-- Может, -- согласился Добрыня, -- но я пойду подтяну подпруги на
моем буланом.
-- Сумлеваешься?
-- В подпругах, -- ответил Добрыня, помедлив. -- А ты о чем спросил?
-- О подпругах, конечно.
-- А... а я подумал...
-- Я спросил о подпругах.
В напряженном молчании, стараясь не глядеть друг на друга, оба
наблюдали, как другое пыльное облачко, постепенно уменьшаясь, двигалось
навстречу чужеземному богатырю. Потом слились в одно, стало вроде бы
больше... затем, или почудилось, поредело, стало рассеиваться.
Добрыня подавил вздох, украдкой скосил глаза на Муромца. Старый
богатырь как поднес длань ребром ко лбу, так и сидел, превратившись в
каменное изваяние на неподвижном коне. Даже ко всему привыкший Добрыня
ощутил холодок уважения, смешанного с почтительным страхом. Неужто в самом
деле старый богатырь не замечает, что его кисть тянет книзу пудовая
булава? Не мальчишка, чтобы делать только вид, красоваться силой, втайне
изо всех сил напрягая мышцы...
Затем пыльное облако разделилось. Одно стало увеличиваться,
направляясь к ним, другое осталось на месте. Муромец нахмурился, наконец
опустил руку. Конь впервые подал признаки жизни: вяло шевельнул ухом.
Добрыня положил ладонь на разогретое солнцем седло. Старая вытертая
кожа вкусно пахла, конь коснулся теплым боком, словно говоря хозяину: не
бойся, я с тобой.
Из пыльного облака вынырнул всадник в красном, гнедой конь несется
стрелой, красная грива стелется по ветру, а пурпурный плащ трепещет, как
пламя.
Тревожное чувство перешло в страх, Добрыня еще ни разу не видел
поповского сына напуганным. То ли по дурости, то ли по мальчишечьей
уверенности в своих силах, он отважно бросался на любого противника,
зачастую вдвое сильнее, и брал, если не силой и умением, то, как
почтительно говорили былинники, наскоком. Сейчас же бледен, глаза
вытаращены, губы трясутся.
-- Что там? -- гаркнул Муромец нетерпеливо.
Алеша придержал коня, что готов был, хоть и уже в мыле, мчаться мимо
до самого Киева, выкрикнул хрипло:
-- Старшой!.. Я не стал задираться, как ты и велел!
-- Что за человек там? -- повторил Муромец нетерпеливо.
Алеша повторил торопливо:
-- Ты велел, чтобы я не ввязывался в бой, если он хоть чуточку
выглядит здоровее!.. Я послушался, хотя мог бы... Прости, Илюша, это я
так.... Он намного сильнее. Честно говоря, это только тебе по силам.
Он спрыгнул с коня, торопливо ослабил ремни, но снимать седло не
стал, что встревожило Добрыню еще больше. Он взглянул на Илью:
-- Позволь теперь мне.
-- Ясное дело, -- буркнул Муромец. -- Только ты тоже... Ну, тебя
предупреждать не надо. Ты не ребенок... но все же смотри в оба.
-- Не сомневамся, -- ответил Добрыня ясным голосом.
Он вскочил в седло легко, конь тут же пошел боком, Добрыня шелохнул
сапогом в стремени, и конь помчался красивыми длинными прыжками, словно не
конь, а хищный пардус. Цокот подков прогремел глухо и тут же затих, а
пыльное облачко стремительно покатилось к другому, что почти рассеялось,
будто неведомый боец застыл в недвижимости и ждал.
Алеша суетился возле коня, поправлял ремни, вытер морду, поводил в
поводу вокруг сторожки, охлаждая, и Илье почудилось, что поповский сын
просто избегает его взгляда. Вон даже голову пригнул, когда идет мимо...
-- Ладно, -- сказал он с отеческой суровостью, -- не казнись... На
силу тоже находится сила, как на ухватку -- ухватка, а на нахрап еще
больший нахрап. Посмотрим, что скажет Добрыня.
Алеша вскинул голову. Лицо было пристыженное, все еще побледневшее,
только на скулах выступили красные пятна.
-- Думаешь, привезет связанного?
-- Поглядим, -- повторил Муромец. -- Еще не вечер.
