Кулхан - об этом старались не говорить. Как и о том, что будет, когда
(если) мы их настигнем.
Кунда все время зло ругалась, а Обломок угрюмо помалкивал.
Потом вернулись сытые люди, и мы с Но-дачи отправились по-Беседовать
при свете костра на сон грядущий. И все получилось очень даже неплохо.
Просто здорово получилось. Изящно и красиво, в лучших традициях эмирата.
И тем, кто смотрел на нас - им, тоже, по-моему, понравилось, хотя мы
с Но не очень-то обращали на них внимание.
А после все пошли спать.
Кроме часовых.
Утром собрались по-прежнему споро и деловито - я честно напускал на
себя озабоченный блеск, предоставив реально распоряжаться Косу с эстоком.
В конце-то концов, должен быть у предводителя толковый помощник? Должен.
Хвала Небесным Молотам за это? Понятное дело, хвала!
Ну и не будем сами себя перековывать!
Маскин с Эмрахом пригнали коней. Я-Чэн прекрасно видел, с какой
откровенной завистью эта парочка поглядывает на нашего Демона У. Что ж,
всяк хорош на своем месте - это я о себе, не о них...
- Послушай, Маскин, - обратился я к харзийцу, зная, что Чэн говорит
то же самое Эмраху, - я тут подумал... Забирай себе моего Демона! Я все
равно наездник не ахти - а твоему Придатку такой конь в самый раз
придется. И не спорь со мной! Бери Демона, а я велю заседлать твою
буланую...
Маскин Седьмой-Тринадцатый сверкнул и тут же погас.
- Я и не спорю, - ответил он. - Не спорю, но и Демона не возьму.
Сразу видно, Единорог, что ты на пеших Беседах вырос... как и вся твоя
родня. Это же твой конь, понимаешь? Твой! Не говоря уже о том, что он -
дареный... Да он и не подпустит к себе другого Придатка, кроме твоего
Чэна! А нашу буланую я знаю, и чего от нее ждать - тоже знаю... а ждать от
нее можно многого, так что ты не очень-то зазнавайся! Договорились?
Я согласно качнулся, а Чэн молча отошел в сторону, задумчиво хмуря
брови.
...И мы снова ехали, взбираясь все выше и выше, тропа становилась уже
и круче, она вилась над обрывами, испуганно вжималась в скалы - мы
двигались медленно, осторожно, опасливо, но мы двигались вперед.
Незадолго до полудня мы благополучно миновали перевал - и увидели.
Перед нами внизу - но не слишком далеко, потому что эти горы не были
горами Сафед-Кух - скоплением черных угольев лежало то, что еще совсем
недавно называлось деревней Сунь-Цзя. Вокруг пригоршни праха были
разбросаны неровные желто-зеленые пятна полей и огородов, а еще дальше -
но все равно клинком подать, если смотреть с перевала - до самого
горизонта, выбеленного неумолимым солнцем, сколько хватало взгляда,
простирались бурые и бесстрастные пески.
Кулхан.
Плохие пески.
И не просто, а очень плохие.
Деревня сгорела. Полностью. Дотла. Я и не знал, что поселение
способно сгореть таким образом. От домов остались лишь почерневшие
обвалившиеся остовы, которые неутомимый труженик-ветер уже наполовину
занес песком. Из-под обугленных развалин кое-где выглядывали присыпанные
пеплом кости и черепа.
Я все чаще просил Чэна убирать руку аль-Мутанабби с моей рукояти,
чтоб не чувствовать за двоих тошнотворный смрад застарелой гари и
паленого, разлагающегося мяса.
Он убирал руку - но это помогало мало. Совсем это не помогало.
Мы заставляли себя смотреть. Мы заставляли себя запоминать. И не
отворачиваться. То, что было с нами до этой минуты, выглядело сейчас
мелкой забавой. Чэну-Мне особенно врезалась в память яркая тряпичная
кукла, которую огонь и ветер по неясной прихоти пощадили, и сжимавшая ее
детская рука. Просто рука, без тела. Кукла, рука и ветер, играющий с
горелым песком.
До сих пор у любого из нас была возможность выбора. Выбора пути,
выбора между жизнью и смертью - другое дело, какой ценой! - выбора того
или иного поступка. А какой выбор был у этого ребенка?!
Эту деревню - такой, какой она была сейчас - стоило сохранить. И
возить сюда Блистающих, желающих научиться убивать.
Они научились бы.
И таких деревень стало бы много.
"Вот она - безысходность истины Батин", - подумал Я-Чэн.
Но вслух мы ничего не сказали.
...Ни одного Блистающего мы не нашли. Те, кого шулмусы и Дикие Лезвия
не забрали с собой, были убиты и сброшены в колодец.
Прообраз священного водоема Желтого бога Мо.
Мы молча постояли над этой могилой, обнажившись - и двинулись прочь.
Вокруг нас сочилась пылью и страхом Шулма.
Отныне - Шулма.
- Куда они могли направиться?
Ножи Бао-Гунь не ответили. Взгляд знахарки Ниру не выражал ничего,
губы плотно сжаты.
- Куда они могли направиться?!
Не сразу, но смысл вопроса дошел до них.
- Туда, - острие одного из ножей и правая рука Ниру указали на
северо-запад, к невидимой отсюда границе песков Кулхан. - Если не
задержались, осматривая окрестности.
- Почему именно туда?
Я уже понимал, что это еще не нашествие, а просто передовой отряд,
который не двинется вглубь страны до подхода основных сил.
- В это время года в Кулхан можно войти и выйти только там. Левее -
зыбучка. Справа - черный песок, кони собьют копыта.
- Даже подкованные?
- Подкованные - на день позже.
- Тогда - едем!
Кони с облегчением рванулись вперед - и вскоре бывшая деревня
Сунь-Цзя скрылась за пологими холмами, поросшими редким клочковатым
кустарником.
Ехали до самого заката.
Когда начало темнеть - разбили лагерь. Ни шуток, ни разговоров, ни
Бесед. Люди молча поужинали и, выставив дозор, забрались в шатры.
Я лежал рядом с Чэном. Его правая рука покоилась на мне.
Мыслей не было. Только гулкая звенящая пустота - одна на двоих.
Сон долго не шел.
Потом пришел.
Тот самый сон.
А потом мы проснулись.
...Заррахида с Саем, равно как и Коса, в шатре не было - мы с Чэном
отыскали их снаружи, где они предавались обычному занятию: оба Блистающих
(Сай уже понемногу начал перенимать замашки эстока) и деятельный ан-Танья
всячески распоряжались.
Причем распоряжались сразу всем: приготовлением завтрака для
Придатков, свертыванием лагеря, седланием лошадей, и так далее, и тому
подобное, не считая множества разных мелочей. Распоряжения шли,
разумеется, от имени Высшего Дан Гьена и Высшего Чэна Анкора. Мы с Чэном
их всемерно одобрили (про себя!) и принялись наблюдать за всей этой
суматохой, изображая снисходительное удовлетворение расторопностью своих
дворецких.
Благодаря тому, что мы молчали и ни во что не вмешивались, отряду
весьма быстро удалось продолжить путь.
Нас по-прежнему вела семья Метательных ножей; Чэн скакал бок-о-бок с
их Придатком, знахаркой Ниру. Слева, сразу за узкой полоской полей, по
краю которой мы ехали, возвышались скалы, справа - подступала изрытая
оврагами, иссохшая и покореженная земля.
Еще не Кулхан, но уже - почти.
Почти.
Это только в Беседе почти не считается...
Проехать, как я понял, можно было только здесь - и я старался не
думать о том, что будет, если дичь давно ушла от преследования.
Поля вскоре закончились, начались унылые солончаки,
безрадостно-одинаковые, а за ними просматривалась гряда песчаных барханов.
Мохнатая неказистая кобылка, на которой ехала Ниру с ножами Бао-Гунь,
остановилась.
- Вон граница песков Кулхан, - неторопливо звякнул верхний нож.
Я выскользнул из ножен и взмыл над головой Чэна.
Вскоре наш растянувшийся отряд собрался вокруг нас.
- Они должны были выйти именно сюда? - осведомился Чэн у Ниру.
- Да, - коротко отозвалась та. - И пришли тоже отсюда.
- Тогда снимаем поклажу и осматриваем окрестности. Глядишь, отыщутся
какие-нибудь следы...
Пока коней освобождали от тяжести свернутых шатров, провизии и
бурдюков с водой, мы с Чэном подъехали к Асахиро и Но-дачи.
Кстати, только сейчас я сообразил, что Обломок за всю дорогу так и не
произнес ни единого слова.
- Как ты думаешь, Но, где их искать? - негромко поинтересовался я.
И увидел, как Дзю глядит куда-то в сторону, высовываясь у Чэна из-под
локтя.
- Не надо их искать! - громко и отчетливо заявил Дзю.
И уже тише добавил:
- Вон они... сами нашлись.
Это и были первые слова шута за истекшие двое суток дороги.
...Облако глухо ворчащей пыли неслось на нас. Нет, не неслось -
расстояние было довольно-таки большим, и поэтому казалось, что облако
просто разрастается, вытягиваясь поперек собственного пути, выгибаясь
краями навстречу нам, словно буро-ржавый Чань-бо устремлял вперед свой
полумесяц...
- Ориджиты, - бросил Асахиро.
- Кто? - не оборачиваясь, спросил Я-Чэн.
- Дети Ориджа. Племя такое...
- Откуда знаешь?
- Вижу...
И он замолчал.
Не знаю, что там видел Асахиро - ни я, ни Чэн ничего толком разобрать
не могли. Напряжение, копившееся во мне с недавних (или давних?) пор,
заставляло меня звенеть, подобно струне чанга в ожидании прикосновения
умелых пальцев чангира, и я лишь недоумевал - почему мы медлим, почему
ждем, почему?!.
И запоздалое понимание обожгло меня пламенем невидимого горна.
Все они - Тусклые, Блистающие, Заррахид, Но-дачи, Кунда Вонг, Сай,
Пояс Пустыни, Мудрый Чань-бо, восьмерка метательных ножей из сожженной
деревни...
Все они - люди истины Батин, Кос, Асахиро Ли, Фариза, Эмрах
ит-Башшар, Матушка Ци, выгоревшая изнутри знахарка Ниру...
Все они ждали моего приказа.
Их судьбы, помыслы и желания, их пути - всех и каждого в отдельности
- как полосы стали в общем клинке, сошлись к единому острию, и острием
этим по воле случая был я, Мэйланьский Единорог!
Не самый старший, не самый опытный, не самый мудрый - но возможности
выбирать или сомневаться мне не оставили.
- Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл,
И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..
Я вылетел из ножен, дети Ориджа сразу стали ближе; и земля вокруг нас
задрожала.
Примерно в сотне выпадов от места нашей стоянки и в двух сотнях от
холма, с которого мчались шулмусы, лежал огромный валун - глыба
выглаженного солнцем камня в человеческий рост.
Вот у него-то мы и встретились.
Сейчас, когда я вспоминаю об этом, когда лава, кипевшая во мне,
подернулась пеплом и коркой времени, я понимаю: судьба еще до начала боя,
до первого звона и первой раны, рассмеялась своей удачной шутке и
выгнулась от удовольствия.
Мы, дети Кабира, Мэйланя, Харзы, искушенные в бескровном искусстве
Бесед, мы собирались убивать без пощады и сожаления; и в то же время
надвигающаяся Шулма собиралась взять нас живыми!
Воистину: не хочешь жертвовать собою - не рвись Беседовать с
судьбою...
Не рвись еще и потому, что после, спустя один день или по прошествии
многих лет, в памяти не остается связной картины случившегося, как если бы
кусок твоей жизни был небрежно скомкан, изорван и пущен по ветру. Любую из
Бесед своей жизни я, если сильно захочу, могу вспомнить, вспомнить
подробно и обстоятельно, а вот бой с детьми Ориджа у песков Кулхан - не
могу.
Так, обрывки, осколки, отголоски... эхо, пыль, лязг, крики, прыгающая
земля, скрежет...
Вот - навстречу летят какие-то веревки с петлями на конце, и огромный
изогнутый клинок Но-дачи чертит воздух косыми взмахами, рассекая витой
волос.
Вот - короткая литая булава с глухим уханьем выбивает Фаризу из
седла, и над упавшей девушкой пляшет буланая кобыла, на спине которой
пляшет оскаленный Эмрах ит-Башшар, в чьих руках пляшут Пояс Пустыни и
