не зря нас отпустил в город наш отец родимый, доблестный и добрейшей души
человек, все знают о ком я говорю, так вот мы и... того, свеженькие
нарыли...
Вепрь сказал саркастически:
-- А чтоб в другой раз долго не искать, вы их нарыли не одну? По
всему городу? Прочь с глаз, мерзавцы. Отпуск отменяется, завтра на службу!
Там будете под присмотром.
Даже в бараке им казалось, что слышат раскаты его голоса. Олаф
восхищенно покрутил головой:
-- Крут, зверюга... такой голосище! Так ты, говоришь, троих зарезал?
-- Троих,-- подтвердил Владимир. Он прикладывал перед зеркалом
серебрянную монету к ссадине на скуле. Вторая ссадина пламенела на
подбородке.-- Гады, напали внезапно...
Олаф довольно хохотнул:
-- Тогда это за мной охотились!
-- Да ладно тебе...
Олаф хохотал, довольный, Владимир же хмурился, сопел. Наконец Олаф
толкнул в плечо:
-- Чего насупился? Разве мы не побили их снова?
Владимир наконец подняло взор, смех замер на губах Олафа. В темных
глазах хольмградца привиделся страх. Его друг даже лицом посерел, по лицу
пролегли непривычные для двадцатилетнего парня морщины.
-- Что с тобой? -- спросил Олаф.
-- Побили... -- повторил Владимир.-- А много ли побьем еще?
-- Да сколько угодно,-- ответил Олаф оскорбленно. Он гордо
выпрямился.-- Побили же?
-- Да. Но некий человек в Царьграде, если у него есть деньги, будет
нанимать все новых и новых. Пока кому-то не удастся так или иначе достать
нас. Не удастся напрямую, а это не удалось, попробуют метнуть отравленный
нож в спину. Подсыпят отраву в еду, вино. Подложат ядовитый шип в постель.
Олаф серьезнел, начал оглядываться, свел лопатки, будто ощутил
холодное лезвие, подпрыгнул и посмотрел на лавку, начал подозрительно
принюхиваться к вину.
Озлившись, сказал сердито:
-- Тогда и не жить вовсе, если так бояться!
-- Кто боится, тот выживает,-- напомнил Владимир.-- Я боюсь... Потому
и говорю, нам нужно отыскать этого человека. И покончить со всем сразу.
Олаф просиял:
-- Со всеми, ты хотел сказать? Сколько бы их ни было!.. А то что за
жизнь, если в каждом буду видеть человека с ножом под полой.
-- И в каждой девке,-- напомнил Владимир.
Олаф застонал:
-- О, нет! Давай поскорее отыщем этого... ну, который науськивает
всех псов на двух парней, которые и цыпленка зазря не обидят. Кто он?
Владимир развел руками:
-- Знать бы. Давай начнем распросы. У нас есть ниточка. Те четверо,
которые пытались прибить тебя. И те трое, что шли за мной.
Владимир читал купленную за бесценок на базаре книгу, Олаф
самозабвенно чистил доспехи, собственноручно точил меч. Доспехи уже горели
огнем, в отражение смотреться можно, но Олаф все поправлял, убирал видимые
только ему пятнышки, начищал и выскабливал, любовался, отставив панцирь на
вытянутую руку.
Они были двое в кубикуле, верхние нары опустели. Их напарники по
жилью охраняли двадцать вторую степеньку лестницы во дворец. Парни шли на
повышение, если учесть, что Владимир и Олаф начинали с пятидесятой. Олаф
скорчил рожу своему отражению:
-- Ух, как грозен! Самому страшно. Не понимаю, как ты можешь читать!
Если бы на меня так посмотрели, я бы на ушах ходил!
-- Она может и не придти,-- буркнул Владимир, глаза его не отрывались
от книги.
Олаф поплевал на блестящий бок:
-- Брешешь... ждешь! А книгу вверх ногами держишь.
Владимир испуганно дернулся, Олаф захохотал. Хоть и сам не знал где
верх, а где низ, читать еще не обучился, но поймал хольмградца, поймал!
Снова полюбовался своим отражением, сказал озабоченно:
-- Во втором легионе завели себе орла для талисмана!
-- Двухглавого?
-- Да вроде нет...
-- Тогда это слабый талисман,-- определил Владимир.
