с мечом его сразу же... Или даст по голове, сунет в мешок, чтобы в Киеве
хвалиться диковиной...
В голосе витязя сквозило восхищение. Он провожал долгим взором
летящую пару, пока те не скрылись из виду в сторону востока. Залешанин
покачал головой:
-- В поле схлестнуться с каким дурнем, я еще понимаю... но чтоб вот
так оттуда землю увидеть? Нет, такие подвиги не по мне. Лучше уж смердом.
Что за чудище с такой бородой?
Рагдай и без того ехал, усиленно гоняя морщины на лбу. Глаза стали
задумчивыми, а голос нерешительным:
-- Слыхивал о неком колдуне Черноморде... Где-то на Востоке живет,
чародей могучий, даже шапка невидимка есть... Видать, кто-то из наших
отважился схлестнуться.
Залешанин подумал, предположил:
-- А может, по нужде пришлось.
-- По чести, -- возразил Рагдай.
-- По чести, так по чести, -- не стал спорить Залешанин.
Белоян отшатнулся от чары, где на тяжелой маслянистой поверхности
отвара возникали и пропадали привычные рожи нежити, кикимор, мавок, но
внезапно их как смело огромным веником, а из черноты уставились страшные
глаза, полные нечеловеческой злобы, а губы уже сложились для заклинания.
Дрожащими пальцами бросил в отвар щепотку чаги, истолченной со
сгинь-травой, взметнулся синий дымок, словно порошок упал на раскаленную
наковальню, поверхность отвара снова стала ровной и чудовищно неподвижной,
хотя Белоян чувствовал, как вздрагивает даже пол.
-- Оставайся здесь, -- велел он отроку. -- Если снова увидишь
что-то... брось еще чаги! Только голову отверни, иначе... сам знаешь.
-- Отвернуть? -- переспросил бледный отрок.
-- Отвороти, -- поспешно поправился Белоян, который сам требовал
точности в словах, ибо на точности держится любое заклинание.
Отрок, бледный и серьезный, кивнул так судорожно, что лязгнули зубы.
Он знал, что стряслось с прежним помощником верховного волхва, и от одной
мысли о таком все тело начинало трястись как осиновый лист на ветру.
Белоян выбежал, пронесся как ураган через двор. Редкие челядины
проводили уважительными взорами. Все в славянских землях знают, что
медведь при внешней неуклюжести обгоняет скачущего коня, а Белоян был не
простым медведем. Когда бежал, видели только серую смазанную тень, что
мелькнула от одного терема к другому.
У коновязи огромный грузный богатырь неспешно седлал такого же
огромного и черного, как грозовая туча, коня. Отроки суетились, пытались
помочь, но богатырь столь важное дело совершал сам деловито и уверенно, с
тщанием и любовью.
Белоян вскрикнул издали:
-- О, небо!.. Как хорошо, что я тебя застал!
Богатырь обернулся, на верховного волхва взглянули вечно сурово
сдвинутые черные брови Ильи. Злодейски черная борода грозно выпячивалась
вперед, а ноздри дернулись и приподнялись, как у хищной птицы крылья. В
черных глазах вспыхнуло недовольство:
-- А, медведемордый... Чего надо?
Белоян сказал торопливо, еле переводя дыхание:
-- Илья, только ты можешь помочь!
-- Давай удавлю, -- предложил Муромец. -- Чтоб детей не пугал своей
харей? Сразу помогу всему Киеву.
-- Илья, дело очень серьезное!
-- Пошел ты, -- ответил Илья свирепо. -- От тебя одни беды. Не было
еще случая, чтобы чего-то не стряслось, когда тебя послушаю. А с каждым
разом все хужее и хужее.
-- Илья, прошу тебя! Из Царьграда к нам направлен могучесильный
богатырь-поединщик. Я смотрел на него через алатырь-камень. Видел, как
бросает в небо булаву, едет целую версту, а потом ловит одной рукой! Кто
это еще может сделать?
Илья покрутил головой:
-- Врешь, поди? Для этого не только ловкость надобна, но и сила. А
вот силы у нынешней молодежи и нету.
-- Илья, -- голос волхва был настойчив. -- Я видел это сам. Видел! Ты
знаешь, я никогда не лгу. Если солгу, то потеряю дар волхования. Он силен
как никто из киевских богатырей. Ни Лешак, ни Манфред, ни даже Добрыня...
Муромец подумал, отмахнулся:
-- Будь помоложе, взыграло бы ретивое... Как же, отыскался наглец,
что вроде бы сильнее! Ну сильнее и сильнее. Пусть так думает. Я не побегу
выяснять, так ли это. Пошел вон, а я буду пить и гулять!
Он был грозен, в темных глазах предостерегающе заблистали красные
огоньки. На губах появилась жестокая улыбка, а верхняя губа слегка
изогнулась, совсем по-волчьи показывая острые зубы. Волхв попятился,
издали сказал потерянно:
-- Ухожу, ухожу... Никто тебя не будет винить, Илья. Пей и гуляй
себе. Он ведь послан не по твою душу. И не сам по себе едет! Темная рука
направила его против Рагдая. И ведет его, я же вижу.
Илья насторожился, но голос был все такой же злой:
-- Рагдай крепкий парень. Авось, отобьется.
-- Может, и отбился бы... Но сейчас ранен, ослабел, кровь все еще
течет из ран, доспехи на нем иссечены, а меч затупился. Но если думаешь,
что супротивник даст перевести дух, ошибаешься! Он убьет.
Илья, не глядя на волхва, затянул подпругу, похлопал коня по толстому
боку. Тот лениво покосился умным лошажьим глазом, всхрапнул.
-- Поединщики не таковы.
-- Он не поединщик! А ежели и поединщик, то ведет его человек,
которому до задницы все наши обычаи чести, слова. Он учит этого поединщика
бить и в спину, и ниже пояса, и... ты не поверишь!.. ногами лежачего.
Илья нахмурился:
-- Конечно, не поверю. Нет на свете бойцов, которые бьют лежачих.
-- Илья, уже загорается заря нового мира... Я со страхом вижу, что
если свершится черное дело, ежели на эти земли придет новая вера, то будут
бить и в спину, и ниже пояса, и лежачего... Я прошу тебя! Поспеши. Ведь не
на пир коня седлаешь, вижу. Вон сума с припасами полна! На заставу едешь,
вороне видно. Как приедешь, не отпускай сюда Алешу и Добрыню. Пока не...
Словом, пока не узрите того богатыря.
Илья поставил ногу в стремя, напрягся, готовясь взметнуть
многопудовое тело в седло. Конь тоже напрягся в ожидании, когда тяжелая,
как гора, туша рухнет ему на спину.
-- Но гляди, волхв... Ежели опять что-то будет не так, лучше не
попадайся! Я хоть и не Садко, но и на морском дне отыщу!
-- Да ладно тебе, Илюша, -- сказал Белоян с облегчением, -- ты ж воды
боишься, а моря бы вовсе не видал... Ты когда мылся?
-- В степи? -- огрызнулся Илья. -- Баб нет, кто видит? А зверь
настоящего мужского духа боится, стороной обходит.
Рассердившись, он в седло взлетел птицей, подобрал поводья.
-- А подойдет -- замертво падает, -- серьезно добавил волхв. --
Хороший человек ты, Илюша. И не зря тебя всяк худой человек боится!
-- То-то, -- сказал Муромец на всякий случай, он чуял подвох, но для
настоящего мужчины важнее крепкие кулаки и голова, а не умение играть
словами, потому лишь еще раз смерил волхва предостерегающим взглядом,
скажешь что-то против шерсти -- пришибу, повернул коня и поехал к воротам.
Глава 37
Закатное небо покрылось сизо-лиловой корой, а от зенита и до края
земли протянулась странная огненная дорога, широкая, с разрыхленными
красными облаками, словно исполинский санный след по кровавому снегу. В
сердце закрадывался страх, а в груди холодело, ибо мощь богов была видна
воочию. Тот, кто оставил такой след, может сдвигать горные хребты, шагать
по глубоким морям, не замочив коленей, а дремучие леса лишь пощекочут
подошвы... Заметит ли такой исполин род человеческий? Будет ли разбираться
с их молитвами, жалкими и мелкими?
Илья покосился на Добрыню, тот смотрел на небо с восторгом:
-- Ну? Дорогу туда ищешь?
-- Ищу, -- признался Добрыня.
Илья хмыкнул:
-- Дорогу на небо ищут те, кто заблудился на земле.
Добрыня с удивлением перевел взор на старого богатыря. Грузный,
малоповоротливый, он выглядел мудрецом не больше, чем его конь, такой же
толстый, громадный, с ногами толщиной в ствол двадцатилетнего дуба.
Скорее, от коня Добрыня готов был услышать мудрую мысль, чем от первого из
силачей...
-- Ишь, сказанул. Наслушался у иудеев? Не одного зарезал, поди... В
Киев, говорят, ты приехал с кошелем злата. Как думаешь, Лешак?
Алеша Попович засмеялся, показывая белые ровные зубы:
-- Когда шатается земля, я держусь за небо!..
Добрыня всплеснул руками. Попович тоже слишком силен и тем более --
красив, чтобы изречь что-то даже не умное а просто дельное. Не иначе как
что-то большое в лесу издохло. Или беда какая прет навстречу, только
успевай закапывать своих...
Вдали поднялось облачко пыли. Илья взглянул из-под руки. Несмотря на
старость, глаза у старого казака самые острые, не то, что у Добрыни,
испортившего глаза чтением при лучине, или у Алеши, поповского сына, что
переел сладостей, хотя настоящий мужчина должен с детства привыкать к
сырому мясу и вкусу горячей крови.
-- Что там? -- спросил Алеша, едва не повизгивая от нетерпения.
Илья прогудел в раздумчивости:
-- Кто-то на коне... Скачет в нашу сторону.
-- Один? -- спросил Алеша удивленно.
-- Один, -подтвердил Илья.
Добрыня уловил в голосе старого казака тревогу. Слабые объединяются в
стаи, лишь очень сильные могут себе позволить ездить в одиночку. Когда
видишь одного в степи или в лесу, будь настороже: такой опаснее десятка. А
то и сотни.
А Алеша уже с завистью смотрел на массивную булаву, что раскачивалась
на ременной петле, а та охватывала толстую боевую рукавицу. Старый
богатырь как поднес руку козырьком к глазам, прикрывая от солнца, так и
держит, всматриваясь в даль, совсем забыл про пудовую булаву, другому уже
оттянула бы руку до земли.
-- Ого, -- сказал Илья вполголоса. -- Что делает, мерзавец... что
делает!
-- Что? -- опять же первым спросил Алеша.
Добрыня оглянулся на коней, трое из шести пасутся оседланные, уже
готовые к долгой скачке. Илья не отрывал руку от надбровных дуг, забытая
булава все так же болталась в воздухе. Закругленные шипы блестели тускло,
как спелые виноградины.
-- Всадник больно удалой.. В доспехе, что блестит как чешуя заморской
рыбы... Видно, как швыряет в небо булаву... Скачет, скачет, а потом на
лету хватает прямо за рукоять!.. Уже трижды швырнул, ни разу не
промахнулся...
Добрыня присвистнул. Самый быстрый умом, он первым понял, как опасен
этот противник. В степи почти нет друзей, одни поединщики. Швырнуть высоко
в небо тяжелую булаву -- непросто, но поймать ее на лету -- под силу
редкому богатырю.
-- Будем ждать здесь?
Илья прогудел мощно, как перегруженный медом шмель:
-- Он проедет мимо... Надо перехватить, а то попрет на Русь... А там
беззащитные села, веси, деревни... Да и нельзя, чтобы кто-то видел, как
нас мало... Лешак!
-- Да, Илья, -- радостно вскрикнул Алеша.
Щеки раскраснелись, как у молоденькой девушки, глаза счастливо
блестели. Он браво выпятил грудь, гордо раздвинул плечи. Илья нахмурился:
-- Больно-то не бахвалься. И не петушись. Езжай, встреть, выспроси.
Ежели захочет драться, сперва реши: стоит ли.
-- А почему нет? -- удивился Алеша.
-- Да потому, что и на тебя может найтись сила, -- ответил Илья
наставительно. -- С богатым не судись, с сильным не борись. Вернись и
сообщи. Если что, Добрыня съездит, рога ему собьет.
Вдвоем с Добрыней наблюдали, как юный богатырь прыгнул с разбега на
своего гнедого конька, свистнул, гикнул, конь с ходу взял в галоп, дробно
застучали копыта. Даже стук был лихой, хвастливый, как и все, что говорил
и делал поповский сын.
Добрыня покачал головой:
-- Думаешь, не ввяжется?
-- Думаю, ввяжется, -- признался Илья, -- но все же чуточку
помедлит... А эта чуточка может быть кордоном между победой и поражением.
