нашествия - и сперва в Совете Высших Мэйланя появились ассасины, знатоки
убийств, а там и не только в Мэйлане...
Пять лет готовились жители эмирата встретить врага, и множество
подростков превратились за это время в двадцатилетних юношей, твердо
знающих, что убивать - можно.
Можно.
На последнем турнире в Хаффе десять состязающихся не смогли
продемонстрировать необходимого Мастерства Контроля, зато восемь
участников были ранены, двое - тяжело... Это только в Хаффе, а в Дурбане и
Хине - и того больше.
Кабирский турнир - главный, столичный, случавшийся раз в году - эмир
Дауд отменил своей волей, ни с кем не советуясь.
А случаи вооруженных грабежей на улицах городов? А разбойники,
перерезавшие торговые пути из Кимены и Лоулеза? Покушение на правителя
Оразма? Сумасшедший пророк Гасан ас-Саббах, объявивший, что "в крови -
спасение", и засевший со своими сторонниками в неприступном Орлином гнезде
на перевале Фурраш - но во многих беспорядках видна длинная рука безумного
Гасана!..
О Творец, за что ты проклял Кабир?!
Эмир Дауд двинулся от двери к помосту, на котором стояла подставка со
старым клинком, и собственный ятаган эмира - точно такой же, как и на
подставке, но гораздо богаче украшенный золотом и драгоценными камнями -
при каждом шаге похлопывал по бедру Дауда Абу-Салима, словно подгоняя.
Почему-то сегодня это раздражало эмира. Дойдя до помоста, он поднялся
на него, подошел к стене со вбитым в нее бронзовым крюком - и вскоре эмир
по-прежнему мерял зал Посвящения тяжелыми шагами, а его ятаган, который
еще далекий предок Дауда прозвал Шешезом, или "Лбом Небесного быка", повис
на крюке, зацепившись за него кольцом ножен.
Покосившись на ятаганы - тот, что на крюке и тот, что на подставке -
эмир Дауд сперва с кривой усмешкой подумал, что древние клинки не меньше
походят на племянника и дядю, чем он сам и седой Абд-аль-Аттахия Пыльный
Плащ; а еще эмир Дауд подумал, что Абд-аль-Аттахия решил завещать свой
любимый ятаган последнему из многочисленных сыновей Пыльного Плаща,
родившемуся у Абд-аль-Аттахии, когда тому исполнилось семьдесят два года а
он сам, эмир Кабирский Дауд Абу-Салим, погрязший в делах государственных,
в свои пятьдесят восемь если и заходит к женам, то раз в декаду...
Хороший мальчишка у дяди Абд-аль-Аттахии! Небось, носится сейчас по
всему имению или хвостом ходит за шутом Друдлом, чудом выжившим после той
памятной резни пятилетней давности... Вот кто не изменился за все эти годы
- так это Друдл Муздрый! Разве что и без того нелегкий характер шута стал
еще более желчным, и ходит Друдл чуть скособочившись (дает себя знать
старая рана, стянувшая мышцы живота); но ум и язык шута до сих пор спорят:
кто из них острее?
Да и кто лучше научит юного двоюродного брата эмира (Дауд Абу-Салим
улыбнулся уже веселее: пятилетний мальчишка и он, эмир Дауд - братья!)
владеть оружием, чем Друдл? Правда, с той самой ночи, когда маленький
ятаган шута был сломан, а тупой кинжал-дзюттэ увезен Чэном Анкором, шут
отказывается носить оружие. Многие в Кабире до сих пор помнят причуду
шута, когда, едва придя в себя, Друдл устроил пышные похороны своему
сломанному ятагану, прибыв на носилках и с них же прочитав заупокойную
молитву.
Шут...
Впрочем, именно тот же Друдл, когда эмир поделился с ним своими
заботами относительно участившегося насилия, приволок на следующий день
неизвестно где выкопанные им пергаментные свитки чуть ли не восьмивековой
давности, и как бы невзначай принялся читать о публичных смертных казнях с
целью наказания тех, кто совершил тяжкие преступления, и устрашения тех,
кто только задумывал оные.
С тех пор и засела в голове эмира Дауда эта мысль. Страшная мысль.
Дикая мысль. Державная мысль. Мысль смутного времени. Тем более, что вроде
бы в те, прошлые дни, в минуту смерти преступника помощник палача ломал и
его фамильное (или просто любимое) оружие.
Что может больше устрашить родившегося в Кабирском эмирате, но
родившегося в плохие годы?
Страшная мысль. Державная. Впору иногда кричать беззвучно: "Замолчи,
шут!.."
Испугает ли безумного Гасана ас-Саббаха публичная казнь кого-то из
его сторонников - или нет?
Кто знает...
Эмир бесцельно кружил по залу, как загнанный зверь, пытаясь
представить себе лицо никогда не виданного им пророка Гасана. Это ему не
удалось, но зато Дауд вспомнил, что сегодня в полдень в загородный дом
должны тайно доставить местного оружейника Мансайю Одноглазого и
знаменитого хинского алхимика Саафа бен-Саафа, прибывшего в Кабир около
месяца назад.
Оба они - и алхимик, и оружейник - утверждали, что у них есть
средство, способное выкурить проклятого Гасана из его Орлиного гнезда, и
что средство это в состоянии остановить любого внешнего врага.
Эмир не верил в сказки.
И боялся признаться самому себе, что сейчас готов поверить во что
угодно.
Потому что три недели назад гонец доложил Дауду Абу-Салиму о людях,
явившихся со стороны северных, считавшихся непроходимыми, отрогов
Сафед-Кух, и люди эти называли себя посольством Великой Шулмы.
Им дали проводников, охрану на случай встречи с разбойниками
(проклятье, еще не так давно никакой охраны не понадобилось бы!) и
отправили в столицу.
Еще через неделю измученный гонец, загнавший нескольких лошадей,
сообщил эмиру, что посольство пропало. Проснувшиеся одним не слишком
прекрасным утром охранники и проводники обнаружили ничем не объяснимое
отсутствие послов, их лошадей и имущества.
Поиски ничего не дали.
О Творец, Творец... за что ты проклял Кабир?!
...Дверь распахнулась - очевидно, ее бесцеремонно пнули снаружи - и в
зал Посвящения шумно ворвался шут Друдл, на шее которого восседал сияющий
мальчишка - Абу-т-Тайиб Абу-Салим, сын Абд-аль-Аттахии, Пыльного Плаща.
- Иго-го-го! - заливисто ржал шут, и маленький Абу-т-Тайиб
восторженно вторил ему. - А вот и мы, великий эмир, вот и мы, великие
послы Великой Шулмы! Вот и мы, послы Шулмы, где степь, шулмусы да холмы...
иго-го-го!..
Эмир Дауд хотел оборвать это безобразие, но не смог - он любил обоих,
и шута, и мальчишку - и те знали это, нередко пользуясь правами, что
давала им любовь сурового эмира.
Мальчишка соскочил с Друдла и кинулся к помосту, где на подставке
лежал ятаган его отца.
- Здравствуй, Фархадик! - кричал он, как могут кричать и вести себя
только дети. - Скучал без меня? Не скучай - я быстро расту! Я скоро
вырасту большой-пребольшой - и буду размахивать тобой, как перышком!
Честное слово! Ты только немножко подожди!..
- Погоди, могучий воин! - остановил его Друдл, смешно морща лицо. -
Мы ведь забыли сказать светлейшему эмиру, что пришли сюда не одни... Как
ты считаешь, герой, надо сказать об этом светлейшему эмиру?
Удивленный Дауд перевел взгляд с ребенка на Друдла, потом - на
дверной проем...
Стоявшего там беловолосого гиганта эмир узнал мгновенно, несмотря на
годы и заботы, отягощавшие память Дауда Абу-Салима.
- Здравствуй, Фальгрим! - прошептал эмир. - Ты пришел из прошлого,
лоулезец? Из того прошлого, когда день был ясен, а из никому не ведомой
Шулмы не приходили в Кабир странные послы и дурные вести? Ты из прошлого,
Фальгрим?
Фальгрим с поклоном шагнул в зал и остановился, уперев свой двуручный
эспадон в плиты пола и сложив руки на его рукояти.
- Нет, о солнцеподобный эмир, я не из прошлого! Я из будущего! Когда
из Шулмы уже не приходят дурные вести, зато ездят послы! И одного из них
великий эмир видит перед собой!
- Ну вот, а что я говорил?! - заявил Друдл, глядя на побледневшего
эмира Дауда. - Кричу: это мы, послы Шулмы - а никто не верит! Даже
светлейшие умы...
Человек, занимающий должность управляющего хозяйством загородного
дома семьи Абу-Салим, согласно старой традиции, назывался - векиль.
Человека же, долго топтавшегося у двери зала Посвящения и не
решавшегося ни постучать, ни войти - этого человека мама звала Ниязиком,
соседи - уважаемым Ниязом ибн-Джалалом, слуги - досточтимым векилем
Ниязом, а в списках городского кади он значился, как Нияз ибн-Джалал
ан-Кабири.
Человек, которого звали по-разному, приподнял чалму, вытер ладонью
вспотевшую бритую макушку, опустил чалму на место, зачем-то тронул рукоять
короткого прямого кинжала за поясом - и с тоской посмотрел на закрытую
дверь, откуда доносился веселый шум и взрывы хохота.
"Полагаю, что в Восьмом аду Хракуташа для векилей отведено особое, не
слишком жаркое местечко!" - подумал досточтимый векиль Нияз.
Все сегодняшние неприятности начались с появления у ворот имения
добрых двух десятков незнакомцев, настаивающих на аудиенции великого эмира
- как раз в тот момент, когда великий эмир уединился в зале Посвящения,
что предупреждало всякого: "Не тронь рассерженного льва!"
Сам векиль Нияз в препирательствах не участвовал, опоясавшись поясом
мудрости и собравшись послать за эмирскими гулямами в случае безобразий -
поскольку часть гостей была весьма разбойного вида - но, обернувшись,
векиль Нияз сперва увидел, как трое привратников ткнулись носами в
решетку, зачем-то уставившись на двоих гостей в странных халатах со
множеством побрякушек (один из этой парочки был безоружен, а второй держал
в руках копье-чыду явно хакасской работы), а потом...
А потом привратники, двигаясь неестественно медленно, открыли ворота
- и толпа пришельцев хлынула в имение.
Векиль Нияз вспомнил всю многочисленную родню Ушастого Демона У, а
дойдя до двоюродного дедушки - узнал ехавшего впереди великана с огромным
эспадоном на плече; узнал, хотя видел его в последний раз не то пять, не
то шесть лет тому назад.
- Высший Фальгрим! - истошно завопил несчастный векиль Нияз. - Вы ли
это?! Что ж вы сразу-то не объявили - кто мол, да что...
- Не бойся, еще объявим! - вынырнул из-за Фальгрима смуглый весельчак
с кривым мечом-махайрой на боку; и когда лошадь смуглого оскалила зубы в
подозрительной усмешке, векиль вздохнул с некоторым облегчением: на
скалящейся лошади восседал не кто иной, как Диомед Кименец, уехавший из
Кабира примерно в то же время, что и Фальгрим Беловолосый, лорд
Лоулезский.
- Иго-го-го! - заржал кто-то прямо в ухо векилю Ниязу, и в
пострадавшем ухе невидимые кузнецы ударили молотами по невидимым
наковальням. - Ах, какие господа к нам заехали сюда! Как у Друдла-дурака
стала мокрая щека - слезы катятся, как будто в глаз насыпали песка!..
- Друдл! - раненым буйволом взревел Беловолосый, и невидимые кузнецы
перебрались из одного уха векиля Нияза в другое. - Старый мерзавец!
Живой!.. Клянусь замками Лоула - живой!..
Вихрем слетев с коня, Фальгрим сунул свой эспадон Кименцу, облапил
ухмыляющегося шута и, как ребенка, подбросил Друдла в воздух, даже не
заметив, что у шута на плечах сидит пятилетний мальчишка, донельзя
осчастливленный таким поворотом дел.
Фальгрим орал, Друдл смеялся, мальчишка визжал, Диомед старался их
всех перекричать, остальные гости переговаривались между собой, слуги и
привратники не отставали - и шум поднялся совершенно невообразимый.
Молчал один векиль Нияз.
Он молчал даже тогда, когда высвободившийся Друдл ухватил Фальгрима
за руку и потащил в дом.
Он молчал потом, ожидая неизвестно чего.
Он молчал и тогда, когда из дома выскочил растрепанный Дауд
Абу-Салим, эмир Кабирский, помолодевший лет на двадцать, и приказал
