страх на лице новичка, то ему придется разочароваться: странники в
скитаниях видят многое.
-- Паломник?
Олег снова кивнул.
-- Здесь половина паломников, -- сообщил незнакомец.-- Барон дает
возможность построить царство небесное на земле. Для себя, конечно. Но
замок уже построили, сейчас поднимаем стену... Меня зовут Ярлат.
-- Я родом из Руси, Олег.
-- Это где-то в Гиперборее?
На следующее утро его отвели в кузницу. Двое дюжих воинов надели на
шею железное кольцо, а кузнец быстро и умело свел концы, склепал, припалив
кожу на горле. Страж хлопнул с размаха по спине:
-- Люблю паломников!.. Смиренные. Все, дескать, от Бога... Иные
артачатся, вчера двоих скормили живыми псам.
Ошейник, разогревшись, остывал медленно, жег шею. Под стражей Олега
вывели через главные ворота. В полуверсте от замка зияла огромная яма, где
поместились бы два или три дома барона, оттуда поднималась мелкая злая
пыль, слышались тяжелые удары железа о камень.
Страж подвел Олега к краю, указал на деревянную лестницу:
-- Спускайся! Кирку пока не получишь, будешь вытаскивать камни.
Десятник покажет, что делать.
Внизу полуголые люди били тяжелыми кирками по глыбам, сверлили в
каменных плитах дыры, вбивали деревянные колья, поливали водой. Разбухая,
дерево ломало камень, отколотые глыбы тут же обвязывали веревками, тащили
наверх.
Десятник хмуро оглядел нового раба:
-- Будешь таскать отколотые камешки. Здесь, до края ямы. Наверху те,
кто убегать не пытается. А тебя еще не знаем.
Олег молча ухватился за блистающий цветными искрами край отколотого
камня. Чернобородый мужик взялся с другой стороны, угрюмо процедил:
-- Не ленись, но и не рви жилы. Иначе до вечера не протянешь!..
До полудня они ворочали камни, подтаскивали к краю стены. Сверху
опускались веревки, Олег и чернобородый, его звали просто Лохматым,
увязывали, затягивали узлы, продлевая минуты отдыха, затем камни
мучительно медленно ползли вверх по каменной стене, царапаясь острыми
гранями, роняя гранитную крошку.
После короткого обеда, когда им раздали по сушеной рыбине и ломтю
хлеба, Олега поставили вбивать деревянные клинья. Рядом плескали воду,
плита уже потрескивала, кряхтела, Олег вдруг ощутил под ногами напряжение,
возникшее в камне. Рядом двое невольников длинными шестами перекатывали
уже отколотую глыбу, стонали. Олег обронил предостерегающе:
-- Зацепит... Отойдите.
Оба смотрели непонимающе, а десятник, метнув на Олега острый взгляд,
внезапно гаркнул люто:
-- Брысь отсюда!
Они буквально взлетели, как вспуганные птицы, тут же огромная плита
под Олегом сухо треснула. Глыбой как метнуло из катапульты: на два шага
пропахала, царапая сухую каменистую землю, Олег остался на самом краю
основной плиты. Надсмотрщик не спускал глаз с новичка, губы его кривились:
-- Знаешь камень? Хорошо... Спас двух дураков.
Плиту разломило, словно переспелый арбуз. Внутри отливало красным с
черными зернами, блестело, сверху опускались ровные канавки, там еще
держались разбухшие от воды колышки.
Олег подобрал непомерно тяжелый молот. Вокруг двигались, как
полуживые, эти несчастные, с потухшими глазами, и сердце сжимало чувство
вины, что все еще не нашел путь для их спасения, не отыскал Истину. Нет
настоящего величия в том, кто сумел сам из рабства подняться до
императорского трона, таких было немало. Он сам знавал синеглазого пастуха
Управду, который оставил овец на отрогах Карпат и сел на трон в
Константинополе, а свое славянское имя лишь перевел на латинский лад --
Юстиниан, что означало то же самое: управление, право, правосудие. Слово
больше разошлось в латыни, от него пошло -- юстиция. Он сделал немало,
этот белоголовый пастух, хотя трон ему уже был подготовлен и передан
дядей, тоже пастухом из тех же краев -- Юстином. Но даже самые
могущественные императоры не могут отыскать пути для счастья. Для
спасения, как говорит молодая вера христиан.
