толчок в спину. Инстинктивно напряг мышцы, уперся коленом в сидение, там в
красивой позе замерла с книгой на коленях хорошенькая женщина. Сзади
толкнули еще раз, но он движением плеч дал понять, что сейчас повернется и
разберется с нахалом, и там затихли.
Проехав еще остановку, Алексеев скосил глаза и почти не удивился,
узнав вчерашнего заморыша. Все мы механизмы, подумал он с горечью.
Вращаемся, несчастные колесики... Вся наша жизнь состоит из одного дня,
раздробленного на множество одинаковых отражений...
Когда он торопливо поднимался по лестнице к дверям института, сверху,
откуда-то из окон, летел обрывок газеты... Алексеев остановился, уже
предчувствуя, что последует. Листок попрыгал вниз по ступенькам, на
асфальте его подхватило ветерком, закружило, он завис над урной, медленно
опустился туда, но в последний момент тот же ветерок выдернул его, лихо
взметнул высоко-высоко, листок пронесся вдоль троллейбусных проводов,
уменьшился в размерах и пропал...
В отделе он скользнул за свой стол, торопливо развернул лист ватмана.
Все корпели над бумагами, лишь Колхозников где-то шастал, но ему все как с
гуся вода. Через три стола светилась на солнце золотистая головка Златы,
искорки так и прыгают по волосам, с грохотом свалил груду папок Лявонищук
- все, как вчера...
С шумом распахнулась дверь. В отдел, едва не задев притолоку головой,
вошел Цвигун, за ним семенил Маркин. Цвигун, как всегда, свиреп и лют,
черные брови грозно сошлись на переносице, но сам бледен, с нездоровой
желтизной...
- У вас аспирина нет? - обратился он к Лявонищуку. - Вы вечно
стонете... Голова трещит, прямо раскалывается. Анальгин не годится, а от
тройчатки болит еще сильнее, а вот аспирин бы в самый раз...
Лявонищук растерянно развел руками:
- Нету... Знал бы, что у начальства голова болит, захватил бы.
- Знал бы, - передразнил Цвигун. - Если бы я знал, сам бы взял.
Он пошел дальше, Маркин с облегчением сел за свой стол. Алексеев
замер, боясь шелохнуться. Вчера слышал этот диалог слово в слово! С теми
же интонациями, жестами, мимикой...
Он растерянно посмотрел по сторонам. Маркин трудился, скреб лысину,
поджимал губы, выпучивал глаза, все привычно за годы совместной работы, и
Алексеев перевел взгляд дальше, но что-то заставило его оглянуться,
какая-то неправильность... Костюм, стопка папок, яркий календарь...
Календарь!
- Коля, - сказал Алексеев, волнуясь. - Сегодня 12 апреля!
Маркин поднял голову, оглянулся.
- Да? - переспросил он неуверенно.
- Срывай, срывай. Не жадничай!
Маркин нерешительно поднял руку, осторожно и с сожалением отодрал
листок, но едва положил на стол, как подал голос Лявонищук:
- Сдурели? С утра было одиннадцатое. Ты чего, Алексеев, людей дуришь?
- Это вы сдурели, - сказал Алексеев со злостью, не понимая, откуда
она берется, и почему так кипит, переливается через край. - Вчера было
одиннадцатое, хорошо помню!
Он доказывал с такой бешеной настойчивостью, что они отступились, но
Лявонищук все же переспросил у других инженеров, и те в один голос тоже
подтвердили, что сегодня только одиннадцатое.
Алексеев затравленно забился в свой угол. Никто из них не помнит
вчерашнего дня!
И вдруг с потрясенной ясностью понял, что знает все, что произойдет.
В обед женщины поставят чайник, привычно поругают грузинский чай низшего
сорта, и тут Клавдия вытащит из сумки две пачки цейлонского... Бабы ахнут,
на радостные вопли заглянет восточный красавец из толкачей, извлечет из
дипломата заготовленную шоколадку... В три сорок отпросится на учебу
Вавайло, Сергеев выйдет покурить и сбежит, затем явится толстуха из
соседнего отдела с кучей импорта для продажи... Что еще? К Маркину придет
дочка за ключами, у Клавдии лопнет флакон с клеем...
