половины дня...
Он решился посмотреть ей в глаза, сказал осипшим голосом:
- Злата, у каждого свой секрет... Пойдешь?
- Спрашиваешь, - ответила она, лицо ее сияло. - Саша, милый, да я
тебя просто расцелую!
- После концерта, - ответил он и весь остаток дня радовался, что
впервые нашелся, не мямлил.
Он примчался на следующее утро сияющий, радостный. Маркин покосился
удивленно, но Алексеев был уже возле Златы, сказал шепотом, чтобы не
слышали другие:
- Доброе утро, солнышко!
Злата удивленно вскинула брови, несколько мгновений смотрела в упор.
Глаза ее удивленно расширились.
- Злата! - воскликнул он растерянно.
В отделе начали оборачиваться.
- Я слушаю, Александр Михайлович, - откликнулась она с нотками
удивления. - Чего вы хотите?
- Злата... Я же... мы ведь...
Он растерянно хлопал губами, но глаза сами отыскали календарь со
свеженьким листком за одиннадцатое апреля.
- Извини, - сказал он севшим голосом. - Жара собачья... Мысли
путаются.
За столами послышались смешки, Колхозников вполголоса бросил:
"Перегрелся..." Алексеев с гудящей головой вернулся за свой стол. Для нее
вчерашний день - это воскресенье, когда он копал Тержовскому огород. Как
давно это было... Через полчаса к ней подойдет Колхозников, заглянет в
разрез блузки и начнет дурацкую басню про день рождения...
Он опустил голову на руки. В ушах зашумело, глаза застлало горячей
кровью, и там гасли золотые искорки - память о вчерашнем... Опять брать
билеты на Калинина, опять все сначала?
Робко прилила нежность: впереди прогулка по ночному парку, первый
поцелуй, уговоры зайти на чай, колебания, зарубежная эстрада по
телевизору... А что, если все же повторить? Уже знает ее реакцию, можно в
некоторые моменты вести себя иначе...
Он встал и, не обращая внимания на любопытные взгляды коллег, собрал
портфель и направился к выходу.
Так прошла еще неделя. Странная неделя. Семь концертов Калинина,
"который проездом", семь прогулок по ночному городу, которые все
сокращаются, три первые брачные ночи...
Нелепая противоестественная жизнь. Сладкая, могущественная, но в
чем-то и уродливая. Еще не понял, в чем же, но догадывался, ощущал,
чувство не из приятных, словно сделал что-то подловатое и скрыл, но ведь
себя обязательно уважать надо, от неуважения к себе гадкие болезни
заводятся в организме! Как говорят в народе, все болезни, кроме одной, от
нервов...
"Остановись, мгновенье..." Вот и остановил. Целый день остановил.
Заржавленная игла времени постоянно срывается на запиленной пластинке
жизни на одну и ту же строчку, и день повторяется, повторяется,
повторяется...
Исполнилась мечта идиота, жить в мире без неожиданностей, в мире
абсолютно стабильном, устойчивом! За эти недели изучил всех вдоль и
поперек, стал чуть ли не богом. Правда, богу скучновато: тот же номер
газеты, та же программа по телевизору...
Ладно, это терпимо. Телевизор можно не включать, а газету нетрудно
выбросить в мусорный ящик, не раскрывая. Но Злата, Злата!
Прекрасно - вечно первый поцелуй, но это же никогда не заиметь семьи,
детей, вовсе отказаться от будущего. Не иметь детей! А он хочет целую
кучу. Чтоб мальчики и девочки. Чтобы Злата встречала с работы, чтобы
детишки ползали, мешали, приставали, а он будет водить их в садик,
оправдываться за разбитые стекла, краснеть перед учителями в школе...
Если он останется в этом дне, если будет жить только сегодняшним
днем, то никогда, никогда Злата не станет его женой!
Он резко встал, почти подпрыгнул, застегнул пиджак.
- Куда? - спросил Колхозников ревниво.
- На Кудыкину Гору, - ответил он.
На вокзале он выждал время, когда они с Тержовским прибежали к
электричке, вошел в вагон. В первом вагоне старухи не было и во втором
тоже, и он медленно пошел дальше, протискиваясь по забитому проходу,
всматриваясь в пассажиров. Пусть не найдет в этом поезде, пересядет в
другой... Завтра этот пропустит, начнет с другого, третьего, и ни один
человек не укроется...
Старуху он обнаружил в пятом вагоне. Она поймала его взгляд издали и
уже не отводила глаз, пока он не подошел вплотную.
- Садись, батюшка, - сказала она, растягивая слова. - Ну, как тебе
можется?
- Уже не можется, - ответил он с трудом. - Я был не прав. Выпустите
меня из этого... изолятора счастья и стабильности.
- Ну тогда иди, укрепив сердце, - сказала она благожелательно. -
Завтра будет двенадцатое.
- Правда? - спросил он жадно.
- Правда. Ты верно сказал тогда, что мы можем многое, но пользы от
этого нету... Тупик! Поэтому мы и уступаем дорогу, хотя и энтая... ну, по
которой идет остальной мир, не шибко гладкая, как я погляжу...
Поезд начал притормаживать. Старуха выглянула в окно, заспешила к
выходу.
- За внучку спасибо ему! - крикнула она уже с перрона.
Сердце в груди стучало тревожно и счастливо. Завтра новый день,
полный неожиданностей... Всяких, разных. Настоящее стремится не допустить
неведомое будущее, ибо будущее - угроза застойному дню сегодняшнему. Но
он, трусливый и закомплексованный, все же выбирает трудные дни с грядущим!
Юрий НИКИТИН
ЗДЕСЬ ВСЕ ПРОЩЕ И ЛЕГЧЕ
Яростно взревели на форсаже двигатели, мелко-мелко затрясся пол - и
все смолкло. Тролль отстегнул ремни, легко вскочил.
- Ас, - сказал Макивчук одобрительно.
Третий член экипажа, курсант Медведев, которого пока попросту звали
Женькой, еще барахтался в противоперегрузочном кресле, пытаясь выбраться.
Тролль отстегнул ему ремень, и у курсанта от стыда запылали уши: как
старушке помог!
Макивчук подвигался в кресле, устраиваясь поудобнее. Тролль отодвинул
панель, открыл нишу, где висели три скафандра, три автомата, три ракетных
ранца. Скафандр Макивчука был самым изношенным. Каждый миллиметр нес
память о кипящей магме, микрометеоритах, силовых полях, стычках с
чудовищами, авариях. Скафандр Тролля выглядел получше, а Женькин просто
сверкал, хотя курсант тайком сколупывал с него краску, придавая бывалый
вид.
- Возьми с собой Женьку, - вдруг сказал Макивчук. - Пусть потешится.
Все-таки у парня первый выход. Первый бал, так сказать.
Женька оторвался от экрана, глаза его радостно распахнулись, став
размером с два блюдца.
- Собирайся, - сказал Тролль. - Собирайся, Наташа Ростова.
Курсант обиженно взмахнул длинными девичьими ресницами, но Тролль уже
нетерпеливо подтолкнул его к скафандрам.
- Минута на сборы! Быстро. Не забудь автомат.
Он подошел к скафандрам, повернулся раз, повернулся другой, и вот
скафандр уже на нем. Застегнутый полностью, экипированный. А Женька опять
поразил космонавтов каскадом беспорядочных движений, когда руки и ноги
мелькают как при ускоренной киносъемке, но в результате он завяз в
пряжках, поясах, предохранителях, ноги сдавило, а в поясе раздулся, как
аэростат.
Тролль, досадливо морщась, дернул его за пояс, другой рукой врезал по
шее, и курсант мигом оказался в скафандре. Пока он, раскрыв рот от
возмущения, раздумывал: обидеться или поблагодарить за помощь, Тролль
ткнул пальцем в красную кнопку на пульте.
За стеной послышался вздох, медленно зашелестели невидимые механизмы.
Заскрипело, завизжало, и Тролль стал притопывать, изображая нетерпение,
заговорил громко, пытаясь заглушить скрипы и старательно не замечая
свирепый взгляд Макивчука - следить за исправностью и смазывать входило в
его обязанности.
Макивчук сказал вдогонку:
- Далеко не забирайтесь. Место и здесь ничего, маяк воткнем быстро. И
неподалеку, лишь бы уцелел при взлете. К обеду чтоб вернулись! Кстати, на
обед опять хлорелла.
Последние слова произнес почти злорадно. Даже чуть неловко стало за
желание уколоть счастливчиков, которые могли разгуливать по чужой планете,
а ему, капитану, приходится оставаться в корабле.
Он один ел хлореллу с аппетитом. Тролль не терпел водоросли, а Женьке
просто еще не опротивело самое привычное блюдо звездолетчика. Он готов был
в случае чего глодать и сапоги, даже нахваливать, так восторженно
относился ко всему, что происходило в космосе.
Люк распахнулся, они перешли в шлюз, подождали. Стрелка пошла к нулю,
давление уравновесилось, дверцы захлопнулись, теперь раздвинулись створки
внешнего люка.
Корабль стоял на равнине, границы которой терялись в красноватом
тумане. В разрывах иногда мелькали тени: не то движущиеся скалы, не то
сгущения воздуха. По черной земле стремительно бежали потоки лавы.
Красная, тяжелая, пышущая жаром, она разбегалась ручьями, все время меняла
русло... И тут Женька понял, что никакой лавы нет - тени, призрачные и
удивительно объемные тени...
Над головой страшно грохнуло. Они одновременно задрали головы. В
красном жестоком небе быстро двигались плотные массы. Сталкивались,
слышался короткий страшный треск. На миг в красной лаве неба взрывался
гейзер ни на что не похожей молнии: круглой, с мантией и длинными
ослепительными отростками, похожей на чудовищного плазменного спрута.
И пока Женька стоял зачарованный, Тролль хмыкнул и стал спускаться по
лесенке. Красоты иных миров не трогали, вулканы и прочие напасти не
пугали. На самые диковинные планеты опускался с таким видом, словно вышел
из дома в булочную.
На нижней ступеньке он приостановился, крикнул:
- Эй, поэт! Уступаю честь первым ступить на неизведанную планету!
Женька кубарем скатился по лестнице. Тролль пошел сзади, скептически
посмеивался. Будет чем курсанту расхвастаться перед девчонками.
- Иди рядом, - предупредил он. - Планета выглядит мирной, но в нашем
деле нужно быть начеку всегда.
У Женьки от счастья глаза вспыхнули как фонари.
- Что-нибудь может случиться? - спросил он задыхающимся голосом.
- Может, - ответил Тролль, - если ты...
Курсант споткнулся о невесть откуда взявшийся корень и позорно
шлепнулся. Автомат полетел далеко в сторону, "корень" в панике метнулся в
чащу.
-...не будешь смотреть под ноги, - закончил Тролль.
Пристыженный Женька отыскал автомат и пошел рядом со старшим
товарищем. Под ногами шелестит трава. Самая обыкновенная, заурядная.
Увидел бы на 3емле, не обратил бы внимания.. Но это же другая планета!
Они вышли из зоны тумана, и мир мгновенно стал иным. Ни скал, ни гор,
они шли по равнине, за спиной остался корабль, а впереди зеленела роща.
Отсюда выглядела как заурядный лес, земной лес.
- Заглянем туда, - сказал Тролль, - и вернемся. Дадим возможность
капитану похвастать луженым желудком. По-моему, он произошел не от
обезьяны, хотя и здорово смахивает на гориллу средних размеров, а от
крокодила. Те даже камни глотают и переваривают!
Чем ближе подходили к роще, тем больше разрасталась в размерах,
наконец превратилась в скопище разновысоких и разновеликих растений,
похожих на чудовищные стебли молочая. Широкие зазубренные листья
загораживали проход, угрожали, бросали на землю странные зеленоватые тени.
В роще Тролль шел как через разросшийся сорняк, брезгливо переступал
через упавшие рыхлые стволы, небрежно отмахивался от ощупывающих усиков
ползающих растений.
Женька двигался следом, замирая от восторга. Автомат держал подобно
Яну - в одной руке, и мучился, что получается не так красиво и
естественно, как у знаменитого аса.
Сказочный лес! Широкие листья, в которые и слона можно завернуть,
толстенные налитые соком стволы. Ткни пальцем - пробьешь! Шероховатая