Снова он застыл на каменном коне, у которого даже грива не
шелохнулась под набежавшим ветерком, а Алеша все суетливо водил коня, хотя
тот остыл, можно поить ключевой водой, поправлял то пояс, то подтягивал и
без того высокие голенища щегольских красных сапог на каблуке, словно
новгородец, где даже мужики носят сапоги с каблуками в ладонь.
На этот раз пыльное облако как сомкнулось с другим, так и растаяло.
Степь опустела. Алеша прерывисто вздохнул, на измученном лице вспыхивали
попеременно то надежда, то разочарование. Посмотрел на старого казака, но
проще понять что-то по облику каменной скалы, и Алеша снова с надеждой и
тревогой всматривался в горячую степь.
Очень не скоро в обратную сторону снова потянулся пыльный след,
вырос, Добрыня вынырнул блистающий доспехами, но хмурый, издали видно.
Конь шел наметом, замедлил бег за десяток скоков до Муромца, Добрыня
сказал с напряжением:
-- Илюша, это серьезно.
-- Ты с ним не схлестнулся?
-- Была мысль, -- признался Добрыня. -- но уж больно сноровистым он
показался. То, что кидает высоко булаву и ловит -- лишь сила и ловкость.
Но я заметил то, что не заметил Лешак. Он сидит на коне, держит на поясе
меч, а на седле топор -- это повадки бывалого воина. Запасной конь под
седлом, из седельного мешка торчат запасные щиты. Я видел только краешки,
но, судя по полосам, окованы широким булатом. С другой стороны приторочены
два копья, лук с полным колчаном стрел. С виду молод, хотя лицо под
личиной из черной бронзы, не рассмотрел больше, но по ухватке, я бы сказал
осторожно, что он из молодых да ранних.
Муромец нахмурился:
-- Видать, придется самому размять старые кости.
Добрыня предостерег:
-- Он очень силен! И быстр. Одень панцирь поверх. Кольчуга кольчугой,
но от синяков не спасает. А то и от сломанных ребер.
-- Меня латы давят, -- пробурчал Илья. -- Тяжело... Ладно, пусть не
налезают. Я ж мужик, а не тонкокостный хиляк, что читать умеет...тьфу!
Младшие богатыри неотрывно следили, как их старшой неспешно
удаляется, невозмутимый и тяжелый каким помнили всегда, а конь сперва еле
тащился, потом пошел рысью, затем перешел в тяжелый галоп, наконец
понесся, как выпущенная могучей дланью глыба. Уже не пыль вилась по следу,
а черная стая галок неслась следом, что были вовсе не галки, а комья
земли, выбитые чудовищными копытами тяжелого коня.
Завидев всадника, Илья натянул поводья. Конь, конечно же, и не
подумал остановиться, не легконогая лошадка поповского сына, но скок
сбавил, перешел на шаг, а остановился уж так, чтобы всадники могли
оглядеть друг друга с головы до стремян, не пропустив ни единой бляшки.
Незнакомый поединщик сидел на черном, как ночь, жеребце. Сам он был
высок и настолько широк в плечах, что Илья тихонько присвистнул, зато в
поясе тоньше вдвое. На голове дорогой шлем с личиной из черной бронзы,
сквозь прорезь блистают глаза, вроде бы черные, как ягоды терна, видны
слегка припухлые губы, но подбородок тверд, выдается вперед, с ямочкой,
возле губ твердая складка.
-- Гой ты еси, добрый молодец, -- поприветствовался Илья. -- Кто ты
есть? С какой стати едешь на земли Новой Руси?
Всадник засмеялся, голос был чист и резок, как лезвие новенького
меча:
-- Я еду, куда возжелаю, старик!.. И отвечаю только тогда, когда сам
возжелаю. На своем пути сюда я встретил сорок богатырей... не вам троим
чета, теперь вороны растаскивают их кости.
Илья удивился:
-- Что-то не вижу за тобой сорока коней! Один заводной да и то не
больно богат.
Всадник ответил резче:
-- Только дурни да нищие гонятся за богатством! Главное богатство --
это наша отвага, сила рук и крепость наших мечей. Я срезал у каждого
убитого левое ухо, а сейчас срежу и твое...
Илья спросил хмуро:
-- А ежели я не дам свое ухо?
Всадник бросил холодно:
-- До тебя приезжали двое... Я им велел прислать самого сильного,
чтобы не таскать уши всякого отребья, что не знают с какого конца за меч
браться.
-- У меня не меч, а булава, -- сообщил Илья, -- но я знаю с какого
конца за нее берутся.
-- Это я заметил, -- бросил всадник. -- А теперь покажи, что умеешь и
пользоваться, старик!
Конь под ним внезапно прыгнул, а у всадника в руке возник длинный
изогнутый меч с широким на конце лезвием. Илья едва успел вскинуть щит,
как страшный удар сотряс его всего, а рука занемела до самого локтя.
Всадник замахивался второй раз, но теперь уже булава описала страшную
дугу, метя в блистающий золотом шлем. Всадник дернул щит кверху,
чудовищная булава ударила с таким грохотом и лязгом, что вокруг припал к
земле ковыль, а в небе вскрикнула и сложила замертво крылья мелкая птаха.
Илья не поверил глазам. Его булава, что одним ударом разбивает в
щепки столетние дубы, едва оставила царапину на щите супротивника!
-- Ты крепок, старик, -- процедил незнакомец. Судя по его голосу,
удар булавы все же потряс, даже мечом не машет, слегка отодвинулся, будто
приходя в себя. -- Тем слаще будет победа...
-- Не хвались, на рать идучи... -- ответил Илья.
Всадник коротко хохотнул:
-- Я знаю, как дальше. Но ты стар, а мои руки сильны, а меч остер...
Посмотрим, насколько ты в самом деле крепок!
Илья укрыл левую сторону груди щитом, шипастая булава в правой руке
угрожающе свистела в воздухе, описывала круги, искала уязвимое место,
всадник тоже уклонялся, предостерегающе выставлял щит, но теперь не
принимал удары серединой щита, а старался удары чудовищной булавы пускать
вскользь, ослабляя силу удара, сам бил мечом не так сильно, но часто,
стараясь измотать, сбить дыхание, дождаться, когда руки противника
ослабеют, возраст даст себя знать, а тогда можно и ударить со всей
мощью...
Грохот, лязг, стук железа по дереву и звон булата о булат, хриплое
дыхание, храп коней, что тоже вошли в ярость, начали кусаться и бить
копытами, пытались сбить один другого с ног...
Подсвеченная снизу красным огнем костра сторожка резко выделялась на
быстро темнеющем небе. Первые звезды уже выступили, среди них вдруг
взметнулась фигура с нелепо растопыренными руками:
-- Едет!.. Едет!
Алеша приплясывал, едва не вываливаясь от нетерпения через хлипкие
перила. Добрыня вздрогнул от дикого вопля, едва не спросил, кто едет, но
успел прикусить язык. Прозвучало бы оскорбительно, словно не Илья Муромец
и есть сильнейший из богатырей.
Сверху уже грохотали подошвы сапог, поповский сын едва не катился
кубарем, выскочил ополоумевший, пешим бросился в темноту. Не скоро из
угольно черной тьмы, даже месяц скрылся за тучку, донесся стук копыт,
затем медленно выступил силуэт всадника на рослом коне. Озаренный красным
костром, он словно бы дремал, склонившись на крутую шею богатырского коня.
Алеша подбежал, суетился, что-то приговаривал, но всадник не
шевелился.
Чуя недоброе, Добрыня бросился к коню. Илья Муромец с трудом поднял
голову, в лице ни кровинки, губы шелохнулись, но слов Добрыня не
расслышал. Вдвоем с Алешей стащили с седла, понесли к сторожке и уложили
близ жарко полыхающего костра. Алеша принялся стягивать кольчугу,
вскрикнул, едва не заплакал от жалости.
Кровоподтеки испятнали тело старого богатыря так, что весь покрылся
красно-лиловыми пятнами. Когда Алеша коснулся бока, Илья охнул и простонал
сквозь зубы.
-- Ребро, -- сказал Добрыня. -- Боюсь, что хоть одно да сломано...
-- То-то он не привез его голову, -- прошептал Алеша. -- С таким
противником еще не приходилось... Пригляди за ним, а я смотаюсь туда. Коня
заберу, в карманах пошарю.
Выхватив горящую головню из костра, он кинулся к своему коню, а Илья
прошептал вдогонку:
