Сергей Абрамов "Человек со звезды"
ГОРОДСКАЯ ФАНТАЗИЯ
День каком-то сумасшедший выпал, заполошный прямо день, врагу злому не пожелаешь, всю дорогу - на ногах, на ногах, на ногах, а каблуки тонкие и - восемь длинных сантиметров, ходули, конечно, но ходули обвальные, да плюс к тому почти задаром схалявила их Зойка, разве стольник - деньги по нынешним временам? Ой, нет, не деньги, считайте: пятерка - левак поутру, да ещеза пятерку рожу скривит, гад; трояк - то, что зовется "шведский стол", хотя шведского там - только официант Свен, который вообще-то эстонец; сигареты у того же шведа недоделанного - еще дестяку отдай, но это только для нее, для Зойки - десятка, потому что она шведа сто раз от метра у себя в пенальчике прятала, отоспаться давала с большого бодуна, а для остального пипла сигаретки - по два червонца, какие ж бабки надо делать, чтобы пристойное курить!.. А поужинать? Если задерживаешься, если заезд большой - еще три чирика; три, да три, да три - будет дырка, а зарплата администраторская - кот наплакал, а пошлый зверь этот скуп на слезы, вот. Впрочем, Зойка на судьбу не в обиде, она ее себе сама выбирала, лелеяла. Грех плакаться, девушка она холостая, самостоятельная, буквально - сама стоит на красивых ногах, на обвальных каблуках, ни у кого помощи не просит и не станет. А кто говорит, что администраторы в отелях берут, плюньте тому в рожу: не про Зойку это тем более. Ладно, от конфет там, от цветов, от флакончика парфюма она не откажется, так ведь для себя же, а не на продажу, или передарить кому нужному - полезное дело, приятное настроение...
Да, ноги.
Ноги гудели часов с пяти, потому что привалили американы, человек шестьдесят, на выставку то ли компьютеров, то ли станков, а заказ был на сорок, куда, спрашивается, двадцать девать? В холлы на кресла? Говоров, умный, так и заявил: пусть ночку на креслах перекантуются, если не предупредили, наши люди ведь кантуются и ничего, а у них, кстати, за бугром без предварительного заказа в приличный отель тоже гамузом не вселишься. Говорову славно: указание выдал, сел в "Волгу" и свалил на дачу. А старший администратор - отдувайся. Жалко себя...
Жалко американов. Жалко девочек-регистраторш, которым приказано быть вежливыми и держать улыбку на взводе. Жалко борзых мальчиков из МИДа, которые на всех континентах голубой планеты талдычат про перестройку, которой нет альтернативы. И американам талдычат. Перестройка в державе, перестройка в отеле, двенадцатый этаж приговорили к перестройке, поставили на ремонт - подчистить, что загадили. Зойка бездомную американскую двадцатку - взвод? -уболтала, английский у Зойки легкий, активный, хотя и инязовского розлива, до семи и впрямь на креслах их продержала - "Zoya, starling, Zoya, excellent, what about little party tonight?" "Sure, quys, "out a little, you'll get yout lovely rooms and only after..." - а после семи, кроме нее, в отеле начальства нет, вот она своей хилой властью двадцатый-то этажик и распахни, благо ремонтный конь там еще валяться не начинал.
Но ноги!..
- Зоенька Александровна, - это Мария Ивановна, старшая в дежурной смене, лапочка сладкая, заботливая, - вы домой пойдете или здесь заночуете?
"Заночуете" - не шутка, не подхалимская ирония, у Зойки в пенальчике есть диван, на котором можно спать, на котором как раз и кемарил похмельно вышеупомянутый эстонский товарищ швед.
- Поужинаю и пойду.
Бог с ними, с деньгами, однова живем! - села в синем зале за служебный стол, взяла себе по-человечески, коньячку тоже, ела-пила, слушала вполуха, как еще не для публики - рано еще для публики! - тихонько стебали что-то свое и для себя ресторанные крутые лабухи, разомлела, разомлела и домой пошла.
- Спокойной ночи, девочки.
- Спокойной ночи, Зоя Александровна! - в один голос из-за стекла регистратуры, хор Пятницкого, блин...
Швейцар, сука старая, кадровый кагебешник из бывших, а теперь - застрельщик перестройки и гласности, на собраниях рвет на груди ливрею, толкуя о нравственности, а сам без трех стольников домой не идет, увидел начальницу, Матросовым под фотоэлемент влез - двери перед ней раскрыл:
- Славно вам почивать, Зоя Александровна...
А шел бы ты... И такси тут как тут. Села на заднее сиденье, спросила:
- Ты что, на прикорме у швейцара?
Морда наглая, кулак - с голову пионера, ржет:
- Двое детишек, Зоя Александровна, все, замечу, кусать хотят, оглоеды.
- Откуда ты меня знаешь? Что-то я тебя не помню...
- Где вам всех упомнить! А мы вас знать должны...
Ну, должны и - хрен с вами, знайте. Закрыла глаза, попыталась подремать - дорога до Марьиной Рощи недлинная, но хоть десять минут, хоть пять... А ноги гудят, как провода под током. Все, завязали: на службе - без каблуков, форма одежды летняя, парадная: кроссовки, шорты, майка, в руке - серп, в другой - молот...
- Куда ты меня везешь, ласковый?
- Домой, куда...
- А где мой дом?
- С утра в Марьиной Роще был. Девятый проезд, так?
- Ну ты жох! А ключа от моей квартиры у тебя нет?
- Ключа нет... - вроде даже обиделся. И сухо: - А все знать - работа требует.
Странная работа. Может, он из кгебе?.. Да хоть из цереу, лишь бы довез.
Довез.
С моста развернулись через сплошную осевую, въехали в черный девятый проезд и встали.
- Дальше, пардон, некуда, Зоя Александровна, у меня не танк.
Открыла глаза - вот тебе здрасьте: за день все перекопали, ограду поставили, а на нее - красный фонарь. Кстати, почему красный? Какие такие аналогии имеют место?.. Впрочем, вопрос праздный, бессмысленный, скорее - домой, скорее - в койку.
- Может, проводить? - большого рвения в голосе таксиста не наблюдалось.
- Обойдусь.
- Ну, как знаете...
- А сдачи с трояка не дал, вонючка.
На каблуках по таким рытвинам - туфель не жалеть, а Зойка жалела, туфелек у нее - по счету. Сняла, в полиэтиленовый пакет сунула, пошла босиком, пошла своим тридцать пятым номером по сухой земле, по теплой и рассыпчатой марьинорощинской почве, как по летнему полю, как где-нибудь у сестры в деревне Сафарино по Ярославке, а если зажмурить глаза, то и вовсе как в дальнем-предальнем детстве, когда вообще никаких туфель у Зойки не наличествовало. Однако глаза легко было и не зажмуривать: мгла в девятом проезде, повторим, стояла египетская, а свет из окон дорогу не слишком освещал. Осень. Двадцать один час с копейками, а темно, как в полночь. Зойка миновала первую девятиэтажку, подгребала уже ко второй, к родимой, как из темноты, из-под еле видного тополя услыхала длинный и явно больной стон.
Ей бы опрометью - мимо, в подъезд под кодом, а она, дура, встала и стоит, как не известная ей жена не известного ей Лота.
- Кто здесь?
Стон повторился, но тише, приглушеннее, словно Существо - кто там? человек? зверь? не видать... - понемногу слабело, отходя, быть может, в мир иной. Это что же такое я здесь стою, не шибко грамотно, зато взволнованно подумала Зойка. Она уронила - именно так: пальцы разжала и уронила... - на асфальт пакет со сторублевыми баретками и сумку с документами, деньгами, всякими причиндалами для марафета, она уже не думала, не помнила ни о туфлях, ни о малых деньгах в сумке, она, человек действия, для оного освободила руки и шагнула к тополю - из темноты, значит, в темноту.
Маленькое отступление, чтобы чуть-чуть перевести дух. Зойка, Зоя Александровна, была, как вы просекли, женщиной решительной, не страшащейся возможно-нежелательных последствий своих неосторожных шагов. Неженских шагов. Что может, к примеру, повлечь за собой история с малозаконным вселением американских соратников по технической революции в приготовленные к плановому ремонту номера? Выговорешник? Лишение квартальной премии? Временное понижение в чине? Да что бы ни повлекло, Зойке на это начхать: дело сделано, доброе дело, люди спят в постелях, а не в креслах, это - главное, остальное - фуфло. Дальше. Что стрясется, если под означенным тополем лежит... ну, кто?.. пьянь?.. убивец?.. насильник-извращенец?.. Что-нибудь, конечно, стрясется, факт. А если не пьянь, не убивец, не насильник? Если там человек концы отбрасывает, и одна только Зойка, одна в целом мире - ну, нет кругом ни души! - может накрутить "ноль три" и вызвать спасение?..
Людей, способных на поступок, - не на подвиг, нет, на обыкновенный человеческий поступок, не влезающий в рамки всякого рода умных инструкций и правил! - в нашей державе с гулькин нос. С безоблачного детства, с яслей и детсадов всех стригут под одну гребенку, учат не высовываться, не лезть в пекло поперек батьки, а сам батька тоже в пекло не рвется, подавая растущей смене наглядный урок осторожности. Никто не хочет принимать решения сразу. Любимые аргументы: надо подумать, посоветоваться, желательно - с народом. Или так: надо создать комиссию по изучению того-то и сего-то, комиссия изучит и доложит - опять же народу. А если ситуация требует немедленных действий? Если завтра, через час, через секунду будет поздно?..
Хотя, хотя... Немедленные действия мы тоже проходили и ни к чему толковому они не приводили. Наоборот. Это объяснимо: нежелание принимать экспресс-решение логично рождает неумение его принимать. Опять-таки никто и не умеет...
Ладно, туманные аналогии - побоку. Эдак мы часом в высокие государственные сферы залетим, а при чем они здесь, в девятом проезде Марьиной Рощи? Кесарю - кесарево, а Зойке, выходит, - Зойкино...
Под тополем прямо на мать-сыре-земле полулежал, подперев спиной дерево, какой-то мужичок. Старый или молодой - Зойка не рассмотрела, да не очень-то и рассматривала. Села на корточки, спросила деловито:
- Что стряслось? Пережрал, болезный?
Болезный взглянул на Зойку долгим, как писали в старых романах, взглядом. Странная штука: темнота темнотой, а Зойка резко увидела глаза, будто подсветили их изнутри невесть как, или - что реальнее! - отразилось в них чье-то кухонное окно на первом этаже Зойкиной "башни". И явилось оттуда - из глаз, конечно, а не из окна - эдакое настороженное ожидание. Кого? Чего?..
- Что молчишь? - Зойка не оставила привычно-фамильярный тон, коим вела беседы с многочисленными алкашами из отельной обслуги, хотя и понимала, что болезному худо - то ли сердце прижало, то ли почки, то ли печень, то ли селезенку скрутил летучий приступ, бывает. Но тон сей для Зойки был некой защитной реакцией от разных "вдруг": мужик все-таки, существо непредсказуемое Может, придуривается?.. Пусть решит, что перед ним - рядовая хабалка из овощного, которая - в факте посягательств на честь - запросто врежет по вышеуказанным внутренним органам. - "Скорую" тебе позвать, а, милый?..
Мужик разлепил губы и вроде что-то вякнул.
- Чего-чего? - ничего, пардон, за дурную рифму, не поняла Зойка и бесстрашно наклонилась над мужиком. - Повтори...
Скорее догадалась, чем услышала:
- Идите... Я полежу..
- Во блин! - изумилась хабалка из овощного - Полежит он... А помрешь?.. Я, выходит, виноватая буду.
- Я полежу.. - через силу повторил мужик и - вот странность-то! -чуть растянул губы вроде в улыбке.
Вроде, значит, улыбнулся он, и Зойка увидела: мужик нестарый, лет, может, сорока, рано такому под тополями концы отбрасывать. Улыбка и решила депо: насильник и убивец, по мнению Зойки, улыбаться жертве не станет.
Сидеть на корточках было неудобно, да и напомним: ноги у Зойки гудели по-прежнему. Она подтянула юбку и бухнулась на колени.
- Видишь, я перед тобой на коленях стою. А ты лежишь. Погано... Почему "скорой" не хочешь? Боишься - упекут? Ну, давай я твоим домашним звякну. Давай телефон, - все еще хабалка, все еще Художественный театр.
- Нет, - выдохнул мужик.
- Телефона?
- Дома...
- Бомж, что ли? - удивилась Зойка.
Нет, на бомжа мужик не гляделся. Ну, ковбоечка, ну, джинсы, ну, сандалии - все хоть и отечественной постройки, однако аккуратное. Провела ладонью по щеке: явно брился с утра, явно. Где, как не дома?
- Приезжий? - новый вопрос задала, потому что на бомжа мужик не среагировал.
- Вроде...
Вот ведь идиотская ситуевина! Поздний вечер, глухая улица, мужик помирает, а Зойка стоит перед ним на красивых - подчеркнем лишний раз... - коленях и пытает биографию по пунктам стандартной отельной анкеты. Бред!