Когда все стало осуществляться, Алексеев в страхе понял, что с миром
что-то стряслось. День повторяется, это и есть вчерашний день, только он
единственный живет в нем вторично, сохраняя память, а для остальных это
день первый!
Долго ли это продлится? Впрочем, другие, наделенные полномочиями и
умением, уже наверняка занимаются этим феноменом, а он должен просто жить.
Жить и приспосабливаться к изменившимся условиям...
В среду он проснулся с мыслью, что сон приснился странный, но тут
взгляд упал на часы: ровно восемь и... одиннадцатое число!
Он вскочил, редкие волосы встали дыбом. В страхе приготовил завтрак,
и все время ощущал: кожей, чутьем, что это тот же самый день, тот же
воздух, все то же самое, что было вчера и позавчера при пробуждении,
присутствует и сейчас.
Газета в ящике снова за одиннадцатое, и точно в том же положении:
подогнув последний листок и зависнув между узкими стенками. Третья газета
за одно и то же число!
Троллейбус тот же, и он машинально пробрался по салону к бабище,
которая должна была вдруг вскрикнуть, вслух вспомнить про ключи и поспешно
выскочить на остановке.
Бабища выскочила, и он тут же опустился на свободное место, опередив
другого хмыря, для которого прыжок толстухи оказался неожиданностью. Он
ехал, испуганный донельзя и странно счастливый, что наперед знает будущие
события. Колхозников опоздает, у Цвигуна головная боль, цейлонский чай
Клавдии, толкач с шоколадкой, дочка Маркина, лопнувший флакон с клеем,
толстуха с импортом...
И все же по нервам пробежал ток, когда увидел над головой Маркина
красочный календарь, с которого Маркин еще позавчера сорвал листок с 11
апреля. Теперь этот листок был на месте, цел-целехонек!
Странно, успокоился быстро. За пять минут до обеда ощутил, что
сейчас, как и "вчера" и "позавчера" подойдет Бакуленко с занудным
разговором о шансах нашей сборной, все-таки впервые вышли в полуфинал
мирового чемпионата, и торопливо поднялся, обогнул стол и уже на выходе
увидел, что Бакуленко как раз подошел к его столу, но вынужденно повернул
к Лявонищуку, который опасности не ждал и сбежать не успел.
Все, как он понял, повторяется с абсолютной точностью, и лишь он один
сохраняет память о каждом продублированном дне и поэтому может с учетом
событий...
В четверг, который был все еще понедельником, Алексеев решился на
крохотное изменение. Цвигун шел мрачный, как туча, сзади семенил Маркин, и
по всему было видно, как раздражен и взвинчен Цвигун.
Когда они приблизились к Лявонищуку, Цвигун уже раскрыл было рот, но
Алексеев протянул на ладони коробочку.
- Что это? - рявкнул Цвигун.
Чувствуя, как начало колотиться сердце, Алексеев заговорил торопливо:
- У вас адски болит голова, прямо раскалывается. Анальгин не
помогает, от тройчатки болит еще сильнее, а вот аспирин в самый раз...
Цвигун смотрел ошалело. Потом осторожно, как гремучую змею, взял
коробочку и, все еще не отводя взгляда от Алексеева, сыпнул в ладонь белые
плоские диски, два отправил в рот, остальные запихнул обратно.
- Вы меня удивили, - сказал он, возвращая таблетки.
- Дай бог, не последний раз, - ответил Алексеев лихо.
Он вернулся к столу. Цвигун двинулся дальше. Уже на выходе они с
Маркиным обернулись, посмотрели на Алексеева.
С этого времени он зажил странно счастливой жизнью. Выходил из дома и
уже до мельчайших подробностей знал: кто встретится, как встретится, в
троллейбусе заранее знал, кто войдет, где и кто сойдет. Храня верность
Злате, тем не менее не удержался от соблазна сесть рядом с удивительно
хорошенькой девушкой, на третий день осмелился заговорить с ней, она
ответил холодновато, но это не страшно, завтра подойдет с другого бока,
так или иначе, а ключи подберет, если возжелает...
