О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
кольцу колец -- к кольцу возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
2
Если гнев мой некогда разрушал могилы, сдвигал пограничные
столбы и скатывал старые, разбитые скрижали в отвесную
пропасть, --
Если насмешка моя некогда сметала, как сор, истлевшие
слова и я приходил, как метла для пауков-крестовиков и как
очистительный ветер -- для старых удушливых склепов, --
Если некогда сидел я, ликуя, на месте, где были погребены
старые боги, благословляя мир, любя мир, возле памятников
старых клеветников на мир:
ибо даже церкви и могилы Бога люблю я, когда небо смотрит
ясным оком сквозь разрушенные своды их; я люблю сидеть, подобно
траве и красному маку, на развалинах церквей, --
О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
кольцу колец -- к кольцу возвращения?
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
3
Если некогда дыхание снисходило на меня от дыхания
творческого и от той небесной необходимости, что принуждает
даже случайности водить звездные хороводы, --
Если некогда смеялся я смехом созидающей молнии, за
которой, гремя, но с покорностью следует долгий гром действия,
---------------------------------------------------------------------------
Если некогда за столом богов на земле играл я в кости с
богами, так что земля содрогалась и трескалась, изрыгая
огненные реки, --
ибо земля есть стол богов, дрожащий от новых творческих
слов и от шума игральных костей, --
О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
кольцу колец -- к кольцу возвращения?
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
4
Если некогда одним глотком опорожнял я пенящийся кубок с
пряною смесью, где хорошо смешаны все вещи, --
Если некогда рука моя подливала самое дальнее к самому
близкому, и огонь к духу, радость к страданию и самое худшее к
самому лучшему, --
Если и сам я крупица той искупительной соли, которая
заставляет все вещи хорошо смешиваться в кубковой смеси, --
О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
кольцу колец -- к кольцу возвращения?
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
5
Если я люблю море и все, что похоже на море, и больше
всего, когда оно гневно противоречит мне, --
Если есть во мне та радость искателя, что гонит корабль к
еще не открытому, если есть в моей радости радость
мореплавателя, --
Если некогда восклицало ликование мое: "берег исчез --
теперь спали с меня последние цепи --
-- беспредельность шумит вокруг меня, где-то вдали блестит
мне пространство и время, ну что ж! вперед! старое сердце!" --
О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
кольцу колец -- к кольцу возвращения?
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
6
Если добродетель моя -- добродетель танцора, и часто
прыгал я обеими ногами в золотисто-изумрудный восторг;
Если злоба моя -- смеющаяся злоба, живущая под кустами роз
и под изгородью из лилий:
-- ибо в смехе все злое собрано вместе, но признано
священным и оправдано своим собственным блаженством --
И если в том альфа и омега моя, чтобы все тяжелое стало
легким, всякое тело -- танцором, всякий дух -- птицею; и
поистине, в этом альфа и омега моя! --
О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
кольцу колец -- к кольцу возвращения?
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
7
Если некогда простирал я тихие небеса над собою и летал на
собственных крыльях в собственные небеса;
Если я плавал, играя, в глубокой светлой дали, и прилетала
птица-мудрость свободы моей:
-- ибо так говорит птица-мудрость: "Знай, нет ни верха, ни
низа! Бросайся повсюду, вверх и вниз, ты, легкий! Пой!
перестань говорить!
-- разве все слова не созданы для тех, кто запечатлен
тяжестью? Не лгут ли все слова тому, кто легок! Пой! перестань
говорить!" --
О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
кольцу колец -- к кольцу возвращения?
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
---------------------------------------------------------------------------
* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ *
Ах, где в мире совершалось больше
безумия, как не среди сострадательных?
И что в мире причиняло больше страдания,
как не безумие сострадательных?
Горе всем любящим, у которых нет более
высокой вершины, чем сострадание их!
Так говорил однажды мне дьявол:
"Даже у Бога есть свой ад -- это любовь его к
людям".
И недавно я слышал, как говорил он такие
слова: "Бог мертв; из-за сострадания своего
к людям умер Бог".
Так говорил Заратустра
Жертва медовая
-- И снова бежали месяцы и годы над душой Заратустры, и он
не замечал их; но волосы его побелели. Однажды, когда он сидел
на камне перед пещерой своей и молча смотрел вдаль -- ибо
отсюда далеко видно было море поверх вздымавшихся пучин, --
звери его задумчиво ходили вокруг него и наконец остановились
перед ним.
"О Заратустра, -- сказали они, -- не высматриваешь ли ты
счастья своего?" -- "Что мне до счастья! -- отвечал он. -- Я
давно уже не стремлюсь к счастью, я стремлюсь к своему делу".
-- "О Заратустра, -- снова заговорили звери, -- это говоришь
ты, как тот, кто пресыщен добром. Разве не лежишь ты в
лазоревом озере счастья?" -- "Плуты, -- отвечал Заратустра,
улыбаясь, -- как удачно выбрали вы сравнение! Но вы знаете
также, что счастье мое тяжело и не похоже на подвижную волну:
оно гнетет меня и не отстает от меня, прилипнув, как
расплавленная смола".
Тогда звери продолжали задумчиво ходить вокруг него и
затем снова остановились перед ним. "О Заратустра, -- сказали
они, -- так вот почему ты сам становишься все желтее и
темнее, хотя волосы твои хотят казаться белыми, похожими на
лен? Смотри же, ты сидишь в своей смоле!" -- "Что говорите вы,
звери мои, -- сказал Заратустра, смеясь, -- поистине, я
клеветал, говоря о смоле. Что происходит со мною, бывает со
всеми плодами, которые созревают. Это мед в моих жилах
делает мою кровь более густой и мою душу более молчаливой". --
"Должно быть, так, о Заратустра, -- отвечали звери, приближаясь
к нему, -- но не хочешь ли ты сегодня подняться на высокую
гору? Воздух чист, и сегодня мир виден больше, чем когда-либо".
-- "Да, звери мои, -- отвечал он, -- вы даете прекрасный совет,
и он мне по сердцу: я хочу сегодня подняться на высокую гору!
Но позаботьтесь, чтобы там мед был у меня под руками, золотой
сотовый мед, желтый и белый, хороший и свежий, как лед. Ибо
знайте, я хочу там наверху принести жертву медовую".
Но когда Заратустра был на вершине, отослал он домой
зверей, провожавших его, и нашел, что теперь он один, -- тогда
засмеялся он от всего сердца, оглянулся кругом и так говорил:
Я говорил о жертвах и о медовых жертвах; но это было
только уловкою речи моей и поистине полезным безумием! Здесь
наверху я могу говорить уже свободнее, чем перед пещерами
отшельников и домашними животными их.
Что говорил я о жертвах! Я расточаю, что дарится мне, я
расточитель с тысячью рук; как бы мог я называть это --
жертвоприношением!
И когда я хотел меду, хотел я лишь приманки и сладкой
патоки и отвара, которым лакомятся ворчуны медведи и странные,
угрюмые, злые птицы:
-- лучшей приманки, в какой нуждаются охотники и рыболовы.
Ибо если мир похож на темный лес, населенный зверями, на сад
для услады всех диких охотников, то, по-моему, он еще больше и
скорее похож на бездонное богатое море,
-- на море, полное разноцветных рыб и раков, из-за
которого сами боги пожелали бы стать рыболовами и закинуть сети
свои: так богат мир странностями, большими и малыми!
Особенно человеческий мир, человеческое море -- в
него закидываю я теперь свою золотую удочку и говорю:
разверзнись, человеческая бездна!
Разверзнись и выбрось мне твоих рыб и сверкающих раков!
Своей лучшей приманкой приманиваю я сегодня самых удивительных
человеческих рыб!
-- само счастье свое закидываю я во все страны, на восток,
на юг и на запад, чтобы видеть, много ли человеческих рыб будут
учиться дергаться и биться на кончике счастья моего.
Пока они, закусив острые скрытые крючки мои, не будут
вынуждены подняться на высоту мою, самые пестрые пескари глубин
к злейшему ловцу человеческих рыб.
Ибо таков я от начала и до глубины, притягивающий,
привлекающий, поднимающий и возвышающий, воспитатель и
надсмотрщик, который некогда не напрасно говорил себе: "Стань
таким, каков ты есть!"
Пусть же люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я
еще знамения, что час нисхождения моего настал, еще сам я не
умираю, как я должен среди людей.
Поэтому жду я здесь, хитрый и насмешливый, на высоких
горах, не будучи ни нетерпеливым, ни терпеливым, скорее как
тот, кто разучился даже терпению, ибо он не "терпит" больше.
Ибо судьба моя дает мне время: не забыла ли она меня? Или
сидит она за большим камнем в тени и ловит мух?
И поистине, я благодарен вечной судьбе моей, что она не
гонит, не давит меня и дает мне время для шуток и злобы: так
что сегодня для рыбной ловли поднялся я на эту высокую гору.
Ловил ли когда-нибудь человек рыб на высоких горах? И
пусть даже будет безумием то, чего я хочу здесь наверху и что
делаю: все-таки это лучше, чем если бы стал я там внизу
торжественным, зеленым и желтым от ожидания --
-- гневно надутым от ожидания, как завывание священной
бури, несущейся с гор, как нетерпеливец, который кричит в
долины: "Слушайте, или я ударю вас бичом Божьим!"
Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши
лишь для того, чтобы мне посмеяться над ними! Я понимаю, что
нетерпеливы они, эти большие шумящие барабаны, которым
принадлежит слово "сегодня", или "никогда"!
Но я и судьба моя -- мы не говорим к "сегодня", мы не
говорим также к "никогда": у нас есть терпенье, чтобы говорить,
и время, и даже слишком много времени. Ибо некогда он должен же
прийти и не может не прийти.
Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш
великий Хазар, наше великое, далекое Царство Человека, царство
Заратустры, которое продолжится тысячу лет.
Далека ли еще эта "даль"? что мне до этого! Она оттого не
пошатнется -- обеими ногами крепко стою я на этой почве.
