смерти. Ночью, когда холодно, горчичный газ конденсировался, и кое-где
сейчас можно было разглядеть струйки желтого цвета. Никто не мог
безнаказанно войти в эту долину. Можно было бы просто оставить в ней
раненых врагов - на медленную смерть, или сразу убить их. (Благодарение
Господу, раненых защитников Твердыни до начала газовой атаки удалось
перевезти в тыл. Но Гарви знал, что Эл Харди приказал бы начать атаку и в
том случае, если бы этого сделать не сумели.) Тратить винтовочные или
пулеметные патроны на то, чтобы прикончить умирающих врагов - нельзя. А
арбалетные стрелы можно впоследствии подобрать. После первого же хорошего
дождя газ рассеется. То же произойдет, если на несколько дней подряд
установится теплая погода.
Трупы превратятся в удобрение. В хорошее удобрение. Следующей весной
Долина Битвы сделается отличным местом для посева. А сейчас - это место,
где завершается бойня.
Мы победили. Победа. Гарви постарался вызвать в памяти то ощущение
радости, которое он ощутил прошлой ночью. И испытанное поутру сознание
того, что ты - жив. Он знал, что он способен на это. То, чем они сейчас
занимаются, ужасно. Но необходимо. Нельзя оставлять раненых Братства
умирать в муках. В любом случае эти раненые скоро умрут. Гуманнее убить
их, чтобы смерть была легкой.
Эта война - последняя. Больше войн не будет. Можно сказать, что
Братство оказало Твердыне определенную услугу: окружающая Твердыню
местность почти полностью обезлюдела. Не нужно теперь высылать
многочисленные отряды на поиски имущества, оборудования и т.д. Гарви
заставил себя думать только на эту тему: что может быть, удастся
разыскать, какими чудесными окажутся находки. Найти их, потом переправить
в Твердыню...
Услышав звон тетивы, Гарви повернул обратно, теперь его очередь. А
Брэд на какое-то - пусть и недолгое время - побудет наедине с самим собой.
Исследование крови было закончено, и Маурин отправилась к раненым.
Смотреть на них было тяжело - но не настолько тяжело, как она предполагала
заранее. Она знала, почему это так, но принудила себя об этом не думать.
Не настолько тяжело как предполагала прежде - потому, что те, у кого
были наиболее страшные раны - уже умерли. Маурин подумала: а если б их
лечили?... Леонилла, доктор Вальдемар и его жена - психиатр, Рут, знали
насколько ограничены их возможности. Врачи понимали, что те, кто
наглотался горчичного газа или получил ранение в брюшную полость -
обречены. Потому что нет лекарств и оборудования, необходимых, чтобы их
спасти. В любом случае, большинство тех, кто отравлен газом, даже если б
их удалось выходить, должны неминуемо ослепнуть. Может быть, врачи решили,
что смерть для этих людей - лучший выход? Спрашивать Маурин не стала. И
покинула госпиталь.
В здании городского совета готовились к празднеству. Готовились
праздновать победу. Мы заслужили этот праздник, подумала Маурин, еще как
заслужили. Мы можем горевать о погибших, но сами мы должны продолжать
жить. И те, кто пали, кто в госпитале, слепли и умирали ради этого дня.
Ради праздника означающего, что война закончена, что худшее из того, что
принес с собой Молот, позади, и что настало время приступить к
восстановлению.
Джоанна и Роза Вагонер радостно закричали. Стоявшая перед ними лампа
горела.
- Получилось! - сказала Джоанна. - Привет, Маурин. Смотрите, лампа
светит, а заправлена она метанолом.
Лампа давала свет не слишком яркий, но все же это был - свет. В
дальнем конце большой, заставленной книгами комнаты, дети расставляли
пуншевые чаши. Мульберское вино, по настоящему превосходное вино (ну, если
говорить совсем честно, не очень скверное вино). Ящик, добытой неизвестно
кем, кока-колы. И еда - в основном тушеное мясо. Не нужно допытываться,
что это за мясо. Крысы и белки - вовсе не какие-то совсем особые
разновидности животного мира, а кошачье мясо на вкус не так уж отличается
от крольчатины. Овощи в мясо добавлялись лишь в небольших количествах.
