второй ряд распался на группки и стал осторожно обходить его сзади.
Он только высокомерно оглянулся. Пора дать размяться мускулам. Черные
твари, гнусные твари, вы - порождение мрака, черных глубин космоса, вас не
принимает ни одна планета, вы не в состоянии жить даже в мрачных угрюмых
мирах далеких планет, где у животных в жилах течет жидкий аммиак, а
купаются они в жидком гелии. В этих мирах жарко даже для грокхов. Они
кристаллические твари, еще хуже, чем отвратительные волновики...
Он бил и бил их по головам стальными кулаками. Грокхи разлетались на
осколки, и это было красиво: серебристые кристаллы на черном бархате
космоса! Двое уцелевших повернулись и бросились наутек. Он не стал
преследовать, хотя догнать мог бы легко.
Сильным прыжком он достиг Башни. Она плавала в облаке Красного
Тумана, то скрываясь в сгущениях, то выныривая. Единственное окно было на
самой верхушке. Снова закрыто...
Он ощутил как от сладкой боли сжалось сердце. Там была Она,
Единственная и Неповторимая. Он мог бы достичь окна одним прыжком, одним
усилием воли, мог бы в мгновение ока разрушить каменные стены, но...
- Принцесса! - крикнул он громким голосом. - Я уничтожил грокхов!
Окно оставалось неподвижным, тогда он крикнул снова. На этот раз там
будто бы что-то шевельнулось, а через мгновение окно открылось.
- Принцесса, - сказал он нежно, - принцесса...
Он смотрел и не мог насмотреться на нежное женское личико. Ради него
он несся через вселенную, разматывал спирали галактик, сгущал туманности,
разбивал нейтронные звезды. Только ради нее...
И в этот момент сзади на него бросился грокх. Девушка в окне
испуганно вскрикнула, но он успел перехватить зверя левой рукой и сжать за
шею. Грокх рассыпался алмазной пылью.
- Это был последний, принцесса! Больше они не потревожат твой покой.
Он собирался сказать еще что-то, но вдруг произошло непостижимое,
потому что Башня накренилась и стала падать на него! Это было непостижимо,
потому что Башня падала помимо его воли. До этого все делалось только по
его законам. Он творил миры, уничтожал их, выдумывал чудовищных зверей, с
которыми сражался, и сам же стирал их, чтобы дать начало новой выдумке. Он
создал Принцессу и эту Башню, и это были не единственные Принцесса и
Башня, которые он сотворил за свою бессмертную жизнь. Века, тысячелетия,
миллиарды, ундециллионы лет, даже гуголы, он властвовал в этом мире...
Башня обрушивалась. Он ощутил сильную боль и потерял сознание.
Свет. Ровный желтый свет. Он лежал на странном приспособлении. Это
был совершенно новый мир, который он никогда не создавал. Это был странный
мир.
Он попытался деформировать пространство, погасить свет. Ни-че-го! Мир
не слушался. Это было непостижимо, но это было так. Мир вел себя так,
словно не был его созданием. Словно он существовал сам по себе.
Он лежал неподвижно, стараясь понять происходящее, и не заметил как
отворилась дверь. В помещение вошла женщина.
- Как вы себя чувствуете? - спросила она, и он почувствовал, что ее
речь ему понятна.
- Хорошо, спасибо, - ответил он хрипло.
- Вот и отлично, - обрадовалась она. - Значит метод Синенко дает
результаты. Ваш летаргический сон был наиболее продолжительным во всей
нашей клинике! Вы самый замечательный больной, на вас даже приходили
смотреть зарубежные специалисты!
- Где я? - спросил он медленно.
- В больнице, - сказала она терпеливо.
- Больница - это такой новый мир?
- Больница только часть этого мира, а сам мир огромен!
Да, мир оказался огромен. Однако насколько он был беден. В нем нельзя
было летать по собственной воле, деформировать время и пространство,
создавать вещи из ничего, превращать мертвое в живое, возвращаться в
прошлое, выпрыгивать в космос, проноситься сквозь звезды...
В этом мире ничего нельзя было делать по собственной воле! Здесь
командовал мир, но нельзя было командовать миром! Но что за жизнь, сплошь
из ограничений?
Он привязался к женщине, которая первой навестила его после
пробуждения. Может быть потому, что она немного напоминала ему принцесс
последней формации. Однажды они пошли от больницы вместе. Она жила где-то
в районе новостроек, и пришлось долго стоять на автобусной остановке в
ожидании транспорта.
Дул холодный ветер. Асфальт покрыт тонким слоем жидкой грязи, воздух
был промозглым. Александр стал спиной к ветру, стараясь защитить маленькую
женщину, но это удавалось плохо. Ей было очень холодно, она зябко
куталась, втягивая пальцы в рукава. Даже голову, как улитка, вбирала в
плечи, но крошечный воротник куртки был слабой защитой.
Он стиснул зубы. Как все было просто в том мире! Захотел - полетел.
Или сразу очутился в нужном месте.
- И все-таки тот мир лучше, - сказал он, продолжая разговор, который
они начали раньше.
- То иллюзорный мир, - ответила она устало. - Созданный твоим
воображением. А это реальный мир. Мы живем в реальном!
- И в иллюзорном, - возразил он. - Каждый человек, хоть немного живет
в иллюзорном. Одни больше, другие меньше. А есть категории людей, которые
почти полностью. Это поэты, художники, мечтатели...
- Да, но в реальном мире...
- А он не такой уж реальный. Каждый дополняет его воображением. Иначе
он был бы настолько страшен, что никто и жить в нем бы не смог.
По середине шоссе пронесся, расшвыривая комья грязи, автобус с
потушенными огнями. Шофер торопился сдать смену. Столпившиеся на остановке
проводили его разочарованными возгласами.
- Я попробую взять такси, - предложила женщина.
Однако не получилось и с такси. Машины пролетали мимо, не
останавливаясь. Наконец Лариса, так ее звали, махнула рукой, и вернулись
на автобусную остановку. Пришлось потерять еще полчаса, пока подкатил
автобус.
Потом минут сорок они шли через пустырь. Ноги скользили в жидкой
грязи, брюки испачкались с первых же шагов. Она стойко держалась, даже
подбадривала приунывшего спутника.
- У меня тепло, сухо. В таких контрастах есть и своя прелесть. Трудно
оценить уют, пока не вымокнешь под дождем или не промерзнешь на улице.
Лишь тогда такие простые вещи, как чай и кофе, приобретают особое
значенеие.
- Моя беда в том, - ответил он, - что я побывал в двух мирах. А вы
все живете только в одном. И мне ваш мир кажется унылым и скучным, после
моего красочного, где я был наделен беспредельным могуществом и жил вечно.
- За секунду может присниться целая жизнь, - сказала она задумчиво, -
а вы пробыли в летаргическом сне двадцать пять лет. Не мудрено, что
научились управлять сновидениями и стали считать их единственной реальной
жизнью.
- Но мне не нравится этот мир. Тот был лучше.
- Но приходится мириться с этим. Мы можем только улучшить его.
Собственно, мы должны улучшать его. А уходить в иллюзорный... Это удел
слабых, раздавленных жизнью. Только они прибегают к наркотикам.
- Не называй тот мир иллюзорным, - попросил он. - Он точно так же
реален. Он иллюзорен для тех, кто там не был или побывал недолго. Для
меня, например, этот мир кажется гораздо более иллюзорным. Здесь так много
очевидных нелепостей, что мне просто трудно их перечислить. Те же
нелетающие горы, мертвые камни, постоянно мокрый океан, не говорящие
по-человечески животные... Абсурд! Но вы привыкли к этому, и вам ничто не
кажется странным.
Они подошли к ее дому. Лифт был занят, пришлось подниматься пешком.
Потом она ушла на кухню приготовить кофе, а он стал просматривать книги.
Много: по истории, археологии, этнографии, лингвистике, художественной
литературы и очень много медицинской.
Из кухни уже доносился ароматный запах кофе, когда он снял с полки
одну заинтересовавшую его книгу. "Изречения о жизни"! А ну-ка...
"Жизнь - дорога к смерти", "Жизнь - сон, смерть - пробуждение"...
Вдруг он вздрогнул, ослепленный внезапно пришедшей мыслью. Кто
сказал, что существуют два мира? А если покинуть этот мир...
Теперь он знал, что ему делать.
Юрий НИКИТИН
ЗАВТРА БУДЕТ НОВЫЙ ДЕНЬ...
Они прыгнули в вагон на последней секунде. Сразу же зашипело,
пневматические створки дверей с глухим стуком упруго ударились друг о
друга, толпа в тамбуре качнулась, и электричка пошла, резво набирая
скорость.
Тержовский сразу же стал проталкиваться в салон, и Алексеев, что так
бы и остался покорно глотать дым из чужих ноздрей, послушно двинулся за
энергичным другом.
- Сколько лет НТР? - продолжал Тержовский во весь голос спор,
прерванный бегом по перрону, и совершенно не обращая внимания на
окружающих. - Мы этот растехнический путь выбрали ну буквально только что!
Если верить БСЭ, а тут врать вроде ей резону нет, то НТР началась лишь с
середины нашего века! Нашего!.. Здесь свободно? Ничего, потеснимся.
Садись, Саша.
Он плюхнулся на скамейку, Алексеев стесненно примостился на краешке -
места почти не осталось. Напротив сидела, наклонившись вперед, очень
древняя старуха, худая, иссохшая, с запавшими щеками и глазами, которые
ввалились так глубоко, что Алексееву стало не по себе. Впрочем, глаза из
темной глубины блестели живым огнем.
- Наукой и техникой начали заниматься раньше, - заметил Алексеев
осторожно.
Он чувствовал большое неудобство. Все-таки захватили чужие места,
желудок уже сжимается в предчувствии неприятностей.
- Верно, но не намного раньше, - отпарировал Тержовский бодро, - зато
все предыдущие тысячелетия, а их уйма, во всю мощь разрабатывали магию,
колдовство, алхимию... Что еще? Да, астрологию!
Алексеев отвел взгляд от лица старухи, сказал неохотно, тяготясь
необходимостью поддерживать разговор на эту тему в переполненной
электричке, где каждый смотрит и слушает:
- А что толку? Пустой номер.
- Не пустой номер, - возразил Тержовский. - А тупик.
- Какая разница?
- Огромная. Результаты могут быть. Даже весомые результаты! А
повести... скажем, не туда. В тупик.
Он рассуждал со вкусом, по-барски развалившись на захваченном
сидении, потеснив смирного мужичка, что прикорнул у окна, обхватив
широкими как весла ладонями туго набитую сумку.
Алексеев морщился. Опять показная фронда к официальной науке,
рассуждения о телепатии, ясновидении, априорных знаниях и прочей чепухе
для людей образованных, но недостаточно умных!
- Давай лучше про твою дачу, - сказал он нервно. - Вдали от города,
лес, река, лягушки... Вечное, неизменное, устойчивое. Это не город, где
каждый день новые люди, новые проблемы... Ненавижу!
- Боишься, - сказал Тержовский и хохотнул.
- Ненавижу и боюсь, - признался Алексеев неожиданно. - Сумасшедшая,
ежесекундно сменяющаяся жизнь! Надо остановиться, перевести дух, но только
бег, бег, сумасшедший бег по сумасшедшей жизни. А что впереди?
Тержовский возразил лениво:
- Потому и живем. Остальные цивилизации и народы, что возжелали
остановиться и отдохнуть, с лица истории сгинули.
Алексеев видел, что старуха к разговору прислушивается. По виду ей
лет семьдесят. Правда, любые долгожители, сколько бы не прожили - сто или
сто пятьдесят выглядят на эти магические семьдесят...
Старуха перевела взгляд с Тержовского на Алексеева и обратно, вдруг
сказал бледным голосом:
- Простите меня, старую, что мешаюсь, но вы не главврач той больницы,
что на Журавлевке?
- А зачем это вам, - буркнул Тержовский. Он повернулся к Алексееву. -