К вечеру он едва волочил ноги. Молот вываливался из рук, дважды сам
лишь чудом не попал под глыбы. Покрытый каменной крошкой, мокрый от пота,
он едва расслышал сквозь шум в ушах вопль десятника:
-- Закончили, закончили!.. Вылезай!..
Измученные люди заспешили к сброшенным сверху веревочным лестницам.
Там уже блестели обнаженные мечи стражей, звякало оружие. Олег замешкался,
дыхание вырывалось из груди с хрипами. Ноги дрожали. Десятник огрел
плетью, заорал:
-- Быстрее! Чтоб дотемна все были в сарае!
Кто-то помог Олегу подняться. Наверху стражи едва удерживали
озверелых псов -- те царапали землю, стараясь дотянуться до невольников,
острые зубы страшно лязгали.
Десятник втолкнул Олега в сарай, оба повалились на грязный пол.
Ворота спешно захлопнули, тут же створки содрогнулись, донеслось царапанье
и жуткий вой. В узкую щель под воротами пыталась протиснуться толстая
лапа, размером с медвежью.
Олег повернулся на спину, десятник покачал головой:
-- Терпишь, не воешь... Стоик?
Олег медленно покачал головой:
-- Страдает лишь жалкое тело. Я свободен.
Десятник насмешливо скривился:
-- Но ты сам всажен в это жалкое тело, верно? Покинуть не можешь. Оно
тоже твое, как я понимаю!
-- Душа в запустении, как могу заниматься телом? Вон даже Марк
Аврелий, хоть император, а заметил верно: у человека нет ничего, кроме
души.
-- А если тело околеет? На этой работе?
-- Кормят меня лучше, чем я кормился... в пещере. Даже устаю меньше,
чем когда изнурял себя трудом, подчиняя тело духу.
Десятник кивнул, уже потеряв интерес к новичку. За три года встречал
в каменоломне и святош, и паломников, и стоиков, узнал разные религии,
услышал о дальних странах, учил ломать камень аскетов, подвижников,
которые только и умели раньше, что носить на себе пудовые цепи, бормотать
молитвы. Главное, чтобы заранее выявить бунтовщиков, подавить в зародыше
попытку к бегству. А этот ни о чем таком вовсе не помышляет, уж он,
десятник с трехлетним опытом, чует за милю.
Олег вторую неделю ломал камень, таскал тяжелые глыбы. Он оброс
мышцами, хотя в сравнении с другими все еще выглядел худым, костлявым. С
ним работали в паре охотно: не увиливал, брался за худшую работу, с
готовностью помогал напарнику.
Однажды по возвращении в каменный сарай услышал в стороне ругань,
свист бича. На дубовом кресте распяли крупного человека, одежду сорвали,
расшвыряли по двору. Сарацин, голый до пояса, но в огромной зеленой чалме,
злобно скалил белые, как сахар, зубы, с наслаждением хлестал несчастного,
подолгу раскручивал плеть над головой, затем бросал ее со свистом,
стремясь каждым ударом рассечь кожу как можно глубже. Мухи злобно жужжали,
успевая упасть на покрытую багровыми рубцами спину, слизать кровь и
сукровицу, прежде чем обрушится новый рассекающий удар.
Десятник на ходу толкнул Олега, сказал хмуро:
-- Благородный... Нашего брата гвоздями бы приколотили!
А этого на веревках. Выкуп выколачивают.
-- Кто это? -- спросил Олег отстраненно.
-- Странствующий рыцарь... Или не странствующий, а просто возвращался
из Святой земли. Не всем повезло, как нашему барону! Кто-то лишь
облизался. Будет рад, если живым доберется. Многие вовсе кости разбросали.
Они зашли в сарай последними, им в спины ткнули тупыми концами копий,
дверь закрыли на засов. Томас Мальтон, вспомнил Олег. Надменный
высокомерный рыцарь, мальчишка в обличии взрослого мужчины. В расцвете
тела, но вместо души еще нераспустившаяся почка...
