-- Пойдем. Надо отыскать спуск, а потом щель, откуда желтый дым.
Они отошли на несколько шагов, когда Томас не утерпел:
-- И как она...
-- Не знаю,-- отмахнулся Олег. Наконец, поняв беспокойство рыцаря,
буркнул.-- Там вблизи яма. Я связал, заткнул рот и спихнул. Развяжется не
раньше, чем через пару дней, а мы будем уже далеко...
Они прошли еще с сотню шагов, когда Томас спросил замедленно:
-- А мясо... чье мясо ел?
-- Ящерицу прибил,-- ответил Олег равнодушно.-- А что? Я ж не рыцарь,
чтобы перебирать... Я все ем. А ее мясо прямо нежнейшее, сочное. Твари
всюду приучились жить, даже здесь. Только у здешних ящерок мясо белее. Что
значит, солнца не видели...
Томас поперхнулся слюной. Сожалеюще оглянулся на оставленный костер.
Угли приглашающе багровели под серым пеплом, но калика, сытый и
освеженный, шел быстро, почти бежал, и Томас лишь покрепче стиснул зубы.
Еще одна туча пронеслась, обгоняя других и рассыпая искры. Там, где
эти горящие блестки падали, слышались сухие удары, на горных камнях
вспыхивали короткие злые огни. Луна сияла огромная, мертвенная, с
убийственным холодом свысока взирала на мир смерти.
Теперь свет был ярче, Томас рассмотрел подле камня, на который на миг
опустился перевести дух, отпечатки гигантских копыт. В голове еще гудело
от удара, а тело ныло, медленно отходя от боли, но плечи зябко
передернулись, когда представил себе коня, чьи копыта оставляют в камне
следы, как в мокрой глине. Он сперва даже так и решил, что кто-то
проскакал по глине, которая потом застыла, а то и превратилась вовсе в
камень, к тому же отпечатки не подков, а именно копыт, словно скакал
степняк, но что-то сбивало с толку, он все рассматривал, пока калика не
поднялся:
-- Все. Долго сидеть на месте опасно.
-- Думаешь,-- пробормотал Томас, осматриваясь,-- он успел позвать на
помощь?
-- Какая помощь... Он сам старался прибить нас втихую. Если бы
заорал, сюда бы сбежались все черти, а ими кишит вокруг, сам видел. Но
дрался молча!
Томас потащился, стискивая зубы, ибо в боку колет как ножом, одно-два
ребра сломаны, на ногу хоть не наступай, калику слушал вполуха, сам
разбирайся с загадками, к тому же пошли вдоль гигантских следов копыт,
Томас невольно всматривался, наконец Олег озабоченно оглянулся:
-- Не отставай, следопыт.
-- Не пойму, -- пробурчал Томас тоскливо, -- не галоп, не рысь, не
иноходь... Я думал, что в конях разбираюсь.
-- Может быть, грунь, -- предположил Олег, он даже не смотрел под
ноги.
-- Какая к дьяволу грунь! Копыта слишком разные. Я насчитал восемь! А
конь все равно один.
Калика наконец изволил опустить взор, скользнул по отпечаткам:
-- Так это Хермод скакал. Торопился освободить своего брата Бальдура.
На Слейпнире, понял?
Томас озадаченно кивнул:
-- Ага, ясно. На Слейпнире. За братом, тоже ясно. Но почему восемь
копыт?
-- Потому что восемь ног, -- удивился калика.
-- Степняк?
Калика пожал плечами:
-- Вообще-то да... Их племя вышло из-за Дона, только не британского,
а другого, азиатского. Но когда перекочевали на север... через всю Русь
прошли!.. то из степняков стали настолько оседлыми, что на коней не
научились садиться вовсе. Разве что Один все еще иной раз ездил на своем
Слейпнире, да сыну Хермоду позволял изредка... А вот старший сын уже вовсе
-- не поверишь! -- на двух здоровенных козлах.
Глава 7
Далекие удары тяжелых молотов раздавались справа и слева. Томас
чувствовал, что не сколько разыскивают дворец Вельзевула -- у дьявола
обязательно должен быть дворец с множеством слуг! -- сколько бредут
наугад. Калика часто останавливался, а если делал движение рукой, Томас
послушно нырял в щель, затаивался с мечом наготове.
Лунный свет был все так же слаб, но в этот раз темные фигуры чертей
шли так близко, что Томас мог бы дотянуться до любого. Все в черных
доспехах, настолько закопченных, что ни единого блика, вооружены топорами
на длинных рукоятях. Только у двоих щиты, простые деревянные. Обтянутые
кожей. Впрочем, он помнил из рассказов дяди, что у славного англа
Спартака, который поднял восстание в Риме, щит был из ивовых прутьев,
покрытых корой дерева, как и у всего его войска. Но сумели победить
римские легионы, так что простое вооружение чертей-латников еще не говорит
об их слабости.
Томас проводил долгим взглядом массивные фигуры. Шлемы тоже только у
двоих, простые, без личин или бармиц, конечно -- без гребня и перьев. У
остальных настолько лохматые головы, будто рога торчат во все стороны.
-- Не могу поверить... -- прошептал Томас.
-- Во что?
-- Что эти мерзкие рожи некогда были гордыми ангелами в блистающих
доспехах. Которых Господь низверг за гордыню сверкающим копьем на землю.
Неужто хоть час терпел подле себя эти морды? Вон у того страшнее, чем у
МакОгона!
В темноте пробурчало:
-- Низвергли, может быть и светлого... разве что с пятнышком размером
с маковое зернышко, а здесь во злобе и жажде отмщения такое наплодишь...
Да и сами низвергнутые... Злоба да жажда расквитаться могут еще и не в
таких чудовищ превратить! Помню, один мудрец... его считали мудрецом,
когда возжаждал отомстить одному из владык, в такое превратился... Человек
и то опускается, а что хочешь от черта?
Когда дробный перестук копыт удалился, Томас предложил:
-- Рискнем короткими перебежками от меня до следующего дуба?
Калика чему-то хмыкнул, сказал загадочно:
-- Люблю людей в доспехах. Такое от них слышишь... Ладно, только по
краю котлована.
Снизу поднимался тяжелый запах пота, испражнений. Стук превратился в
неумолчный грохот, почва постоянно тряслась. Лунный свет серебрил вершины
камней, а в самом котловане было темно. Они долго лежали, всматриваясь до
боли в глазах, уже плавали цветные пятна от напряжения, наконец медленно
стало проступать копошащееся месиво человеческих тел. Тускло поблескивали
кирки, молоты, часто вспыхивали короткие багровые искры. Томас заметил,
что калика вслушивается в доносящийся снизу шум, выуживая крики, слова,
жалобы, стоны.
-- Что-то понял?
-- Ерунда,-- отмахнулся Олег.-- Это тритонисты, пальписты,
левоходники...
-- Что-то? Говори по-человечески.
-- Я и говорю, разве не понял? Здесь собрали тех, кто поклонялся
тритону, когда надо было поставить жертву протею. Еще тех, кто обошел храм
Аспы слева, когда надо справа, кто небрежно затесал кол перед статуей
Теплакенапа...
Голос рыцаря в темноте прозвучал так рассерженно, что Олег на миг
увидел багровое свечение:
-- Черт бы побрал... Какой тритон, какая Аспа? Этих несчастных все
еще терзают?
-- Как видишь.
-- Но уже нет никакой Аспы!
-- Как видишь,-- повторил Олег,-- никому не нужно прошлое. Как бы
высокопарно о нем не говорили. Эти люди заброшены. Мир изменился, законы и
мораль изменились... Их грехи даже ваша злая церковь не признает грехами,
но они все еще терзаются в муках... И так будет.
-- Но почему? -- прошептал Томас возмущенно.
-- А никому не нужно прошлое,-- ответил Олег мертвым голосом.-- Что
бы ни говорили. Как и мы будем не нужны новому поколению. Как и те не
будут нужны следующим...
Томас покачнулся от волны горечи:
-- А как же, мол, без знания прошлого нельзя понять будущего?
Калика отмахнулся:
-- Умничают. Жрать-то всем хочется. В прошлом не было тех проблем, о
которые расшибаем головы сейчас, так что опыт прошлого неприменим. Так,
всего лишь история... Собрание анекдотов.
