брать у него.
ЧИГОЛОТТИ. Самую малость. А то у меня в карманах ни сольдо.
Четверо "баутт" и Гоцци уходят. Пауза.
ЧИГОЛОТТИ. Не понимаю. Ладно, я побежал за табаком. Когда горожане
узнают, что баутты засадили нашего Карло в тюрьму, они Дворец
Дожей на уши поставят. Так что здесь я спокоен. Французский шпион!
Идиоты. Карло - человек импульсивный. Нажил себе врагов.
Но я узнаю. (Зрителю). Тут еще одна неувязка. Из Горисполкома пришла
телефонограмма: "Связи необходимостью проведения идейно-воспитательных
мероприятий прошу включить спектакль антиклерикальную сцену библейским
сюжетом председатель горисполкома такой-то". Нам с вами, конечно, Гор-
исполкомовские не указ, особенно в свете последних событий, но с вла-
стями надо дружить, тем более, что у нас есть одна срепетированная
вещица. Мы ее вставим сразу вслед за сценой "Прощание в Заповеднике".
Будете смотреть - не удивляйтесь. Пока.
Убегает. Поворотный круг делает полуоборот.
8.5. ПРОЩАНИЕ В ЗАПОВЕДНИКЕ.
Действующие лица: Эмилия, Прекрасная Дама, Седок.
Заповедник, каким мы его застали в сцене "Застольная беседа".
Ну я тогда пошла мыть посуду, сказала Эмилия. И пошла. А
сама осталась под дверью подслушивать. А Новый Друг Элм пошел жечь
бумагу на поляну перед домом. Это он фильм "Солярис" недавно посмо-
трел. А Мафилькин пошел воевать с рыболовецким колхозом "Путь Капи-
тала" на озеро. Потому что известный полководец.
А Седок с Дамой остались сидеть за столом. Дама было пошла
смотреть, как Элм жжет бумаги, да Седок ей сказал: это , мол, непо-
рядок, раз процедуру Чаепития ты сорвала со своим надуванием всяких
новых персонажей, то я теперь, как бы, имею дополнительное время. И
хочу я, говорит, сказать о наболевшем.
А Прекрасная Дама молчит и только ложечкой по блюдечку тю-
кает. Ну а что она-то может сказать? Она, голубушка моя, боится,
что Седок даст себе волю рукам, и все мимо Регламента. А она-то снача-
ла сухенького немножко попила, а потом пивком разрезала. А как Седок
начнет ее тискать, так ей и схудит.
А Седок-то каков: рук не распускает, а говорит следующее
(я всего-то не запомнила, да и как-то умно все было сказано, но
примерно помню):
Я, говорит, понимаю, что ты сейчас только об Элме и помы-
шляешь. Это и понятно, он тебе кажется как бы суженным, и ты всякий
Регламент и всякую другую правду думаешь задвинуть. Это в известном
смысле освобождает от Регламента и меня, говорит он, поэтому я поз-
волю себе высказаться, а затем уеду. Я знаю, он дальше говорит, что
ты от меня ждешь всяких таких дел, что я тебя прямо здесь буду лапать.
У меня в принципе, он говорит, есть такое желание, тем более что я
перед приездом к тебе слегка поддал. А под этим делом всегда насту-
пает переоценка ценностей. Здесь никакой аномалии нет, а есть чистая
физиология. Половое, обезличивающее индивидуальное. Но я, говорит,
все эти процессы держу под контролем. А если уж очень припрет, то
просто пойду и вздрочну, какие проблемы (вот бесстыжая-то пьяная
рожа!).
Мы давно знакомы, дальше он говорит, я тебе о своих чувствах
говорил и писал достаточно, а ты эти мои чувства пропускала мимо
ушей и глаз. И я не обижаюсь. Все было правильно.
Разные, говорит он, бывают ошибки на свете. Одна из ошибок -
подмена желаемого действительным. Вот пусть горит Костер в ночи. И ты
думаешь: ах как это романтично, а дай-ка я попробую зажечь примерно
такой же в своей кооперативной квартире. А получается: либо нормиро-
ванное пламя газовой горелки, либо пепелище. Мы выходим на осознание
того, что мы любим, что с нами происходят чудесные события. Но мы
глупы и нетерпеливы, мы не желаем вчувствоваться в ситуацию, проник-
нуться и принять, мы немедленно хотим трансформировать наши тонкие
чувства в удобоваримые понятия и в компактные жизненные способы,
чтобы можно было у одного костра и обогреться, и обсушиться, и из
котелка пожевать. Силы небесные свидетельствуют: Костер сей разожжен,
дабы сквозь его отблески усматривались и дальние звезды, и клонящиеся
подзакатному сумерку горние вершины. А ты говоришь: это слишком стран-
но, это слишком эфемерно, это не подлежит практическому освоению.
И все рушится. Ушла иллюзия, ушла поэзия, ушла жизнь.
И скажи мне еще одну вещь, Седок говорит. Жить физически
и всяко разно с одним и тем же физическим лицом все время - это как?
Изнашивать друг друга, стирать при взаимном трении все особенное,
что есть у Другого, - это как? Пропитаться дурными настроениями,
дурными запахами, дурными снами, спасть с лица, вяло мямлить "да" там,
где надо кричать "нет", - это как? Где истина в таком положении
вещей? Ты - Калерия Боттичелли, я знаю это наверняка. Тебе пристали:
венецианские ночи, бой часов на площади Сан-Марко, плеск воды в
Canalе Grande. А теперь ты - товарищ Пшечневская.Тебе пристали: шквор-
чащие сардельки, телеродственники-идиоты-маринасергеевнадура-опятьку-
пилаакцийаоммм, буквы "б", "х", "ж", заскорузлая посуда нет горячей
воды, стрельба по периметру, безудержный ночной пердеж (это безобра-
зие какое-то, что он себе позволяет).
Так и мы с Иринией и споткнулись, далее Седок говорит.
Мы запустили свою историю на рельсы, с которых она не пожелала
сЦезжать. Время работало против нас, а мы с этим не посчитались.
Будто тупоумные, мы колотились в одни и те же двери, аки в крышку
гроба. Я был словно твой Элм, и даже хуже, ибо я знал, что творю,
но не в силах был отыграть назад, а она все более становилась Ири-
нией из дурной клубной пьесы про "Чаепитие". И только счастливая
случайность, когда в одном из наших совместных ночных припадков
в меня полетел утюг, позволила мне сбежать из тюрьмы. Но есть
и другая тюрьма - это я сам.
Ты гениально наметила свой персонаж Прекрасной Дамы, Седок
продолжает, но ты не смогла удержаться на высоте своего положения.
Тебя предупреждали, что нельзя спать с кем попало, даже за двух-
комнатную квартиру и приусадебный участок. Ты переступила черту и
затем, испугавшись, принялась метаться взад-вперед. Этот резиновый
придурок с Комбината - неужели он и есть венец твоих неспокойных
снов? Ты полагаешь, что надутый и управляемый означает безопасный.
Никак нет. Ты захочешь его перестроить, откроешь переднюю панель,
а он тебе скажет: не хочу перестраиваться, не хочу сдуваться, хочу,
чтоб ты пожарила мне сарделек. И тогда тебе придется его грохнуть.
Или попросить кого-нибудь, если у самой рука не подымается.
Тут Седок подходит к окну и приоткрывает его. Ему, наверное,
красиво смотреть на закат и вдыхать свежий вечерний воздух полной
грудью. Да и успокоиться ему надо, а то уж больно разговор волни-
тельно складывается.
А Калерия просит его закрыть окно, чтобы комары не налетели.
У тебя в этом спектакле меньше всех текста, Седок ей гово-
рит. Я знаю, что у Драматурга с твоим персонажем были большие про-
блемы. Поэтому он Прекрасную Даму как бы размазал по тексту. Ее
играют. Каждая ее собственная реплика дорогого стоит. И после
этого у тебя хватает такта уже второй раз за вечер подкидывать
текст про комаров! Ты чего-то, мать, совсем себя забыла.
