полян, подступили к самому Киеву!
-- Надолго ли? -- возразил Олег. -- Сразу по принятии новой религии
ханом Обадия-- там началась кровавая междоусобица. Да, наложили дань на
полян, это вторая смертельная ошибка... Я заглядывал в будущее, Фагим! Там
нет Хазарского каганата. Вообще нет хазар!
Фагим долго не отвечал, а когда сквозь тьму прорезался его властный
голос, Олег впервые уловил тщательно спрятанную тревогу:
-- Ты был лучшим из прорицателей, тебя звали Вещим. Мы не в состоянии
увидеть грядущее, но мы в силах его лепить! Лепим в тиши тибетских пещер,
вознесясь над человечеством. И ничто на белом свете не в силах нас
остановить. Ты это знаешь, Олег!
-- Да, -- ответил Олег, -- знаю.
-- Не вмешивайся! Ты был одним из Семи Тайных, но Совет не может
знать жалости, дружбы, привязанности...
-- Совет не знает этих чувств, -- ответил Олег. -- Все-таки я пойду
своим путем, Фагим. Ты его знаешь.
Видение обрело яркость, вместо глаз Фагима полыхало красное пламя.
Когда глава Семи заговорил, изо рта вырвались длинные языки огня:
-- Знаю?.. Ты забыл, что ни короли, ни маги, ни звери, ни птицы, даже
ничтожный муравей не в состоянии противиться воле Семи Тайных. Что можешь
ты с той поры, как отринул могучую магию -- а ты был сильнейшим магом, не
спорю, -- и посвятил себя ведовству -- уделу рабов?
Олег ответил медленно, чувствуя усталость и слабость:
-- Меня легко убить, но нельзя покорить. Ведовство дает гордость,
чувство достоинства. Магам это неведомо. Я знаю, чем могу помешать... и
могу ли, однако не откажусь от такой возможности. Если возникнет, конечно.
-- Но не будешь искать сам?
Олег подумал, ответил просто:
-- Буду.
Фагим долго молчал, теперь все лицо стало красным клубком движущегося
огня, а глаза и рот белыми от ярости. Голос прогремел:
-- Тогда ты обречен! Отныне ты -- вне закона. Наша мощь тебя
найдет!!!
Лицо стало расплываться, Олег быстро крикнул:
-- Отныне?.. А чьи попытки были раньше?..
Последнее красное пятно исчезло в темноте. Голос не отзывался, и Олег
открыл глаза. Перед ним горел костер, багровые угли уже покрылись серым
толстым пеплом. Небо медленно светлело, в кустах сонно чирикнула ранняя
пташка.
Олег подхватился на ноги, тело застыло в долгом сидении, слушалось
плохо. Он потряс Гульчу за плечо, крикнул в ухо:
-- Уходим! Уходим немедленно!
Она послушно поднялась, широко раскрыв глаза. Ее качнуло, он едва
успел подхватить, снова тряхнул:
-- Слышишь?.. Бери котомку, уходим немедленно!
Гульча раскрыла глаза еще шире, но Олег видел, что она спит. Сцепив
зубы, он подхватил котомку, застегнул пояс, бросил Гульчу на плечо и бегом
бросился через лес. Гульча начала тереть кулачками глаза, возиться,
поджимая колени. Олег решил было, что она устраивается спать, но вдруг над
ухом раздался ее голос:
-- Что?.. Почему?.. Куда?
-- Доброе утро, -- буркнул Олег. Он на бегу поставил ее на ноги,
сильно шлепнул сзади -- с пробуждением!
Она терла глаза, пробовала зевнуть, едва не задохнулась, закашлялась,
и лишь тогда проснулась окончательно. Увидела, что они стремглав несутся
через утренний лес, вскинула брови еще выше, глаза были, как блюдца:
-- За нами гонятся? Говард?
Олег не отвечал, на бегу ухватился за ожерелье с деревянными
фигурками. Пока левой рукой отводил прыгающие навстречу ветви, пальцы
правой руки прощупывали обереги, судорожно искали нужные, отбрасывали,
наконец зажали что-то твердое, выпускать отказались. Олег быстро перевел
взгляд на обереги. Грубо вырезанный птичий клюв выглядывал из-под
указательного пальца, а средним Олег прикрыл извилистую бороздку, что
могла означать змею, воду, верхнее небо.
Он выбежал на поляну, небо открылось шире. В синеве пролетела,
дергаясь из стороны в сторону, белая бабочка, блеснули слюдяные крылышки
стрекозы. В немыслимой высоте что-то виднелось.
Олег с трудом различил сокола-сапсана.
Слева над зелеными вершинками пролетел, медленно взмахивая большими
черными крыльями, крупный ворон. Он миновал было поляну, затем замер, не
двигая крыльями, начал набирать высоту, но не улетел от поляны, а
поднимался к небу кругами, как голубь.
-- Брат, помоги! -- взмолился Олег.
Он вперил взгляд в далекую сверкающую точку, пытаясь нащупать сокола.
Ворон поднялся над лесом, пошел ходить кругами. Голову поворачивал, глядя
на проплывающие внизу деревья и поляны то одним глазом, то другим. Когда
был над поляной, где затаились под деревом Олег с Гульчей, встрепенулся,
чаще заработал крыльями...
ГЛАВА 13
Он не заметил блеснувшего, будто серебряная молния, стремительно
падающего сокола. Сапсан страшно ударил грудью, во все стороны брызнули
черные перья. Олег слышал, как хрустнули птичьи кости. Сокол подхватил на
лету мертвую добычу и, роняя капли крови, поволок над лесом, часто и
натужно хлопая крыльями.
-- Спасибо, брат, -- крикнул Олег вслед. -- Ты всегда будешь на гербе
нашего рода... Всего народа!
Он потащил Гульчу за собой, в распадке между низкими, словно болотные
кочки, холмами замер, попятился. Гульча смотрела непонимающе, Олег зло
прошипел:
-- Змеиное место... Они и тебя не пощадят, поняла?
С этими странными словами -- более того, оскорбительными! -- потащил
в обход. В быстром беге Гульча задыхалась, она потеряла все убийственные
слова и сравнения.
Бежали долго, пещерник часто менял направление, хватался за нелепые
обереги, раздражал Гульчу языческими обрядами, от чего-то прятался,
заставлял ее ползти через бурелом, хотя рядом оставалась чистая поляна,
продираться через колючие кусты, минуя ровное место.
К полудню он ее едва тащил, но чем выше поднималось солнце, тем чаще
радостно блестели глаза пещерника. Наконец он сказал ясным и вроде бы
удивленным голосом:
-- Кажется, оторвались... Никогда бы не подумал... Такие противники!
-- Го... вард? -- прохрипела Гульча пересохшим горлом.
Олег даже не одарил ее взглядом:
-- Бери выше... Эх, это же в характере нового народа: воровать -- так
золотую гору, драться -- так с медведями, а если в постель тащить -- то
королевскую дочку!
Гульча сказала с достоинством:
-- Не знаю, о каком народе говоришь, но я -- дочь Марка, из рода
Ламеха, где тридцать поколений великих царей и семьдесят малых...
-- Уговорила! -- перебил Олег, скаля зубы. -- Хочешь, сейчас тащи в
постель, топчи мою невинность!
Гульча смерила его недоверчивым взглядом. Глаза пещерника лихорадочно
блестели, руки крупно тряслись. Они остановились на уютной маленькой
поляне, но пещерник не бросился сгребать сухие ветки для костра, не снял
лук. То садился на пень, то вскакивал, суетливо дергал шеей. Глаза его
шарили по верхушкам деревьев.
-- Ручей близко? -- спросила Гульча.
Пещерник отмахнулся, но Гульча уже услышала слабое журчание. Когда,
смыв пот и грязь, она вернулась на поляну с котелком в руке, Олег лежал у
костра, забросив руки за голову. Глаза его неподвижно смотрели в синее
небо. Рядом на широких листьях лопуха были разложены последние куски
зайчатины, купленные в веси.
Гульча поставила котел на огонь, села возле пещерника, обняла его. Он
поднял голову, глаза его были веселыми:
-- От своего не отступишься?
-- Разве я похожа на дуру? -- ответила она с подчеркнутым
негодованием.
Олег опустил затылок на ладони, с закрытыми глазами вслушивался в
нежные пальцы, что едва слышно скользили по широким пластинкам его
напряженных мускулов, а те, твердые как дерево, медленно уступали ее
мягкому нажиму, размягчались. Кровь ходила свободнее, давно не
испытываемый покой овладел всем его существом. Он взял ее за руки,
притянул к себе. Ее огромные глаза приблизились, в последний момент он
пытался хоть что-то прочесть в них, но черные зрачки цепко держали свои
секреты, а затем губы встретились. Олег дал себе погрузиться в пламя, по
жилам побежала горячая кровь, но заметил, что сама Гульча скована --
бедняжка так долго пыталась утащить его в постель, что ждет подвоха,
напряжена, хотя скрывает старательно, прямо одеревенела.
Скрыв вздох, Олег повел губы вниз по шее, задержал их в ложбинке, где
сходятся тонкие ключицы, опустился в ложбинку между упругих грудей, что
сразу напряглись, а ярко-розовые соски поднялись и застыли
обжигающе-твердые. Гульча закрыла глаза, в щеки бросился румянец. Олег
наблюдал искоса, но, даже закрыв глаза, он видел ее насквозь -- проклятие
долголетия. В юности женщины разные, удивительные, а потом уже видишь
одинаковые группы, замечаешь общие закономерности... Через полсотни лет
уже знал, лишь взглянув на лицо женщины, какая у нее грудь, удобно ли
будет кормить ребенка, ибо соски бывают плоские, торчащие и вдавленные,
какого цвета сам сосок, как растут волосы в подмышках... Еще через сотню
лет уже точно знал, в каком случае и как поведет себя, какие слова скажет,
какой рукой коснется. Стал чудо-лекарем, ибо научился с первого взгляда
определять болезни, хвори, мог совершенно точно сказать, что кому
принимать как лекарство... Человек во плоти своей настолько прост, что
удалось познать его в первые же двести лет жизни!
Наконец Гульча задышала часто, уже не умея и не в силах сдерживаться.
Олег постарался не упустить нить: маленькая женщина чувствительна и
мнительна, а в кустах отвлекающе шуршит, над головой пролетела, шумно
хлопая крыльями, иволга, внезапно завизжала голосом драной кошки, вблизи
противно потрескивает под ветром рассохшееся дерево. Внезапно -- для себя,
не для него -- Гульча вскрикнула, вцепилась в его широкую спину. Олег
незаметно ухмыльнулся -- его дубленую кожу давно не могли процарапать
никакие женские коготки. А шрамики на лопатке, так это рысь...
Гульча открыла глаза, непонимающе смотрела в нависающее над ней
широкое лицо. Олег поцеловал ее в нос, лег рядом, не разжимая рук и все
еще прижимая ее к себе. Она помолчала, сказала тихонько:
-- Эй, ты где?
-- Рядом, -- успокоил он.
Она подвигалась немного, умещаясь в его руках, как в колыбели,
заснула. Ее губы чуть раздвинулись, а вздернутые брови так и остались
вздернутыми, придавая лицу удивленное и чуть обиженное выражение.
Еще через два дня купили коня для Гульчи, затем Олег сторговал для
себя крупного спокойного жеребца. Ехали без особых неожиданностей -- их не
трогали даже лесные разбойники. У Олега из-под широкой спины выглядывала
рукоять двуручного меча и загогулина сборного лука -- редкий в этих краях
не знал, с какой страшной силой бьет стрела из такого лука. Чтобы натянуть
тетиву, требуются медвежья сила и ловкость рыси, с такими странниками
связываться -- себе дороже. Гульча ехала рядом не менее опасная -- одета
по-мужски, так снаряжаются лишь поляницы, на поясе длинный узкий кинжал, у
седла приторочены легкое копье и кривая сабля.
На второй неделе подобрали запасных коней, путешествие ускорилось.
морском берегу, но они, мне кажется, не сложнее обров. Мы могли бы незримо
избегая людей. Мелкие реки переходили вброд или вплавь, на обед Олег
стрелял лесную дичь, ловко сшибал птиц.
Леса сменялись долинами, тянулись ряды холмов, объезжали озера, где
по берегам почти везде лепились рыбацкие веси. В веси Олег не заезжал,
разве что один раз -- купил Гульче новые сапоги -- старые развалились.
Однажды у костра Олег перебирал обереги, а Гульча, усталая, не
дожидаясь его, уснула. Олег укрыл ее одеялом, вернулся к огню. Костер
потихоньку потрескивал, красные языки почти не разгоняли тьму.