Грохот молотов то приближался, то уходил в сторону. Луна иногда
пряталась надолго, в эти мгновения они проскакивали открытые пространства,
иной раз едва не сталкиваясь с деловитыми чертями. На кольях висели
отрубленные головы, кровь темными струйками бежала по дереву, лица
дергались в судорогах, в выпученных глазах стояла боль. Они провожали двух
людей покрасневшими белками, губы кривились, но не хрипа не вылетало из
перекошенных ртов, лишенных глоток...
Дальше лунный свет выхватил из тьмы ряд высоких кольев, белесые, как
придонные рыбы, тела на вершинах. Чем ближе подходили, чем больше холодела
кровь от хрипов и стонов несчастных, что постоянно чувствуют, как
заостренное дерево разрывает им плоть. Олег шаг не прибавил, лишь чуть
отвернул голову, а Томаса трясло, он схватил себя обеими руками за голову
и сжал, пытаясь заглушить страшные звуки рвущегося мяса, и только страх,
что уже отстал от калики заставил ослабевшие ноги двигаться быстрее.
В одном месте Томас успел увидел прикованного к стене огромного
человека. Широкие плечи и могучая грудь говорили о его великих
достоинствах, как могучие руки -- о исполинской силе. Томасу почудилось,
что тело прикованного словно бы струится, лишь потом понял с содроганием,
что тот с ног до головы покрыт полчищами злых ос.
Калика кивнул привязанному великану:
-- А, Керсасп... Прости, но за нами и так погоня.
Когда ушли далеко, Томас шепнул, косясь через плечо на оставленного
гиганта:
-- За что он здесь?
-- Загасил огонь ударом палицы,-- буркнул Олег.-- Как видишь, в
старину за что только не карали.
Томас удивился:
-- Я сам видел как сарацины бросили одного в костер только за то, что
тот плюнул в огонь. Справедливо! Разве в огонь можно плевать?.. А тут ему
еще и добавят.
Воздух был сухой и горячий, вскоре увидели впереди страшное багровое
зарево. Только горело не само небо, а земля. Осторожно приблизились,
закрывая лицо руками от жара, там текла огненная река. В ней несло людей,
что страшно кричали и пытались выбраться, но берег был крут, руки
несчастных не доставали до края.
Томас с содроганием смотрел, вздыхал, спросил сдавленно:
-- За что их так?
-- Откуда я знаю? -- огрызнулся Олег.-- Это тебе знать лучше. Ваш ад,
христианский!
Несчастные горели, но не сгорали, страшно было смотреть, как пытаются
выскочить из сжигающего жара, но от усилий уходили в горящую тяжелую массу
с головой. Томас шел по краю, стараясь не смотреть на казнимых, но все же
бросал взгляды украдкой, вдруг остановился, всматриваясь в человека,
которого несло вдоль самого берега, тот молча хватался окровавленными
руками, на голове чудом сохранился шлем, сейчас докрасна раскаленный,
пышущий жаром.
Его упорно тащило вдоль берега, он стонал сквозь зубы, но всякий раз
пытался ухватиться, хотя ему приходилось из-за железного шлема хуже
других: срывался и погружался с головой, а выныривал намного ниже по
течению.
Томас наклонился с криком:
-- Кто ты, доблестный?
Человек, которого несло уже мимо, хрипло прокричал:
-- Эдвин Торнхейм... из рода Белунгов...
Томас упал животом на берег, протянул руку и, вскрикнув от боли,
успел ухватить за скрюченные пальцы обреченного. На долгий страшный миг
показалось, что течение и тяжелый Эдвин увлекут в огненную реку,
ухватиться не за что, а калика уже убрел далеко, но Томас боролся изо всех
сил, рвал жилы, кряхтел, стонал и плакал от ожогов, но устоял, а сэр Эдвин
ухитрился ухватиться другой рукой за край берега, с усилием подтянулся.
Томас ухватил его за голое плечо, горячее и с бегущими язычками пламени,
подтащил, и Эдвин тяжело перевалился на берег.
Мгновение он лежал, дыша хрипло. Огоньки медленно гасли по всему
телу, потом с натугой перекатился в сторону от реки. Томас с облегчением
поймал вдали взглядом калику. Освещенный красным пламенем, тот стоял на
излучине, махал рукой. Томас помахал в ответ, спросил жадно:
