грамотеев!
Томас смотрел с отвращением. Креститься не стал: мужчине зазорно
страшиться женщины, пусть даже колдуньи, но отсел, чтобы не коснуться
невзначай хотя бы железным локтем, вдруг доспех заржавеет?
Ведьма вскинула руки. В верхушках деревьев снова зашумело. Вниз с
треском полетели сучья. Купцы бросились в разные стороны. Расстелилась по
зеленой траве узорчатая скатерть, на землю гупнулись узкогорлые кувшины,
такие Олег видел только в Элладе. Неслышно возникли две большущие братины,
одна с брагой, другая с хмельным медом, посыпались ковшики, а посреди
скатерки, всех раздвинув, появился жареный кабанчик с яблоком во рту.
-- Язычество! -- сказал Томас с отвращением. -- Козни дьявола!
-- Не ешь, -- предложил Олег.
-- Еще чего, -- оскорбился Томас. -- Дьявол еще подумает, что я
страшусь его слуг!
Он первым вытащил кинжал, узкий и очень острый, только им можно
добить сбитого с коня рыцаря, просунув острие в щель решетки забрала, с
наслаждением вонзил в кабанчика, словно лишал жизни сарацина. Пахнуло
ароматным мясом. Кабанчик был молодой, сочный. Похоже, даже не лесной, а
откормленный в тепле и холе молоком и свежим хлебом.
Олег, посмеиваясь, таскал из огня ломти жареного мяса. Купцы,
переглянувшись, потянулись за ковшиками. Старший украдкой спрятал
нательный крестик поглубже, тут же одной рукой зачерпнул бражки, другой
принял от Олега кус мяса. Пригубил, прислушался, на лице появилась
довольная улыбка.
Купцы ели и пили ведьмино угощенье сперва опасливо, но когда хмель
ударил в голову, у костра пили и орали песни уже прирожденные язычники.
Один даже бабку поднял в пляс, а когда из-за деревьев в ночи начали
поблескивать желтые глаза, явно не волчьи, никто не ухватился за крест, а
старший даже сделал приглашающий жест: мол, скатерть всех накормит, если
бабка не брешет. В ночи да лесу все мы братья.
Когда купцы, обнявшись, орали непотребные песни, ведьма повернулась к
Олегу и Томасу. Голос ее упал до шепота:
-- Что вы такого натворили?
-- А что ты слышала? -- ответил Олег вопросом на вопрос.
Ведьма на него внимания не обращала. Острые глазки буравили Томаса.
-- Что ты такое несешь... с собой или в себе, что о тебе говорят даже
в Высоких Горах?
Томас мялся, поглядывал на сэра калику. Олег сказал громче:
-- Тебе-то что? Подслушивать недоброе дело.
Ведьма оглядела его с пренебрежением.
-- Скажи... Ты тоже при ем?
-- При ем. Что ты слышала?
Ведьма снова обратила острый взор на рыцаря.
-- Чегой-то побаиваются. Слышно плохо, но понять можно, что посылали
вовсе тебя остановить...
-- Останавливали, -- буркнул Томас.
-- И что же?
-- Сами больше не сдвинутся. Разве что черти утянут.
Ведьма оглядела его с растущим интересом. Раздражение рыцаря
игнорировала, Олег ее понимал. Невежественный англ, каким бы крупным и
сильным ни выглядел, все равно ребенок. Капризный, вспыльчивый ребенок
нового мира. Не лучшего, еще не скоро можно увидеть, чего стоит этот мир
на самом деле, а пока что просто нового. А как сердиться на ребенка?
-- Зело гордо сказано... Да и сам ты спину не гнешь. Похвально.
-- Гнет, -- сказал Олег ехидно. -- Перед драконом не гнет, а перед
крестом, костями, щепками, следом на камне... Еще плюет через плечо,
постоянно крестится, шепчет, пальцы за спиной скрючивает, чего-то боится,
как заяц.
-- Такой суеверный? -- удивилась ведьма.
-- А еще верит в сон и чох, черную кошку, бабу с пустыми ведрами,
попа на дороге и пятницу тринадцатого числа...
Томас сердито сопел. Он не боялся зримого врага, Бог свидетель, а
также побитые им сарацины, но вера велит бояться врага незримого, который
вообще враг рода человеческого!
Ведьма щелкнула пальцами, воздела руки. Сверху упали две большие
широкие чаши, ведьма ловко поймала, не дала коснуться земли. Края чаш в
свете костра тускло поблескивали, Томас определил, что обе окованы старым
серебром.
Олег принял чашу, усмехнулся, взглянул на Томаса. Перевел взгляд на
чашу, покачал головой, встретившись взглядом с ведьмой. Та
пренебрежительно отмахнулась: пей, не выкобенивайся! Посмотри на своего
друга, тому что пнем о сову, что совой о пень...
А Томас, осушив чашу, налил из кувшина терпкого вина: кабанчик был с
восточными специями, во рту надо тушить пожар, выпил залпом, потом отведал
хмельного меду -- в Киеве познал вкус и прелесть, снова запил вином и
сразу наполнил чашу.
Говорить при купцах не хотелось, и так уже прислушиваются,
переглядываются. При их ремесле пить можно, даже напиваться, но кто теряет
голову, тот в купцах дольше одной поездки не продержится. А эти были
матерыми, опытными волками. Даже чересчур для такой простой поездки на
торг из одного княжества в другое.
Олег, предупреждая новый вопрос ведьмы, спросил почтительно:
-- Ой вы, гости далекие! Вы повидали и страны дальние, и людей
заморских! Вы своими глазами зрели то, о чем мы слышим только в кощунах,
которых новая вера велит звать былинами. Расскажите, что дивного встретили
в последний свой торг?
Лесть оглупляет и самых мудрых. Род зачем-то оставил и это уязвимое
место в человеке среди прочих. Острые глаза купцов сразу стали масляными,
отупели. Поглаживая роскошную бороду, старший сказал важно:
-- Мы видели высокие башни Багдада и синее, как небо, море, видели
пески и странных зверей. Мы зрели мир, где не бывает снега, где люди ходят
черные, как уголья, как деготь! Мы видели могучие племена, где даже вожди
ходят голыми и едят людей...
Ведьма покачала головой.
-- Страсти какие!.. Врешь, поди! Где ж такие звери живут?
-- Далеко... Но самое дивное было, когда шли обратно через
раскаленные пески... Нас осталось мало, ибо все продали, кроме троих
коней, да еще были две подводы с гостинцами... Дорога была, по слухам,
пустой и безопасной, потому мы отпустили охрану. До города версты две, мы
ехали и радовались скорому возвращению на Русь...
Он вздохнул, вытер лоб. В глазах метнулась тень страха, он заново
переживал что-то нелегкое.
-- И когда уже показались городские стены, на нас откуда ни возьмись
напали разбойники. Их было две дюжины против нас троих. Не хвалясь скажу,
что каждый из нас выстоит против двоих, а разозлись, то сдюжит и с тремя,
но у нас третий захворал, везли на телеге, а вдвоем не сумели бы...
-- Ну-ну!
Купец сказал с восторгом:
-- Нам пришел бы конец, если бы в последний момент не явился дивный
витязь! Он был, как грозная молния в божьей руке. Конь под ним был
вороной, грива и хвост стелились по ветру, а меч в его руке блистал, как
самая яркая звезда на небе Багдада. Когда он понесся на разбойников, земля
застонала, а за ним взвилась стая черных воронов...
-- Что за вороны? -- не понял Томас.
-- Комья земли, выброшенные копытами его коня! Витязь крикнул
страшным голосом. Многие разбойники попадали, а у других ноги превратились
в воду. А когда витязь налетел с поднятым мечом, только пятеро осмелились
броситься на него.
-- Ну-ну, -- спросил Томас нетерпеливо.
Купец перевел дыхание. Гордо расправил грудь, словно это он дрался с
разбойниками.
-- Он поверг всех пятерых тремя ударами! Я не знаю, как он так
сделал, но я сам видел три страшных удара, после чего траву на десять
саженей забрызгало кровью, а разбойники лежали, как разрубленные туши
баранов. Богатырь даже с коня не слез. Улыбнулся, вытер меч, повернул
коня. Напрасно кричали, хотели почтить, предлагали деньги и богатые дары
за чудесное спасение!.. Он даже имя свое не назвал. К счастью, один из
наших видел его раньше, признал!