Заморыша вовсе затиснул в угол, на реплики оттренировался отвечать
так, что сраженные наповал сгорали от стыда и явно клялись втихомолку
больше не раскрывать рта в общественном транспорте.
Однажды утром решил поджарить картошки, и на обычный свой троллейбус
не успел. Правда, тут же подошел еще один, но Алексеев ощутил почти
физический шок: люди другие, поступки их непредсказуемы, ситуации новые,
никого раньше не видел, неуютно и даже жутковато... Конечно, если
захотеть, то завтра станет знакомо, стоит только снова сесть именно в этот
троллейбус, но сейчас еще как неуютно!
На работе все шло по счастливому трафарету. Иногда он решался на иной
поворот разговора, на другие поступки, но как-то отдалил на будущее мысль
о других маршрутах, о кино, прогулках... Там же другие люди, другие
поступки. Как хорошо в стабильном надежном мире, где ничего не меняется,
где все расписано наперед!
Как-то привычно ощупывая в кармане заготовленный для Цвигуна аспирин,
он прислушался к Колхозникову, этому вертопраху и красавцу, который
наклонился на столиком Златы и уже который день повторял с одинаковыми
интонациями один и те же слова:
- Сегодня день рождения у меня, придут друзья... Не заглянешь на
часок?
Злата отвечала достаточно серьезно, хотя и со смешинкой в глазах:
- Единственное место, куда я бы сходила вечером, это на концерт
Андрея Калинина... Вчера приехал, только один концерт проездом!
- А завтра? - спросил Колхозников ревниво.
- Сегодня и уедет, - ответил Злата, сделав вид, что не поняла
вопроса. - Билеты вчера еще не продавали, а сегодня с работы ж не
отлучишься...
На следующее утро Алексеев долго ломал голову, еще больше - труса в
себе. Наконец с отчаянной решимостью впервые в жизни поехал не на работу,
а прямо к кассам филармонии. Завтра о прогуле никто и знать не будет... по
крайней мере он на это надеется - все начнется сначала!
Перед закрытой кассой колыхалась масса народа, добровольцы наводили
порядок в очереди. Он повздыхал и тоже покорно встал в длинную тонкую
цепочку. Через три часа он приблизился к окошку на расстояние вытянутой
руки. В это время касса закрылась на обед, и он еще час провел на ногах, а
за это время пришлось, скооперировавшись с другими театралами и, черпая
смелость друг у друга, выталкивать темных личностей, пытавшихся проникнуть
без очереди, отражали пенсионеров и прочих, вовсю размахивающих разными
справками, и уже чуть ли ни к концу рабочего дня наконец-то вырвал из рук
кассира два желанных билета.
На другой день утром ехал на службу и все же трясся. В троллейбусе
привычно загнал хиляка в угол, место толстухи занял сразу же, но чем ближе
к месту работы, тем больше холодело сердце: вчера прогул! Заметят или не
заметят?
На входе газетный лист все так же порхал над урной, в отделе царила
привычная суета, а на календаре Маркина - одиннадцатое апреля. Ура!
Он по-хозяйски осмотрелся. Что бы ни натворил здесь, завтра все
забудется. Сотрется в полночь. Утром он снова будет в понедельнике -
счастливо, сказочно знакомом до мелочей.
Со странным чувством ждал, глядя на часы. Через две минуты
Колхозников поднимется, проскользнет как угорь к столу Златы, нависнет над
ней, стараясь заглянуть в глубокий вырез кофточки, раскроет рот для
дурацкого предложения...
Алексеев дождался ее слов: "...еще не продавали", подошел к ним и
спросил как можно небрежнее:
- Билет на Калинина? Партер подойдет?
Злата чуть растянула губы в улыбке, а Колхозников тут же с
готовностью захохотал. Алексеев вытащил билеты, бросил один на стол перед
девушкой, отвесил церемониальный поклон и ушел к своему рабочему месту.
Через минуту прибежала Злата.
- Это не шутка?
- Билет подлинный, - ответил он как можно небрежнее.
- Но их же вчера не продавали! Начнут только сегодня, и то со второй
