всадников в нужное время и в нужное место - степь может вообще не узнать
об Асмохат-та или узнать, когда будет поздно.
Внутренне я не мог с ним не согласиться.
Но внешне...
- Ты надоел мне, глупый человек! - я выговорил это самым зловещим
шепотом, на какой был способен, и слово "человек" прозвучало так, как если
бы я сам человеком ни в коей мере не являлся. - Тебе ли решать, что рано,
а что - поздно?!
Шаман Ур-калахая резко поднял голову - и я словно с размаху налетел
на его глаза.
Черные-черные.
И в них что-то шевелилось.
Я невольно потянулся вперед, чувствуя, как тварь на дне черного
взгляда неслышно и неумолимо зовет меня к себе, как она лениво выползает
из склепа глазниц и сама движется ко мне, цепко хватаясь за липкую
ниточку, протянувшуюся между нашими душами, и вот она уже внутри меня,
копошится, ищет, вынюхивает - и ей навстречу встает Кабир, и башня
Аль-Кутуна, подле которой все началось, и...
И будто сполох холодного пламени пронесся над миром, перечеркивая его
- нет Кабира, нет башни, нет видений, нет насильно высасываемой памяти, а
есть бесстрастный меч в железной руке, и черная тварь бежит в страхе,
прячась за дрогнувшими веками, стремясь скрыться, исчезнуть, не быть...
Я ощутил знакомую рукоять Единорога под пальцами аль-Мутанабби; и
рукоятью ощутил пальцы.
Единорог был в ножнах.
И еще он был во мне.
- Ты ищешь смерти? - спросил Я-Единорог у отвернувшегося шамана.
Голос мой плавился ледяным звоном, заставляя служителя Безликого
зябко передернуться.
Он отрицательно покачал головой, и во взгляде шамана больше ничего не
двигалось само по себе.
Сейчас там звездами в ночи, рыбьей чешуей в омуте мерцали искорки
удивления.
Мерцали - и гасли одна за другой.
- Нет. Я хочу отвести Асмохат-та в такое место, где у него будет
возможность размышлять без лишних опасений.
Все-таки он произносил "Асмохат-та" без должного уважения, к которому
я, надо признаться, успел привыкнуть.
- Меня зовут Куш-тэнгри, - подумав, добавил он, шулмус с
незапоминающимся лицом, черным взглядом и серебряными волосами. - Многие
называют меня Неправильным Шаманом.
Я равнодушно кивнул.
Я не знал, какими должны быть правильные шаманы.
...Лошаденка нашего неожиданного попутчика резво трусила рядом со
мной во главе отряда. Демон У сперва пытался протестовать против такого
соседства - но лошаденка искоса глянула на него, и Демон угомонился, а я
заподозрил лошадь в принадлежности к шаманскому сословию.
В белесом небе прозвучал еле слышный птичий крик, подобный стону, и,
затихая, унесся вдаль.
- Гуси, - сказал Куш-тэнгри, Неправильный Шаман. - Тепла ищут. А
улетать больно. Оттого и кричат...
Я задрал голову и с трудом различил клин гусей - или не гусей? -
медленно продвигающийся на юг.
- Двое не долетят, - продолжил Куш-тэнгри, почесывая свою лошадь
между ушами. - Сизый к вечеру отстанет. А тот, что с черным хвостом, до
завтрашнего полудня выдержит. Ишь, бедняга, надрывается...
Я еще раз глянул в небо. Сизый, значит, к вечеру отстанет... Нет,
по-моему, шаман не собирался морочить мне голову. Хотя все же заморочил,
собирался или не собирался...
- Хуш! - прикрикнул шаман.
Его лошадь без особого вдохновения прибавила ходу. Я же наоборот -
незаметно натянул поводья и придержал Демона. Сам не знаю зачем.
Из упрямства, должно быть...
- Коблан, перебирайся сюда! - донесся из-за моего плеча голос
Асахиро. - Тут Тохтар-болтун о проводнике нашем глазастом сказки
рассказывает. Джир о том, как Куш-тэнгри гурхану Джамухе будущее
предсказывал! Давай, подъезжай, я тебе его сам спою, джир этот, чтоб
покороче было!..
Говорил Асахиро по-кабирски и, похоже, не столько для Коблана,
сколько для меня.
- Угу... - раздалось за спиной, и гулкое эхо этого "угу" стало
смещаться вправо - Коблан перебирался поближе к Асахиро.
- Ты понимаешь, Коблан, - негромко, но вполне слышно продолжил
Асахиро, - в Шулме очень много богов и очень много шаманов. Творец их
знает, шулмусов этих, зачем они себе столько насочиняли?! Желтый Мо -
покровитель воинов и владыка смерти, Гэнтэр - бог воров и конокрадов,
Кылчи-ара родам у женщин помогает, Лысый Боортун овец охраняет, на той
сопке Чилтай-охотник зверей гоняет, на этой - Ултай-лекарь травы целебным
соком поит...
- Это покороче? - буркнул Коблан. - Тогда я лучше Тохтара послушаю.
- И не поймешь ничего, - отрезал Асахиро. - Тохтар говорит быстро и
много, а ты понимаешь медленно и мало. Так вот, богов много, шаманов еще
больше, а Ур-калахай, Безликий, один. И служителей у него всего десятка
полтора, если не меньше. Другим богам каждый день в лицо заглядывать надо
- не хмурятся ли? - а у Безликого лица нет, заглядывать некуда, ему и этих
шаманов хватает.
Асахиро снова понизил голос.
- И как служители Ур-калахая опасаются чаще положенного Безликому
надоедать, так и шулмусы не любят этим шаманам в лицо смотреть. Очень уж
побаиваются их проклятий... чьи-чьи злые слова, а проклятье шамана
Ур-калахая редко когда мимо проходит! Потому и живут они у священного
водоема, вдали от всех, и по степи нечасто ездят - все, кому нужен шаман
Безликого, сами к нему приходят.
- Так священный водоем - он же в тени плаща Желтого бога Мо! - заявил
непонятливый Коблан. - Ну и жили б там служители Мо - при чем здесь
Безликий?!
- У Мо нет служителей. Ему воины любого племени служат - воинской
доблестью и смертью врагов. Иной службы Желтый Мо не приемлет. Просто
местность вокруг священного водоема заповедная, на ней испокон веку ни
войн не было, ни крови не лилось. Вот поэтому каждый шулмус может туда
безбоязненно приехать и шамана Ур-калахая о судьбе своей спросить.
- Пророчествуют, значит, - вяло поддержал разговор кузнец. - Ну и
как, сбываются их пророчества?
Асахиро помолчал.
А потом ответил.
- Всегда, - ответил Асахиро. - Всегда сбываются.
"Ты суеверен?" - спросил меня Единорог.
После того боя, в котором смешались круги Шулмы и Кабира, отдал жизнь
за гордость упрямый нойон Джелмэ; после того боя, когда я впервые
пристально взглянул на руку аль-Мутанабби и вслед за волной ужаса испытал
внезапное облегчение, почувствовав, что эта рука - моя, какой бы она ни
была; после того боя я совсем по-иному ощутил связь с Единорогом.
И не только с ним, о чем - позже.
Мне уже совершенно не надо было касаться его рукояти железными
пальцами, чтобы превратиться в Меня-Единорога. Я мог это сделать в любое
время и даже на немалом расстоянии, разделявшем нас. В Кулхане мы
проверяли эту способность, когда Кос, взяв Единорога (никому, кроме
ан-Таньи, я б его не доверил), уезжал вперед с ориджитами-разведчиками.
Спустя четыре часа я оставался Мной-Единорогом, еще в течении трех часов
мы могли переговариваться с некоторым напряжением, а потом разведчики
повернули обратно - и, надо заметить, я немало обрадовался, когда Единорог
во плоти вернулся ко мне.
Более того, я научился разговаривать с Обломком - но его-то я
обязательно должен был касаться железной рукой.
Я научился разговаривать с Обломком - и это не всегда доставляло мне
удовольствие. О, отнюдь не всегда! - потому что теперь Дзю напрямую
высказывал мне все то, что раньше смягчал Единорог.
Вру. Я рад был слышать Дзю.
Иногда мне казалось, что я говорю с Друдлом.
Остальные люди и Блистающие - объяснить им всем, кто они есть, на
этот раз оказалось проще, поскольку я объяснял не один - так вот,
остальные люди и Блистающие разговаривать друг с другом, понятное дело, не
могли, зато проявили недюжинные способности в умении почувствовать
настроение и состояние своих... э-э-э... спутников.
Гвениль уже точно мог сказать, когда Фальгрим зол, а когда добр, но
голоден - что случалось редко, ибо доброта не была присуща голодному
Фальгриму; Чин начинала грустить и веселиться одновременно с Волчьей
Метлой, причем обе отдавали себе отчет в этом "одновременно"; и Махайра не
раз предупреждал Единорога-Меня, когда Диомед еще только собирался
острить.
Но больше всех преуспел в этом деле Сай. Если Заррахид прекрасно
понимал, когда Кос ведет себя серьезно, а когда - нет, то Сай умудрялся
ловить даже те моменты, когда Кос притворялся серьезным, до конца не зная
сам, что притворяется.
И эсток втайне (вернее, это ему казалось, что втайне) гордился Саем,
как гордятся способным учеником или младшим родичем.
И Беседовать нам с каждым днем становилось все интереснее.
Поэтому, когда Гвениль крикнул, что не чувствует Фальгрима, я
перестал сомневаться в очень простой истине, сродни истине Батин - первый
выпад в Беседе под названием "Шулма" был сделан.
Я ушел от выпада, подъехав к шаману и выиграв странный поединок.
Могут ли души Беседовать?
Судьба отодвинулась на шаг, и мы слегка позвенели клинками -
поговорив с Неправильным Шаманом о гусях, которых не было видно.
Или которые были видны только ему.
Фальгрим к тому времени полностью отошел от общения с шаманом и ехал
непривычно понурый и молчаливый.
И вот удар исподтишка - пророчества, которые сбываются.
А я-то надеялся, что в Шулме меня будет ждать только
Джамуха-батинит!..
"...Ты суеверен?" - спросил меня Единорог.
Тусклые, оказавшиеся совсем не тем, что ожидалось вначале; ассасины,
пугало снов и сказок, едущие теперь позади меня... и невозможная степь по
эту сторону Кулхана, чью плоть с хрустом давили копыта вороного Демона из
мэйланьских конюшен, отчего ноги мои были до колен забрызганы липким соком
осенней Шулмы...
Суеверен ли я?
"Нет", - хотел ответить я.
- Не знаю, - ответил я.
- Вот и я не знаю, - тоскливо согласился Единорог.
- А я знаю, - заявил Дзю, то ли подслушивавший, то ли догадавшийся о
нашем разговоре, то ли вообще имевший в виду что-то свое. - Знаю, но вам
не скажу.
Куш-тэнгри по-прежнему ехал впереди, не оборачиваясь, но теперь я
знал, куда ведет нас Неправильный Шаман.
К священному водоему.
Могиле Блистающих и обиталищу Желтого Мо.
К месту, где не воюют.
Интересно, осмелится ли Джамуха, взошедший на престол Шулмы по
ступенькам преклонения перед воинской доблестью, нарушить этот запрет,
напав на нас там?
Да или нет?
С одной стороны он - внук Желтого Мо и гурхан степей, а с другой -
святость места, витающий над водоемом дух самого Мо и явившееся туда
воплощение, то есть Асмохат-та, хоть истинный, хоть ложный, что надо
доказывать...
Прав шаман - время для размышлений у нас, похоже, будет. Или оно
есть, началось, сдвинулось с места - время для мудрых размышлений, время
для глупых размышлений, для веселых и невеселых, для первых и последних...
А может, и не только для размышлений.
Кулай говорил, что часть вольных племен отказалась ломать прут
верности перед Джамухой. Но даже идя против Восьмирукого, захотят ли они
пойти за Асмохат-та?! Я и думать-то не хочу, скольких пришлось бы убить,
чтоб перевесить Джамуху на весах Шулмы... ни думать не хочу, ни убивать.
И не буду. Не мое это дело, не моя радость - чужие уши в карманы
складывать!
Более того - люди людьми, а как добиться, чтобы Дикие Лезвия
зазвенели на нашей стороне?!
О Творец, не превращаюсь ли я, человек Чэн Анкор, в Твое оружие?! В
мертвую вещь, не имеющее собственной воли оружие, покорное Твоей
равнодушной деснице?!.