Шла третья неделя Олега в каменоломне, когда он увидел поблизости
сильно избитого человека, полуголого, в железном ошейнике и с кандалами на
ногах. Не сразу узнал рыцаря, а узнав, тут же позабыл. Работа тяжелая, но
не мешает уходить мыслью в глубину души, искать ответы на мучительные
вопросы, и Олег шарил отчаянно в Настоящем мире, а в этом, где
передвигались такие же двуногие звери, как и он сам, его бренное тело
вбивало клинья, поднимало над головой тяжелый молот, таскало глыбы камня.
Внезапно он услышал рядом хриплое:
-- Калика... э-э... сэр Олег?
Залитое потом лицо Томаса утратило южный загар, сильно исхудало.
Вокруг грохотали кирки, измученные люди внимания не обращали. Олег ответил
замедленно, находясь все еще в другом мире:
-- Я, сэр Томас.
-- Не узнал сразу... Тебе на пользу эта работа! Окреп, поправился...
Неужто останешься здесь навсегда?
-- С богами можно беседовать везде, -- ответил Олег безучастно.
В стороне предостерегающе заорал десятник. Томас с проклятием обрушил
кирку на камни, брызнули осколки. В сутолоке и пыльном облаке, где все
походили друг на друга, Олег вскоре потерял Томаса, но к вечеру Томас
снова оказался рядом, шепнул:
-- Я поменялся с твоим напарником.
-- Все люди, -- ответил Олег равнодушно.-- Все человеки.
Томас некоторое время молча подваживал ломом гранитную глыбу,
переваривал ответ, затем прошептал, бросив настороженный взгляд по
сторонам:
-- Здесь не человеки, а рабы! Достойно ли тебе, свободно
рожденному...
-- Рабы тоже люди, -- прервал Олег.
-- Но не такие...
-- Бог всех рождает людьми, рабами делают другие люди.
Томас зло тряхнул головой, в синих глазах блестели злые молнии:
-- Сэр калика! Твое смирение чрезмерно. Я хочу вырваться отсюда. Мне
нужна помощь, хотя бы малая.
Олег качнул головой в сторону блестящих от пота тел. Томас
раздраженно отмахнулся:
-- Они погасли. А в тебе еще теплится искра, чую!
Олег с равнодушным видом грохал ломом в узкую щель, разламывая глыбу.
Томас дышал часто, его сильные мускулистые руки часто вздымались над
головой, занося кирку, камень под мощными ударами трещал как спелый орех.
Цепь на щиколотках жалобно звенела.
-- Запалишься, -- обронил Олег.
-- Что? -- не понял Томас.
-- Надсадишься. Надолго не хватит.
-- Долго не пробуду! Если не удастся вырваться, то, клянусь небом и
святым причастием, разобью себе голову!
Он дышал со свистом в груди, наглотавшись каменной пыли. Тугой
ошейник сдавливал горло, до крови растер пузыри, оставшиеся от ожога.
Глаза блестели, как у загнанного в угол лесного зверька. Его пальцы
дрожали, Олег с внезапной ясностью увидел, что красивый рыцарь не жилец на
этом свете. Точнее, на этом клочке белого света, где стоит замок барона
Оцета.
-- Как ты собираешься вырваться? -- спросил Олег все еще без
интереса.
-- Не знаю, -- ответил Томас отчаянно. Но здесь не доживу до
воскресного дня, знаю. Довериться некому! Рабы, либо погасшие... Опять же,
рабы! Тебя знаю. Ты излечил меня, я когда-то спас тебя от псов!
Калика долго раздумывал, его руки равномерно и мощно поднимались,
обрушивали острый конец тяжелого лома в щель между глыбами. Томас почти
видел как неторопливо поворачиваются такие же глыбы в черепе калики, как в
непроницаемых зеленых глазах проявляются тусклые искорки.
-- Впрочем... -- произнес наконец калика кротко, -- нельзя людей
тащить силой даже к их благу... Ежели не могут забыть о своей плоти здесь,
если страдают от того, что страдает плоть... надо их отпустить.
Томас нетерпеливо дернул плечом:
-- Дьявол побери твои мудрые рассуждения!.. Кто отпустит?
-- Мы, -- ответил калика так же кротко.
Вечером Томаса пригнали в общий сарай, где жили невольники.
Измученные люди, выпотрошенные тяжелой работой, не обращали на новичка
внимания, а Томас пробился поближе к Олегу в угол, шепнул возбужденно:
