивиться тому, что из-за пояса Чэна торчит
рукоять тупого кинжала-дзюттэ, который вечно таскал с собой шут Друдл
Муздрый.
Все, кроме Кобланова подмастерья, случайно оставшегося этой ночью в
доме своего устада. Чэн, спрятав Единорога в ножны, придержал подмастерья
за рукав наспех наброшенного чекменя - и почему-то первым, что бросилось в
глаза обернувшемуся юноше, был кинжал-дзюттэ шута за поясом Чэна Анкора
Вэйского.
- В кузню! - Чэн страшно оскалился, что должно было, наверное,
означать улыбку, и властно подтолкнул остолбеневшего парня. - Ключи не
забудь!..
Примерно через час, когда бойня в переулке перестала быть тайной,
когда проводили обреченными взглядами паланкин, где над телом Друдла -
изредка еще содрогающимся - склонился личный лекарь эмира Дауда, чьи
старческие пальцы с суетной безнадежностью перебирали в сумке какие-то
склянки; когда у маленькой Чин кончились слезы, а у Фальгрима - проклятия,
когда никто так и не решился назвать своим именем то, что совершил в эту
ночь однорукий Чэн - короче, когда все наконец вернулись в дом, а затем
под предводительством сурового Коблана прошли в кузню, то вопросы, готовые
сорваться с языков, так и остались незаданными.
Дверь в Кобланово "царство металла" была распахнута, в глубине у
раскрытого сундука виновато разводил руками встрепанный подмастерье...
А на шаг от дверного проема стоял Чэн Анкор, с головы до ног
закованный в железо.
Во всяком случае, так показалось собравшимся - хотя сам Абу-т-Тайиб
Абу-Салим аль-Мутанабби, встань он случайно из своего могильного кургана,
увидел бы, что немалая часть его знаменитых лат со временем
подрастерялась, отчего тяжелый доспех перестал быть тяжелым, став чуть ли
не вдвое легче.
И конечно же, узнал бы неистовый Абу-т-Тайиб свой
кольчужно-пластинчатый панцирь с выпуклым нагрудным зерцалом синей стали и
сетчатым пологом с разрезами, опускающимся до середины Чэновых бедер;
