растворились в гуще людей.
Что-то должно было произойти - сейчас или никогда.
И гурхан решил - сейчас.
Передний край тургаудского строя начал быстро выравниваться - куда
быстрее, чем в прошлые разы - и я понял, что время вышло.
Совсем.
Сейчас конная лавина, визжа и размахивая Дикими Лезвиями, ринется
вниз, и все возможные доводы и миролюбивые размышления исчезнут в звоне,
грохоте и потоках крови.
Никакие шаманы не смогут остановить озверевших бойцов.
Не смогут.
Не успеют.
Или - не захотят.
Перевернутые повозки остались у нас за спиной - святые воды не будут
осквернены - но вокруг них трупов и сломанных клинков будет более чем
достаточно.
И Я-Чэн шагнул вперед.
Мы шли между расступающимися воинами и Дикими Лезвиями, как меч идет
сквозь расступающуюся под его напором плоть; мы шли молча, приближаясь к
северным холмам, не торопясь, и было слышно, как под ногами Чэна
похрустывает песок и сухая трава.
Когда мы отошли от линии защитников священного водоема на полтора
копейных броска - Чэн остановился.
Молча.
И это был вызов.
Стало еще тише - что всего миг назад казалось невозможным. Тишина
сыпалась, как песок, тишина налипала на замерших людей, тишина висла на
Диких Лезвиях, тишина давила, сгущалась...
А потом перед строем тургаудов возникла одинокая серая фигура и
начала спускаться вниз.
...Они медленно спускались по склону холма, приближаясь к нам -
Джамуха Восьмирукий, изгой-батинит, и Чинкуэда, Змея Шэн, висевшая у него
на поясе; ассасин и Тусклая. Глядя на них, я подумал, что не Шулма первой
пришла в Кабир - нет, это Кабир явился в Шулму, и потом - снова, и вот
Кабир идет навстречу Кабиру, а Шулма взирает на это, затаив дыхание.
Ближе... еще ближе...
Не было ни страха, ни волнения; не было ничего, словно Мне-Чэну
предстояла обычная Беседа, каких было множество, и будет множество; ближе,
еще ближе, еще...
Все.
Остановились.
В двух выпадах от Чэна-Меня.
Короткая Чинкуэда, неестественно широкая у гарды и резко сужающаяся к
острию, чья рукоять была оплетена вытертыми шнурами, а деревянные ножны
украшали простые серебряные бляхи; и Джамуха Восьмирукий, невысокий,
узкоплечий, в кожаном доспехе с массивными оплечьями и в странном шлеме с
гребнем и защитными боковыми пластинами, закрывавшими почти все лицо.
Я даже глаз его не видел - под налобник шлема была заправлена серая
вуаль-сетка.
И когда они заговорили - их первые слова поразили Меня-Чэна резче и
неожиданней внезапного удара.
- Я знаю, что ты сильнее, - одновременно сказали Джамуха Восьмирукий
и Чинкуэда, Змея Шэн.
Я-Чэн молчал.
Что можно было ответить на это?
Ответить - ничего. А подумать - многое. Но Я-Чэн не думал об этом
многом, потому что цена за него еще была не уплачена. Жаль только, что
Джамуха и Чинкуэда не знают, кто они на самом деле, не слышат друг друга,
не понимают до конца - и, возможно, так и не поймут...
- Мне жаль вас, - ответил Я-Чэн, изо всех сил не желая произносить
этих слов, и не сумев поступить иначе.
Зря.
Они не были созданы для жалости; тем более - для нашей.
- Ты из рода Дан Гьенов, - сказала Чинкуэда. - Значит, ты родич
Скользящего Перста? Или ты предпочитаешь, чтобы я звала тебя Пресветлым
Мечом?
- Такие мечи, как у тебя, в Мэйлане предпочитают носить Анкоры, -
сказал Джамуха Восьмирукий. - Ты из Анкоров Вэйских или из Анкор-Кунов?
Если, конечно, ты не собираешься убеждать меня, что ты - Асмохат-та...
Голос Джамухи звучал глухо и невыразительно из-за сдвинутых пластин
шлема, и таким же невыразительно-глухим был голос Чинкуэды, Змеи Шэн;
Я-Чэн сперва слушал эти голоса, остро ощущая свою цельность перед лицом
раздвоенности, разобщенности тех, кому на роду было написано быть вместе,
и в то же время отдельно... ах, какими одинокими чувствовали они себя в
Шулме, что даже со Мной-Чэном говорили чуть ли не с радостью,
изголодавшись по общению с равными!.. Пора было отвечать, а Я-Чэн молчал и
думал, что в осанке Джамухи и в его манере держаться есть что-то неуловимо
знакомое - а память услужливо подбрасывала нам сцену из будущего, уже
виденную Мной-Чэном, когда Джамуха стоял перед нами, и вот он снова стоит,
будущее стало настоящим, и прошлым... и, наверное, пора было что-то
отвечать.
- Я - Чэн Анкор из Анкоров Вэйских и прямой Дан Гьен по прозвищу
Мэйланьский Единорог, - произнес Я-Чэн и добавил: - Родич Фаня Анкор-Куна
и Скользящего Перста, старейшин-клятвопреступников.
- Это хорошо, - удовлетворенно отозвались Джамуха и Чинкуэда.
- Почему это хорошо?
- Так мне будет легче убить тебя.
Об Обломке речь не шла - словно его и вовсе не было.
- Мы можем договориться? - спросил Я-Чэн.
- Нет, - ответили они.
И Джамуха, повернувшись к своим тургаудам, подал им знак рукой.
...С холма спускался Куш-тэнгри. Глаза его были закрыты плотной
темной повязкой, и Неправильный Шаман шел осторожно, рассчитывая каждый
шаг - и все равно часто оступаясь. Руки его не были связаны, но он и не
пытался снять повязку. Шею Куштэнгри захлестывали сразу две волосяные
петли, и в пяти-шести выпадах позади незрячего шамана вразвалочку шли двое
воинов, намотав на запястья противоположные концы арканов, и ведя
Неправильного Шамана, словно зверя на поводке.
"Неужели они его ослепили?!" - мелькнула страшная мысль.
На расстоянии хорошего копейного броска от Меня-Чэна воины крепче
натянули арканы - и Куш-тэнгри остановился, прижимая подбородок к груди.
- Сейчас они убьют его, - равнодушно сказали Чинкуэда и Джамуха; и
Я-Чэн ни на миг не усомнился, кто "они", и кого "его", - как
шамана-отступника. А потом придет твоя очередь. Смотри, это будет
интересно...
Я-Чэн не обратил внимания на последние слова. Слова ничего не
значили, жизнь ничего не значила, честь и позор, доблесть и трусость не
значили ничего, и единственное, что имело значение в этом проклятом мире,
что стоило дороже пыли под ногами - расстояние от Чэна-Меня до шамана,
расстояние - и то, что Чэн-Я не успею преодолеть его прежде, чем воины
отправят в Верхнюю Степь или в Восьмой ад Хракуташа седого ребенка,
Неправильного Шамана, настоящего хозяина Шулмы, встретившего нас, как
гостей...
- Чэн! - словно сами холмы позади нас разверзлись неистовым рыком, и
эхо захлебнулось в ужасе. - Держи!!!
Чыда была уже в воздухе. Тяжелая, яростно визжащая Чыда Хан-Сегри - и
лишь единственная рука могла вот так вогнать массивное копье в осеннее
небо Шулмы, с треском разрывая грязно-голубое полотнище, единственная рука
могла дотянуться разъяренной Чыдой из Малого Хакаса, теряющей
новообретенного Придатка, дотянуться через полтора копейных броска до
Кабира, до меня, до Чэна-Меня!
Он не был прирожденным копейщиком, повитуха Блистающих, кузнец-устад,
Коблан Железнолапый, но он вложил в этот бросок всю свою бешено-огромную
душу, не оставив ничего про черный день - ибо черный день настал!
- Держи! - ревел Коблан, и ему вторила летящая Чыда, а Шулма
окаменела на несколько долгих-долгих мгновений, и я видел, что Чыда
вонзится в землю, выпадов на пятнадцать перелетев через нас - и тогда Чэн
сорвался с места, на ходу вбрасывая меня в ножны, забыв о Джамухе и
Чинкуэде - и вскоре я ощутил, как пальцы аль-Мутанабби смыкаются на древке
Чыды... ощутил острее, чем если бы они сомкнулись вместо копейного древка
на моей рукояти.
Чэн замахнулся, Чыда птицей вырвалась из объятий латной перчатки -
железная рука, детище Железнолапого, память восьмивековой давности,
ожившая в недоброе время сталь! - и устремилась к недвижному Куш-тэнгри.
- Куш! - надрывалась Чыда изо всех сил. - Куш, я здесь! Я здесь,
Куш-ш-ш!..
И изумленные воины с арканами замешкались, упустив то мгновение,
когда незрячий шаман сделал шаг в сторону и взял Чыду из воздуха.
Легко и уверенно, как брал летящие камешки; и Чыда со счастливым
криком легла в протянутые ладони.
Арканы натянулись, но Куш, не дожидаясь, пока его собьют с ног, сам
отпрыгнул назад, разворачиваясь к воинам слепым лицом; удар, мелькание рук
и древка - и лезвие наконечника Чыды рассекает один аркан, а второй
обматывается вокруг ее крестовины, и не выдержавший рывка воин падает на
бок, силясь левой рукой выдернуть из ножен саблю, и выдергивает, перерубая
Диким Лезвием веревку, пленником которой внезапно стал...
Первый воин, кинувшийся к освободившемуся шаману, горлом налетел на
древко Чыды, мигом растерявшей все кабирские повадки - и вот Куш-тэнгри
уже стоит рядом с лежащими воинами, повязка сорвана с лица шамана, гневные
черные глаза впиваются в поверженных шулмусов ("Хвала Творцу! - шепчу
Я-Чэн. - Они не посмели...") - и тургауды Джамухи даже и не пытаются
встать, когда Неправильный Шаман поворачивается к ним спиной и машет нам
сияющей Чыдой.
- Что он делает?! - шепчет Обломок.
- Кто? - спрашиваю я, потому что Чэн ничего не видит и не слышит, он
машет шаману в ответ и что-то кричит...
- Джамуха!
Не покидая ножен, я оборачиваюсь и еще успеваю увидеть, как
раскручивается кожаный ремень в руке Джамухи-батинита, из петли
превращаясь в полосу, а потом увесистый камень гремит о шлем Чэна, и земля
оказывается совсем рядом, а Чэн не откликается, когда я зову его, и я
остаюсь один, один, один...
Один против неба.
Время сошло с ума: оно рванулось с места и действительно понеслось
назад, мелькая днями, неделями, месяцами; пространство свилось кольцами
гигантской змеи, ползущей хвостом вперед: Шулма, Кулхан, Мэйлань, Кабир,
памятный переулок, дом Коблана, комната-темница...
И холодный блеск маленького клинка над лежащим Чэном Анкором.
- Руку! - вне себя кричу я, забыв обо всем. - Руку, Чэн!..
И рука отозвалась.
Словно паук, отливающий металлическим блеском, словно чешуйчатое
пятиногое насекомое, латная перчатка аль-Мутанабби поползла по правому
бедру лежащего на боку Чэна, сместилась на живот, коснусь моей рукояти
твердыми пальцами - и мы, я и она, упрямо двинулись вперед, вытаскивая
меня из ножен и волоча за собой плохо слушавшиеся локоть и плечо
бесчувственного Чэна Анкора Вэйского.
Только тогда небо, из которого падала короткая молния Чинкуэды, Змеи
Шэн, смогло понять, что я уже не один против него.
Лезвие Чинкуэды наспех полоснуло по запястью, промахнувшись и с
бессильным визгом скользнув вдоль наруча, а я бросился вперед, над самой
землей, болезненно ощущая груз неподвижного тела Чэна, ограничивавший меня
в выпаде.
Мне удалось лишь слабо оцарапать ногу Джамухи чуть повыше щиколотки,
но и Джамухе пришлось отпрыгнуть назад и остановиться, тяжело дыша и
опустив Чинкуэду.
Придавленный Чэном, что-то кричал Обломок, но мне было не до него.
Удар.
Еще один.
Скрежет панциря под клинком, неприятный вкус кожи доспеха, слабый
стон Чэна - и боль в его плече, которую я ощутил как свою, когда пробовал
резко взлететь вверх...
И теплые пальцы железной руки.
Джамуха пошел по кругу, держа на отлете готовую напасть Змею Шэн, и я
сначала следил за ними, а потом не смог, и тогда латная перчатка вцепилась
в меня, чуть ли не кроша рукоять, и мощно пошла вверх и назад,
переворачивая вновь застонавшего Чэна на спину.
Удар.
Еще один.
Врешь, не достанешь... врешь!..
Достала.
И кровь проступила на бедре Чэна Анкора, кровь из неглубокого пореза,