Я ужасно устала, говорит Калерия. У меня конец сезона,
перед тобою прошло 157 Любителей Меня, и каждый норовил мимо Регла-
мента. Я, наконец, дождалась любимого человека, он приехал из коман-
дировки и тоже страшно устал. Да, у него не все в порядке с желудком,
потому что в детстве он перенес стафилококк, а потом - дизентерию,
его еле выходили, благо у Каца-отца был блат в поликлинике, и удалось
купить нужные лекарства. Да, он попал под ливень, простудился. А я
ему не могу даже чаю с медом заварить, потому что я должна соблюдать
Регламент, торчать тут с тобой и слушать твои пьяные испражнения
(правильно, Каля, так ему) . Текст, текст, текст. Ну что текст?! У те-
бя в этом спектакле больше всех текста, ты вообще с площадки не сле-
заешь. Из текста следует, что ты не смог добиться одной женщины и
испортил жизнь другой. Из текста также следует, что ты всегда жил
за пределами реального мира, полагая, что весь мир - это Клуб, а ты -
Гамлет на Клубе, и все прочие вкруг тебя - затейники, минеральное
удобрение. Ровно двух фраз достаточно. А ты целый спектакль на сцене.
О каком такте ты говоришь, Седок?
Да, мы - падшие твари, далее Калерия продолжает. Мы не оправ-
дали возложенных на нас надежд. Где Венеция, где Боттичелли? Я Прек-
расна, но теперь лишь Регламентом. Любители преклоняют колена предо
мною, но вижу, как при прочтении Слова о Любви они с трудом скрывают
зевоту. Зато они обожают партийные посиделки, где во всеуслышание
можно рассказать о своем Посещении Меня, о подвигах тела и духа, что
были совершены во имя Мое, сколько удалось подстрелить колхозников, и
так далее. Царит подпольный разврат духа, чистое самоубийство. Мы
линяем на глазах, а все началось с тебя. Думали, что ты открыл новый
источник жизненной энергии, дорогу в Эдем. А ты , на самом-то деле,
обнаружил источник опасного для жизни излучения, а некий предприимец
по следам твоих изысканий соорудил водородную бомбу. И вот бомба
взорвалась, а мы оказались в эпицентре. Твои действия.
Тут они постояли немного без текста (я ж не вижу ничего), а
потом Седок говорит: принимается. Конечно, ты права. Мы попали в
аварию. Напрасен спектакль, напрасен Клуб, и нам не отсидеться в
рамках своей схемы. Путей два, и они известны: уход или смерть, в
зависимости от границ Клуба.
Я сейчас уйду, Седок завершает. Но я не сказал о главном.
Вот мы умерли. Я вошел в тонкий мир немного раньше, и, чтобы не про-
пустить тебя, сел на камень у входа. Потом появилась ты, я заметил
тебя и сказал: здравствуй калерия я ждал тебя у нас есть немного
времени чтобы побродить по саду. А ты спросила: а где все остальные.
А я сказал: их больше нет ты свободна. И мы вошли в сад и были там
одни, пока не иссякло тамошнее малопонятное время или чье-то высокое
терпение. А потом нам было сказано, что мы вправе выбирать направле-
ние: вверх к свету или вниз в новую земную юдоль. Я знаю: ты была
здесь, ты жила на свете, ты была любима мною, с нами происходили
чудесные или позорные события, а потом мы умерли, а потом мы снова
жили, но уже никогда больше не виделись ни Здесь, ни Там.
Но нам нельзя отчаиваться, замечает Седок под конец беседы.
Быть может, мы слишком торопимся в оценке действительной необрати-
мости своего падения. Потому что пока мы по эту сторону, нам еще
многое возможно. И надежда не умерла.
Тут Седок встал и говорит: извини, дескать, что побеспокоил
своими тревогами, болями, так сказать, волнениями. Пошел я, говорит,
к Мафилькину помогать отстреливаться от колхозников. Это тоже необ-
ходимо кому-то делать, иначе они нас попросту прикончат. Спокойной,
мол, ночи, постарайся хотя бы немного поспать. И пошел.
А Дама, Калерия то есть, ничего не отвечает. Да и понят-
но, не всякая женщина выдержит такой напор из пустомельства. И еще
157 Посещений подряд провела, видано ли дело!
Как Седок пошел к двери, так Эмилия подслушивать пере-