Томас спросил уважительно:
-- Кто же этот дивный витязь, столь доблестный, сколь и скромный?
Редко на земле являются рыцари, наделенные столь чудесными добродетелями.
Я думал, они все сидели за Круглым Столом...
Купец сказал торжественно:
-- Это был сам Михаил Урюпинец!
Калика кивнул понимающе. Похоже, он слышал о доблестном богатыре.
Купец благочестиво перекрестился. Томас перекрестился тоже. Оба смотрели
друг на друга с покровительственным пренебрежением, мол, что с дурня
взять...
Да и в самом деле каждый был невежей с точки зрения другого: один
положил крест с правого плеча, другой -- с левого. Они еще не знали, что
первый будет зваться православным, второй -- левославным, или католиком.
Купцы с пьяным удивлением заглядывали в братины, что не становились
легче. Младший наконец запрокинул одну вверх дном, оттуда жиденько
плеснуло брагой, та исчезла, не коснувшись земли. Тут же братина опустела,
даже высохла, будто ее подержали над костром. Напрасно незадачливый купец
пытался вытрясти хоть каплю. Ему надавали по шее, а со второй обращались
бережно, чуть ли не с поклонами.
Кабанчик ухитрился насытить всех, так как быстро обрастал сочным
пахнущим мясом, уже жареным и нашпигованным чесноком и луком. Старший
держался дольше всех, ел и пил за дюжину, ремень сперва распустил, затем
снял вовсе. Друзья отвалились по одному, засыпали пьяно, один захрапел с
костью в руке. Ведьма осторожно высвободила кость, припрятала в суму на
поясе. Олег заметил, кивнул. Оплошала ведьма, не учла, что у купцов не ее
беззубые десны. Это она со своими желтыми пеньками снимает лишь волоконца,
а здесь крепкие зубы купцов в поисках костного мозга перемололи то, без
чего кабанчика не восстановить. Придется искать заклятие посильнее, нового
поросенка достать труднее. Может и не получиться, древнее умение
волхования уходит безвозвратно.
Когда старший сдался, повалился навзничь и захрапел, у чудесной
скатерки остались только Томас и Олег. Ведьма почти не ела, а рыцарь и
калика насыщались по-мужски неторопливо, степенно, умело наедаясь впрок,
как матерые волки.
Ведьма огляделась по сторонам -- чужих ушей нет, а купцы спят
непробудно.
-- Так кто вас подстерегает?
-- Подстерегали, -- поправил Томас гордо. -- Теперь их самих черти
стерегут. И дрова под котлы подкладывают.
-- Куда? -- не поняла ведьма.
Олег объяснил снисходительно:
-- Это из их учения о загробном мире. Не обращай внимания.
-- А-а, -- протянула ведьма. -- Какая-то новая вера? Лады, много их
было... Авось, и эта долго не продержится. Одних вы сокрушили, а как с
другими будете?
-- Других нет, -- ответил Томас сердито, слова ведьмы о святейшей
вере Христовой задели. -- Сокрушили злодеев безбожных.
-- Они как раз и были христианами, -- не преминул уколоть Олег.
-- Всех сокрушили? -- не поверила ведьма.
-- Главных побили, а стадо, ежели есть, разбежится. Да и кто пойдет
супротив, ежели побили сильнейших?
Ведьма сожалеюще смотрела на молодого рыцаря, гордого и счастливого,
упоенного победой. Даже сейчас выгнул грудь и расправил плечи, будто
король уже благосклонно одаривает милостями. Не знает еще, что святой угол
пустым долго не бывает.
Глава 2
В корчме, каких в Киеве не меньше сотни, за дальний столик сели двое.
Один в легкой одежде степняка, смуглолицый и черноусый, каждый в нем
признает берендея, при кривой сабле и в кольчужной сетке, другой повыше и
пошире в кости, белокожий и с распущенными до плеч белокурыми с проседью
волосами. Синие как лед глаза выдавали уроженца Севера. Он был в кожаных
латах, из-за спины торчала рукоять исполинского двуручного меча.
-- Здесь платят золотом? -- спросил человек в одежде степняка.
Голос его был высоким, гортанным, с хищным орлиным клекотом. Глаза
навыкате были похожи на глаза крупной злой птицы.