Картошка превратилась в очень дорогой и редкий деликатес. А вот овес -
был. В Твердыню пришли двое из скаутов Горди Ванса, с собой они принесли
овес, тщательно отсортированный. Зерна похуже - для еды, а отборные - для
будущего посева. Сьерра из края в край заросла диким овсом.
Национальная кухня шотландцев - сплошь овес. Сегодня вечером
выяснится, каково на вкус шотландское блюдо - рубец с потрохами и
приправой...
Маурин прошла через главный холл. Женщины и дети украшали его,
развешивали яркие ткани - вместо настенных ковров. Украшали, чем только
возможно, лишь бы создать максимально праздничную атмосферу. На
противоположном конце холла - дверь в кабинет мэра.
В кабинете находились отец Маурин, Эл Харди, мэр Зейц, Джордж
Кристофер и Эйлин Хамнер. Когда Маурин вошла, разговор внезапно
прекратился. Маурин поздоровалась с Джорджем, он ей ответил, но вид у него
сделался несколько встрепанный, будто при ее появлении он ощутил за собой
какую-то вину. Или Маурин это только показалось? Но тишина, воцарившаяся в
комнате, ей уж явно не показалась.
- Продолжайте, не надо из-за меня прерываться, - сказала Маурин.
- Мы просто разговаривали о... о кое-чем, - сказал Эл Харди. - Я не
уверен, будет ли вам это интересно.
Маурин рассмеялась:
- На этот счет не беспокойтесь. Продолжайте, - и подумала: если, черт
побери, вы считаете меня принцессой, то я, опять же черт побери, выясню,
что здесь происходит.
- Хорошо... Ну, предмет нашего обсуждения несколько неприятен, -
сказал Эл Харди.
Вот как? - Маурин села рядом с отцом. Выглядел сенатор неважно.
Вернее - выглядел он просто плохо, и Маурин знала, что эту зиму он не
переживет. Врачи Бечесды говорили Маурин, что сенатор должен избегать
волнений - а сейчас это было невозможно. Она накрыла своей ладонью его
ладонь, улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ.
- Скажите Элу, что буду молодцом и неудобств ему не доставлю, -
сказала Маурин.
Улыбка Джеллисона сделалась шире:
- Ты уверена в этом, котенок?
- Да. Я за себя отвечаю.
- Эл, - сказал Джеллисон.
- Хорошо, сэр. Разговор идет о пленных. Что нам с ними делать?
- В госпитале раненых пленных немного, сказала Маурин. Мне казалось,
что их должно быть больше...
Харди кивнул.
- Остальные в... за ними обеспечен уход. Тревожит вот что: нам
сдались сорок один мужчина и шесть женщин. Я вижу следующие возможности, -
он поднял руку, начал загибать пальцы. - Первая. Мы можем принять их в
свою среду как равных...
- Никогда, - прорычал Джордж Кристофер.
- Вторая. Мы можем принять их в качестве рабов. Третья. Мы можем
отпустить их. Четвертая. Мы можем убить их.
- Отпустить их - тоже исключено, - сказал Джордж. - Если их
отпустить, они опять присоединятся к Братству. Куда еще им деваться? А
Братство все еще более многочисленно, чем мы. Не забывайте об этом.
Отступив миль на десять-пятнадцать, они вновь полезли в драку - и дрались
еще как неплохо. У них по-прежнему еще есть вожди. Есть грузовики и
мортиры... Конечно, мы захватили значительную часть имеющегося у них
вооружения, но и осталось у них совсем не так мало. - Джордж по-волчьи
оскалился. - Хотя, готов спорить, к нам они более носа не посмеют сунуть -
никогда, - взгляд его сделался задумчивым. - Рабы. Я могу придумать много
дел, которые смогут нам удастся, если использовать труд рабов.
- Да, - Харди кивнул, соглашаясь. - Я тоже могу представить много
таких дел. Работы со скотом. Приведение в действие насосов компрессора
вручную - у нас заработают холодильники. Приведение в действие вручную
токарных станков. Шлифовки линз. Даже - на рабах можно пахать. Существует
много видов работы, выполнять которую никому не хочется...
- Но - рабство? - запротестовала Маурин. - Это ужасно.
- Ужасно? Возможно, вам больше понравилось бы, если назвать это -
осуждение на каторжные работы? - Спросил Харди. - Намного ли в худшую
сторону изменится их жизнь, по сравнению с той, которую они вели, будучи
членами Братства? Или: если б (до Молота) они были приговорены к тюремному
заключению?
- Нет, - сказала Маурин. - Я беспокоюсь не о _н_и_х_. Я думаю о НАС.
Значит, мы хотим стать рабовладельцами?
- Тогда, убьем их и покончим с этим делом, - рявкнул Джордж
Кристофер. - Потому что выпустить их на волю мы, черт побери, не можем! Ни
выпустить их, ни принять к себе!
- Почему мы не можем просто отпустить их? - спросила Маурин.
- Я уже говорил вам, - ответил Джордж. - Они вновь присоединятся к
каннибалам.
- Представляет ли теперь Братство опасность? - спросила Маурин.
- Для нас - нет, - сказал Кристофер. - _С_ю_д_а_ они просто не
полезут.
- А к весне, я полагаю, от Братства останется не так много, - добавил
Эл Харди. - Они не слишком-то подготовились к зиме. Во всяком случае, тем,
кто попали к нам в плен, о такой подготовке ничего не известно.
Маурин постаралась справиться с ужаснувшим ее видением.
- Это страшно, очень страшно, - сказала она.
- В каких пределах допустимы наши действия? - сказал сенатор
Джеллисон. Голос его был очень тих, но в нем звучала сконцентрированная
сила. - Цивилизации обладают теми нормами морали и этики, которые они в
состоянии себе позволить. В настоящее время мы владеем слишком малым,
поэтому и пределы допустимости наших действий ограничены. Мы не можем
обеспечить требуемый уровень ухода за нашими собственными ранеными. В
гораздо меньшей степени мы можем заботиться о раненых, попавших к нам в
плен. Все, что мы в состоянии позволить себе - это, учитывая их состояние,
выпустить их на волю. Но что мы вправе позволить себе по отношению к
остальным пленным? Маурин права, мы не должны допускать нашего превращения
в варваров, но наши стремления, возможно, не соответствуют нашим
возможностям.
Маурин погладила руку отца.
- Это как раз то, над чем я размышляла всю прошлую неделю. Но... если
наши возможности очень ограничены, значит мы должны делать то, что можем
делать! Но что мы не вправе делать - это _т_в_о_р_и_т_ь_ в _с_в_о_ю
п_о_л_ь_з_у _з_л_о_! Мы обязаны ненавидеть зло, даже если у нас нет иного
выхода.
- Что никак не проясняет, что нам делать с пленными, - сказал Джордж
Кристофер. - Я голосую за то, чтобы перебить их. Я это сделаю самолично.
Он не откажется от своего намерения, поняла Маурин. И он не поймет -
никогда не поймет. В обычной жизни Джордж - хороший человек. Он делился с
другими всем, что у него было. Он проводил в труде больше времени, чем кто
угодно другой, и выбирал для себя наиболее тяжелую работу. И работал он
вовсе не только для самого себя.
- Нет, - сказала Маурин. - Прекрасно. Мы не можем отпустить их на
волю. И не можем принять их к себе в качестве полноправных сограждан. Если
все, что мы можем позволить себе - это обращение их в рабство, то сохраним
им жизнь в качестве рабов. И пусть их труд будет настолько тяжел,
насколько мы вправе это позволить себе. Но только мы не должны называть их
рабами, поскольку тогда окажется слишком легким переход к тому, чтобы наш
образ мыслей сделался образом мыслей рабовладельцев. Мы вправе принудить
их работать, но называть мы их будем военнопленными. И относиться к ним
будем как к военнопленным.
Харди поглядел на нее сконфуженно. Он и не подозревал, что Маурин
может проявлять такую напористость. Потом Харди перевел взгляд на
