ненавистные ярко-синие глаза, словно безоблачное небо просвечивало сквозь
череп франка.
Томас ухватил топор левой рукой, правая бессильно висела, шагнул под
новый удар. В боку растекалось горячим, от боли перекосило. Он принял
лезвие легкого топора на локоть, сцепил зубы от новой боли, но
одновременно с ударом сарацина обрушил свой топор.
Стальное широкое лезвие разрубило голову сарацина до зубов. Крови
выплеснулось столько, словно в закрашенную закатом лужу бросили огромный
камень.
Томас выронил топор, побрел по дороге. Его шатало, толстые деревья
извивались как змеи, но Томас уже видел своего умного коня. Тот знал,
хозяин не задержится надолго -- торопливо объедал свежие листики с кустов,
щипал траву.
С великим трудом Томас поднял с земли щит и меч -- неимоверно
тяжелые, пошел, волоча за собой. Стальной доспех в боку был проломлен, из
трещины сочилась алая струйка. Но еще больше крови, Томас чувствовал,
растекалось под доспехами. Вязаная рубашка промокла, в сапоге хлюпало.
Жеребец оторвался от листьев, готовый сразу в галоп, однако хозяин
лишь вцепился обеими руками в седло, застыл. Конь фыркнул, повернул
голову, удивленно обнюхал Томаса. В глазах у рыцаря темнело от потери
крови, он с усилием повесил меч на седельный крюк, зацепил щит. Пытался
взобраться в седло, но сил не было. Но, видимо, как-то вскарабкался, ибо в
забытьи видел, как двигались навстречу зеленые ветки, потом темнота
поглотила весь свет.
Очнулся от холода. По лицу ползли, щекоча кожу, холодные капли, а
когда открыл глаза, увидел лишь серую пелену. Шевельнуться не мог,
застонал, с удивлением прислушался к своему слабому сиплому голосу.
Чьи-то пальцы коснулись лица, серый занавес исчез. Томас успел
увидеть исчезающую мокрую тряпку. Сверху нависло худое изнуренное лицо,
больше похожее на череп, обтянутый сухой кожей. Человек был мертвенно
бледен, крупные скулы выпячивались так резко, что кожа вот-вот прорвется.
Томас ощутил мурашки между лопаток, а череп произнес скрипучим голосом:
-- Боги не зовут тебя, рыцарь.
Томас перевел взгляд на костлявые пальцы, что еще держали мокрую
тряпку. За спиной паломника на сучьях чешуйчатого дуба висели меч, щит,
кинжал, а доспехи лежали бесформенной грудой. Ветер шевелил волосы на
груди Томаса, и он наконец обнаружил, что лежит на куче веток обнаженным
до пояса. Живот плотно стягивают чистые полосы ткани, на боку под тканью
чувствуются толстые прутья, там жжет, щиплет, печет.
-- Спаси Бог, -- прошептал Томас. Губы едва шевелились, получилось
"Спасибо".-- Ты кто?
-- Калика перехожая, -- ответил паломник. Голос его был сухой,
безжизненный, но могучий.
-- Калека? -- переспросил Томас.
-- Калика, -- ответил странник.-- Это...
Томас пытался удержать сознание, но голос странника истончился, как
леденец во рту, исчез. Очнувшись много позже, нашел ту же серую пелену,
догадался стащить мокрую тряпку, но тут же водрузил обратно -- лоб горел,
словно уже колотился им о самый толстый котел у Вельзевула.
Калика сидел возле небольшого костра, сгорбленный, неподвижный, как
валун. Его плащ был под Томасом, и рыцарь содрогнулся от жалости и
отвращения: калика был ужасен худобой. Скелет, обтянутый кожей, кое-как
прикрытый лохмотьями. У костра калика разогрелся, оттуда шел гнусный запах
немытого тела.
-- Как твое имя, -- спросил Томас слабым голосом, -- из какой ты
страны?
Калика медленно, словно с усилием, повернул к нему голову. Глаза были
темными, а в зрачках блестели красноватые искры.
-- Я родом из Руси, -- ответил он медленно.-- Меня зовут Олег. Я был
в Святой земле, как и ты, ради подвига...
Томас закашлялся, скривился от острой боли в боку. Он чувствовал
ушибы, кровоподтеки: доспехи хоть и выдержали удары, кроме одного, но
прогнулись под тяжелым разбойничьим топором...
-- Ничего, -- утешил Томас, задыхаясь, -- в этот раз не получилось, в
чем-то другом повезет.
Калика ответил бесцветным голосом:
-- Получилось... Все, как я желал.
Томас поперхнулся воздухом, от удивления даже приподнялся на локтях,
терпя режущую боль:
-- Святой калика, но у тебя такой вид, словно только что выпустили из
сарацинского подземелья! А до этого каждый день о твою спину ломали все
прутья, что растут на землях от Нила до Евфрата!
-- Подвиг, -- повторил калика глухо.
Томас лег, возразил устало:
-- Подвиг -- сразить дракона! Ворваться на горячем коне в гущу
сарацинского войска, повергнуть сильнейших, отнять прапор! Подвиг --
спасти принцессу, а похитителя вбить по ноздри в землю...
Он замолчал, перед глазами запрыгали черные мухи. Калика Олег молчал,
с задумчивым видом помешивал прутиком багровые угли. Нагнулся, выхватил
что-то похожее на камень-голыш, перебросил с ладони на ладонь:
-- Испек дюжину яиц. Тебе надо есть, ты иначе не умеешь.
Томас потянул ноздрями, ощутил будоражащий запах. Вспомнил, что ехал
к этому лесу голодный как волк, мечтал поесть, отдохнуть, полежать вот так
в тени под деревом.
-- Ты умеешь иначе, -- ответил он, не утерпев.-- По тебе видно.
Отшельник выгреб из огня остальные яйца, пальцы Томаса тряслись,
когда сдирал скорлупу. Полдюжины яиц проглотил, почти не распробовал, лишь
когда в желудке приятно потяжелело, спохватился:
-- Прости, святой калика!.. Голоден был.
-- Просто калика, -- поправил Олег кротко.-- Бывают святые волхвы,
святые отшельники, наставники, но калики -- только калики.
Он переменил рыцарю повязку, осмотрел рану. От жара Томас терял
сознание, в боку все еще жгло, но острая боль медленно уходила.
-- Бог тебе зачтет, -- сказал он неловко, но с чувством
достоинства.-- Из-за меня и ты запаздываешь в свои края.
-- Я не спешу, -- успокоил калика.-- А ты поправляешься быстро. Не
терзайся, ты ничего мне не должен. Ты защитил меня от своры злых псов, я
лишь возвращаю долг.
-- Тогда квиты...
Несколько раз просыпался в жару, всякий раз сверху нависало крупное
лицо с печальными глазами. По щекам текли холодные капли, на лоб
опускалась тряпка настолько ледяная, что Томас пытался убрать, но сил не
было. Наконец заснул так крепко, что когда просыпался, оказывался лишь в
другом сне, и так несколько раз, пока наконец не увидел себя под знакомым
дубом.
Его одежда висела на дереве, под собой Томас нащупал толстый слой
нарубленных веток, укрытых его плащом. Отшельник сидел в трех шагах перед
догорающим костром, равнодушно смотрел в покрывающиеся серым налетом угли.
Томас ощутил, как в желудке забеспокоилось, задергалось, взвыло.
Олег поднял голову. В запавших глазах блеснули и погасли красные
искорки:
-- Очнулся?.. Рана заживает. Можешь потихоньку подниматься.
-- Святой отец, -- проговорил Томас дрожащим голосом, -- у меня
голодные миражи, словно я все еще иду через сарацинские пески. Чудится
жареное...
-- Я подстрелил кабанчика, -- ответил калика безучастно.-- Тебе
религия не запрещает есть свинину?
-- Не запрещает! -- воскликнул Томас горячо, даже закашлялся.-- Еще
как не запрещает!
Он приподнялся, удивился, что в самом деле поднялся, лишь в боку
кольнуло. Олег заостренным прутиком раздвинул угли, воткнул острие в
плоский коричневый камень, поддел и подал Томасу. Тот схватил, сообразив ,
что это не камень, а прожаренный ломоть мяса. На пальцы капнуло горячим
соком, обожгло, он помянул Сатану недобрым словом, уронил мясо на землю,
подхватил и, не стряхнув налипших травинок, жадно вонзил зубы. Поспешно
выплюнул -- горячо, перебросил с ладони на ладонь, пожирая глазами ломоть,
истекающий соком в прокушенном месте.
-- Чем убил? -- спросил он торопливо.-- У меня лука не было. Лук
вообще не рыцарское оружие!
-- Сделал, -- отмахнулся калика.-- Палки растут везде, а вместо
тетивы я взял шнур из твоей перевязи.
Томас грыз мясо, посматривал на калику с удивлением. Впрочем,
кабанчик мог оказаться непуганым. Или одуревшим. Или уже раненым,
умирающим.
-- А тебе вера не мешает убивать?
-- Почему бы? -- удивился калика.-- Нет, вера в богов никому убивать
не мешает.
-- В богов? -- переспросил Томас в ужасе.-- Язычник!
Снова уронил, подхватил с земли, не замечая хрустящих на зубах
песчинок и сухих стеблей травы. Калика равнодушно двинул плечами:
-- Моя вера добрее. Никого не гоним. Поставь и Христу столб или крест
возле наших богов. Уже приняли Хорса, Симаргла, даже кельтского Тарана...
-- Язычник! -- повторил Томас с отвращением.-- Христос -- бог
богов!.. Он главнее всех.
-- Поставь рядом, -- повторил калика.-- Понесут жертвы ему одному --
оставим только его.
-- Христос не принимает жертв.
-- А хвалу, песнопения, курение благовонных смол?
Томас хотел заткнуть уши, но на углях жарились сочные ломти розового
мяса, исходили паром и ароматами, калика накалывал прутиком, подавал
Томасу ломти, наконец отдал и сам прутик. Томас кое-как проглотил кус,
просипел полузадушенно:
-- Сам-то почему не ешь?.. Просвечиваешь на солнце...
Олег с сомнением глядел на последний ломоть мяса, распластавшийся,
как раздавленная черепаха среди багровых углей, задумчиво двинул острыми
плечами:
-- Не знаю... Долго жил медом и акридами... Траву ел, листья. А мясо
будит в человеке зверя.
-- Гм... Во мне, к примеру, будит только аппетит.
Калика растянул в подобии усмешки бескровные губы, зубы блеснули
белые, хищные, острые, как у зверя. Он взял последний ломоть голыми руками
не морщась, задумчиво покрутил в ладони, помял. Лицо оставалось
неподвижным, но у черепа, обтянутого кожей, трудно понять выражение. Томас
даже задержал дыхание, когда калика поднес мясо к губам. Бескровные губы
раздвинулись, потрогали жареное мясо. Ноздри подрагивали, вбирая запахи.
Затем калика очень осторожно коснулся мяса зубами.
Томас следил, как ел калика, боялся шевельнуться. Когда калика
проглотил последний кусок, разжеванный так тщательно, словно готовил из
него кашицу, Томас выдохнул с облегчением:
-- Ну вот! А то медом и акридами!
Калика повернулся, в глазах было непонимание. Кивнул наконец,
просветлел:
-- Ты не понял... Запретов на еду в моей вере нет. Это и есть часть
моего подвига!.. Труднее всего одолеть себя. Пост -- это власть духа над
телом. Я жаждал мяса с кровью, но ел только листья, жаждал женщин, но
проводил время в пещере... Только полное воздержание помогает искать
Истину.
Томас спросил разочарованно:
-- Значит, ты еще не отказался от своей языческой веры?
-- Власть моего духа достаточно сильна, чтобы не дать плоти задрожать
при виде мяса, обильной еды. Теперь могу есть мясо. Значит, могу перейти
из Малого отшельничества в Большое...
Томас уже спал, осоловев от сытости.
На седьмой день рыцарь попробовал влезть на коня. Едва конь пошел
шагом, Томас побледнел как смерть, покачнулся. Калика едва успел
подхватить падающего рыцаря.
Когда Томас очнулся, он лежал под тем же дубом. Весь день калика
кипятил в его боевом шлеме вонючую гадость из трав, корней, сбивал с берез
черные наросты, измельчал, кипятил, заставлял Томаса пить отвратительную
горькую смесь, в которой плавали жесткие крылья жуков и чьи-то когтистые
лапки.
Томас клял Везельвула с Астаротом, но пил, ибо в лекарствах не
понимал, как и положено благородному рыцарю, а новому другу верил на
слово.
Калика поил настоями и отварами, умело сшибал самодельными стрелами
птиц. Однажды подшиб молодого барсука. Томас ел, молодая сила быстро