Олаф повеселел:
-- Вот и я так думаю. Как считаешь, не завести ли и нам что-нибудь?
Давай сопрем козла. Пусть живет у нас в казарме вместо талисмана!
-- А вонь?
-- Привыкнет,-- отмахнулся Олаф.-- Мы ж привыкли?
Он оборвал хохот, прислушался. В тишине засов на двери звякнул. Оба
бросили ладони на рукояти мечей, Олаф встал сбоку, толчком сдвинул
металлический стержень. Дверь неслышно отворилась. В темном коридоре
смутно вырисовывалась закутанная с головой тоненькая фигурка. Аромат
дорогих благовоний ворвался в кубикулу, не потеснив запах пота, а странно
перемешавшись, создав новый сплав, как смесь меди и олова образует новый
металл, бронзу.
Фигурка высвободила из-под покрывала тонкую руку, сделала призывный
знак. Владимир отшвырнул книгу, подхватился. На женской руке золотых
браслетов блистало больше, чем понадобилось бы на покупку десятка
деревень.
Они шли по освещенным переходам и темным коридорам, поднимались по
лестницам, минуя стражей. Молчаливые воины вытягивались при их
приближении, а особо доверенная челядь, допущенная во внутреннюю часть
дворца, молча скрещивала руки на груди и кланялась низко и почтительно.
Он шел по залам, что переходили один в другой, и везде склонялись
молчаливые фигуры. Чем ближе зал к внутренним покоям, тем громаднее у
входа стражи, тем преданнее и провереннее. Последние три зала могли
посещать только Анна и оба брата-императора, да еще избранные слуги и
слепые массажисты.
Сердце Владимира едва не разбивалось о клетку груди. Он чувствовал,
что задыхается. Лоб взмок, по спине пробежала щекочущая струйка. Проклятые
ромейские ночи, подумал он затравленно. Даже сейчас нет прохлады.
Наконец вошли в громадный зал. Владимир невольно отшатнулся.
Показалось, что вступил в бесконечный мир вирия, ибо стен так и не увидел,
а тысячи и тысячи светильников уходили вдаль, где измельчались так, что
терялись вовсе. Женщина приложила палец к губам, поманила. Он осторожно
двинулся следом, переступая словно по тонкому льду. Не сразу сообразил,
что стены сплошь заставлены громадными зеркалами, но все равно громадность
зала потрясала, а мириады светильников слепили. Хотелось зажмуриться или
закрыть глаза ладонью.
Сердце грохотало так, что болели уши. Но за этим залом оказался еще:
зеркал меньше, горят лампады, строго смотрят лики святых, в которых
Владимир сразу узнал лица базилевсов и царственной родни, под стенами
плотно стоят массивные сундуки, скрыни, над ними на особых подставках
блестят золотом и серебром лари и ларцы. Если сундуки, как догадывался
Владимир, битком набиты золотыми монетами, то в ларях доверху алмазов,
драгоценных камней. Здесь либо царская казна, либо ее немалая часть. Ибо
ежели базилевс возжелает кого-то одарить, он не должен посылать человека в
тщательно охраняемые тайные подвалы. Он должен просто протянуть руку и
взять нужное количество злата.
Ошалевший, он сквозь струйки пота, бегущие через глаза, смутно увидел
массивную дверь, отделанную украшениями из золота и серебра. Ручка в виде
головы дракона с ощеренной пастью, вместо глаз горят крупные рубины. Свет
переламывается в гранях, ярко-красные глаза злобно следят за каждым
движением.
Едва не оглохнув от ударов сердца, он осторожно толкнул створки. Обе
подались без звука. Он шагнул вслед и очутился в небольшой, но богато
обставленной комнате.
Анна, бледная и взволнованная, сидела в кресле. Два светильника слабо
освещали стол с бумагами, горку книг, ковры на стенах. Анна была в легком
платье без украшений, волосы ее блестели, по ним прыгали золотые искры.
-- Анна,-- выдохнул он.
-- Вольдемар...
Он опустился перед ней на колени. Не думая ни о чем, жадно вдыхая
запах ее нежной кожи, ощутил, как его затылка коснулась ее нежнейшая рука.
Голос, нежнее шелка и легче ветерка, прошелестел над ним:
-- Ты хотел мне что-то сказать...
-- Анна,-- выговорил он сдавленным горлом.
Ее пальцы продолжали гладить его по затылку, трогали волосы, задевали
уши. Он чувствовал, как тело наливается тяжелым огнем, огнем
расплавленного металла, а голос стал хриплым от страсти:
-- Анна, я пришел сюда за гибелью.
-- Почему?
Он не поднимал головы, уткнувшись лицом в ее колени. Ее пальцы
дрогнули, застыли, но ладонь она не убрала.
-- Я не могу жить, если не буду видеть тебя,-- сказал он обреченно.--
Зачем мне жизнь? Тебя нет, и у меня темно в глазах. Я превращаюсь в лед, я
начинаю умирать, если ты отдаляешься. Я чувствую, когда ты бываешь на
дальнем конце дворца. Мне тогда холоднее! У меня уже нет души, она
переселилась к тебе. Если базилевс в силах убить человека одним словом, то
ты -- взглядом. Но ты можешь и дать жизнь, что не под силу даже базилевсу!
Он умолк, ибо в груди поднялась такая буря, что его затрясло. Ему
хотелось плакать, а сверху раздался ее тихий, чуть удивленный голос:
-- Ты говоришь так странно и необычно... Говори еще!
Он поднял голову. Их взгляды встретились. В ее огромных глазах была
такая печаль, что теперь он в самом деле ощутил на глазах слезы. Чужая
рука сжала сердце с такой силой, что он вскрикнул от злой боли.
-- Анна... что мне делать?
Она ответила медленно, ее огромные и чистые, как горные озера, глаза
смотрели неотрывно, в них заблестела влага:
-- Что делать нам?
Он задохнулся, смотрел остановившимися глазами. Она опустила ресницы:
-- Я тоже ощутила на себе это колдовство... И не могу, не хочу ничего
сделать. Мне больно, но я не хочу избавляться от этой боли. Я просто
боюсь, что с нею уйдет и счастье.
Владимир боялся шевельнуться, чтобы вспугнутое наваждение не
унеслось, как белка при виде человека.
Неожиданно она сказала прерывающимся голосом:
-- Иди ко мне.
Владимир опешил. Ему показалось, что он ослышался. Принцесса смотрела
гордо, спина ее была прямой. Вдруг он увидел, как блестят ее глаза, и
потрясенно понял, что озера слез вот-вот прорвут запруду, и соленые реки
хлынут по бледным щекам.
-- Анна!
-- Я не сошла с ума,-- сказала она резко.-- Вчера к нам прибыли послы
из Германии. Я боюсь...
Его рука метнулась к поясу, едва не оборвала пустые ножны.
-- Никто не смеет тебя тронуть!
-- От этого не спастись,-- в ее голосе была смертельная тоска.--
Дочери царственных особ -- ценный товар. Настолько ценный, что любовь для
них недоступна. Только -- государственные интересы! Если потребуется
скрепить узы с Германией, меня завтра же отдадут за германского
императора. Если же, скажем, Франция или Гишпания станет отдаляться от
союза с нами, то меня отдадут туда... дабы браком укрепить связи.
-- Я понял,-- прошептал он раздавленно.
Он обнял ее, прижал к груди, но не стал жадно целовать, как мечтал
бессонными ночами, а держал бережно, гладил по склоненной головке,
осторожно касался губами пахнущих жасмином волос. От них аромат шел
неуловимо тонкий, нежный, щемящий.
Она благодарно затихла. Огромный и могучий, он касался ее с такой
бережностью, словно держал в ладонях хрупкую бабочку. Даже дыхание затаил,
чтобы не сдуть цветную пыльцу с ее крылышек.
Он ушел под утро, натыкаясь на стены. Чудом пробрался обратно, хотя
молчаливая служанка сумела провести мимо стражей незамеченным. Только у
входа в отделение для солдат, где жили все этериоты, двое играли в кости,
несли службу, миновать их невозможно, но Владимир сумел выдавить
заговорщицкую улыбку, подмигнул, и оба заулыбались в ответ.
В кутикулы к солдатам нередко бегали дворцовые женщины, рабыни и
полусвободные, но иной раз удавалось завязать любовь со знатными
женщинами. Те опасались да и брезговали являться в дурно пахнущие
солдатские комнатушки. Что ж, повезло и славянину. Наверное, побывал у
