ничего и не мог дать моей бездомной девочке.
33
Возвращение в Рамздэль. Я приближался к нему со стороны
озера. Солнечный полдень смотрел во все глаза: проезжая мимо в
запачканном автомобиле, я различал алмазные искры между
отдаленными соснами. Свернул на кладбище, вышел и погулял между
разнокалиберными памятниками. Bonjour, Charlotte. На некоторых
могилах были воткнуты полупрозрачные национальные флажки,
неподвижно опавшие в безветренной тени кипарисов. Эх, Эдя, не
повезло же тебе, подумал я, обращаясь мысленно к некоему Эдуарду
Граммару, тридцатипятилетнему заведующему конторой в Нью-Йорке,
которого недавно арестовали по обвинению в убийстве
тридцатилетней жены Доротеи. Мечты об идеальном преступлении, Эд
проломил жене череп и труп посадил за руль автомобиля. Два
чиновника дорожной полиции данного района видели издали, как
большой новый синий Крайслер, подаренный Граммаром жене на
рождение, с шальной скоростью съезжал под гору как раз на
границе их юрисдикции. (Да хранит Господь наших бравых
полицейских - и районных и штатных!) Он задел столб, взнесся по
насыпи, поросшей остистой травой, земляникой и ползучей
лапчаткой, и опрокинулся. Колеса все еще тихо вертелись на
солнцепеке, когда патрульщики вытащили тело госпожи Г. Сначала
им показалось, что она погибла вследствие обыкновенного
крушения. Увы, ранения, вызвавшие ее смерть, не соответствовали
очень легким повреждениям, которые потерпел автомобиль. Я
удачнее устроился.
Покатил дальше. Со странным чувством узнал тонкую башню
белой церкви и огромные ильмы. Забыв, что на американской
пригородной улице одинокий пешеход больше выделяется, чем
одинокий автомобилист, я оставил машину на бульваре, чтобы
спуститься, как бы гуляя, по Лоун Стрит мимо номера 342. Перед
предстоящим великим кровопролитием я имел право на небольшую
передышку, на очистительную судорогу душевной отрыжки. Белые
ставни виллы отставного тряпичника были закрыты, и ктото
подвязал найденную им черную бархатную ленту для волос к белой
вывеске "Продается", склонившейся со своего шеста у тротуара. Не
было больше пристаючей собаки. Садовник никому не телефонировал.
Больная старушка Визави не сидела на увитой виноградом веранде,
- на которой теперь, к вящей досаде одинокого пешехода, две
молодых женщины с понихвостными прическами, в одинаковых
передничках в черную горошину, прервали уборку для того, чтобы
поглазеть на него. Она, верно, давно умерла, а это были, должно
быть, ее племянницы из Филадельфии.
Войти ли в свой бывший дом? Как в Тургеневской повести,
поток итальянской музыки лился из растворенного окна - окна
гостиной. Какая романтическая душа играла на рояле там, где
никакие клавиши не ныряли и не всплескивали в тот заколдованный
воскресный день, когда ласкало солнце голые ноги моей девочки?
Вдруг я заметил, что с газона, который я некогда стриг, смуглая,
темнокудрая нимфетка лет десяти, в белых трусиках, глядит на
меня с чем-то диким в завороженном взоре больших черно-синих
глаз. Я сказал ей два-три милых слова, совершенно невинных, -
старомодный комплимент, вроде "какие у тебя прелестные глаза",
но она поспешно попятилась, и музыка оборвалась, и весьма
вспыльчивого вида черноволосый мужчина с блестящим от пота лицом
выскочил в сад и грубо уставился на меня. Я было хотел
представиться, но тут, с тем острым смущением, которое бывает во
сне, я увидел, что на мне запачканные глиной синие рабочие брюки
и отвратительно грязный дырявый свитер, ощутил щетину на
подбородке, почувствовал, как налиты кровью мои глаза, глаза
проходимца... Не говоря ни слова, я повернул и поплелся назад к
автомобилю. Чахлый цветочек, вроде маленькой астры, рос из
памятной мне щели в тротуаре. Преспокойно воскресшую мисс Визави
племянницы выкатили на веранду, точно эта веранда была ложей, а
я актером. Внутренне умоляя ее не окликнуть меня, я ускорил шаг.
Ну и крутая улочка! Я дошел до глубокой тени бульвара. Красный
билетик, означающий штраф за незаконное паркование, был засунут
полицейским под одну из лапок на ветровом стекле. Билетик этот я
тщательно разорвал на две, четыре, восемь частей.
Сердясь на себя, что трачу попусту время, я устремился в
гостиницу, - ту самую, в которую заехал с новым чемоданом пять
лет тому назад. Взял комнату с ванной, назначил по телефону два
свидания - деловое и медицинское, - побрился, выкупался, надел
черный костюм и спустился в бар. Там ничего не изменилось. Узкий
зал был залит все тем же тусклым, невозможно-гранатовым светом -
которым когда-то в Европе отличались притоны, но который здесь
просто "создавал настроение" в приличном, "семейном" отеле. Я
сел за тот же столик, за которым сидел в самом начале моего
пребывания в Рамздэле, в тот день, когда, став жильцом Шарлотты,
я нашел нужным отпраздновать новоселье тем, что по-светски с ней
распил полбутылки шампанского, - чем роковым образом покорил ее
бедное, полное до краев сердце. Как и тогда, лакей с лицом как
луна распределял по астральной схеме пятьдесят рюмочек хереса на
большом подносе для свадебного приема (Мурфи, этот раз,
сочетался браком с Фантазией). Без восьми три. Идя через холл, я
должен был обойти группу дам, которые с mille graces прощались и
расходились после клубного завтрака. Одна из них с
приветственным клекотом набросилась на меня. Это была толстая,
низенькая женщина, вся в жемчужно-сером, с длинным, серым пером
на шляпке. Я узнал в ней миссис Чатфильд. Она напала на меня с
приторной улыбкой, вся горя злобным любопытством (не проделал ли
я, например, с Долли того, что Франк Ласелль, пятидесятилетний
механик, проделал с одиннадцатилетней Салли Горнер в 1948-ом
году). Очень скоро я это жадное злорадство совершенно взял под
контроль. Она думала, что я живу в Калифорнии. А как поживает -
? С изысканнейшим наслаждением, я сообщил ей, что моя падчерица
только что вышла за блестящего молодого инженера-горняка,
выполняющего секретное правительственное задание в
северо-западном штате. Взятая врасплох, она возразила, что не
одобряет таких ранних браков, что никогда бы она не позволила
своей Филлис, которой теперь восемнадцать лет -
"Ах, конечно", сказал я спокойно. "Конечно, помню Филлис.
Филлис и лагерь Кувшинка. Да, конечно. Кстати, ваша дочурка
никогда не рассказывала вам, как Чарли Хольмс развращал там
маленьких пансионерок своей гнусной матери?"
"Стыдно!", крикнула миссис Чатфильд, "как вам не стыдно,
мистер Гумберт! Бедного мальчика только что убили в Корее".
"В самом деле", сказал я (пользуясь дивной свободою,
свойственной сновидениям). "Вот так судьба! Бедный мальчик
пробивал нежнейшие, невосстановимейшие перепоночки, прыскал
гадючьим ядом - и ничего, жил превесело, да еще получил
посмертный орденок. Впрочем, извините меня, мне пора к
адвокату".
До конторы Виндмюллера было всего два блока. Рукопожатье
его оказалось очень медленным, очень обстоятельным, очень
крепким, но как бы вопросительным. Он думал, что я живу в
Калифорнии. Не преподавал ли я одно время в Бердслейском
университете? Туда только что поступила его дочь. А как поживает
- ? Я дал полный отчет о миссис Скиллер. Деловой разговор
оказался приятнейшим. Я перевел все свое имущество на ее имя и
вышел в сентябрьский зной беззаботным нищим.
Теперь, когда я покончил с делами, я мог посвятить себя
главной цели поездки в Рамздэль. До сих пор, придерживаясь той
методичности, которой недаром горжусь, я не снимы маски с лица
Клэра Куильти; он сидел у меня в подземелье, ожидая моего
прихода со служителем культа и брадобреем: "Reveillez-vous,
Tropman, il est temps de mourir!" Мне сейчас недосуг заниматься
вопросом, как запоминаются физиономии (нахожусь на пути к его
дядюшке и иду скорым шагом); но позволю себе отчеркнуть
следующее: в спирту мутной памяти я сохранял чье-то жабье лицо.
Я видал это лицо мельком несколько раз и заметил в нем некоторое
сходство с жизнерадостным и довольно противным родственником
моим, жившим и умершим в Швейцарии. Помню его гантели, вонючее
трико, толстые волосатые руки, и плешь, и свиноподобную
горничнуюналожницу, - но в общем этот паршивец был довольно
безобидный; слишком безобидный, добавлю, чтобы сойти за мою
добычу. В странном состоянии ума, в котором я сейчас находился,
я как-то потерял связь с образом Густава Траппа: его полностью
поглотило лицо драматурга Клэра Куильти, таким, каким он был
представлен, с художественной точностью, на рекламах папирос
"Дромадер" и на кабинетной фотографии, стоявшей у его дядюшки на
письменном столе.
В свое время, когда я был пациентом другого, бердслейского,
зубного врача, симпатичнейшего доктора Мольнара, я подвергся
серьезной операции, после которой у меня осталось довольно мало
передних зубов. Искусственные зубы, замещающие прорехи,
держались при помощи пластиковых пластинок и незаметной
проволоки, идущей по верхней десне. В рассуждении удобства, это
устройство было шедевром, тем более что боковые зубы остались
совершенно здоровыми. Однако, дабы снабдить тайную цель
правдоподобным предлогом, я объявил доктору Айвору Куильти, что
в надежде облегчить лицевую невралгию я решил удалить все зубы.
Во что обойдется аппарат? Сколько это все займет времени, если
он назначит мне первый визит, скажем, в начале ноября? Где
сейчас находится его знаменитый племянник? Можно ли будет все
вырвать за один раз?
Доктор Айвор (Ай-да-вор!) Куильти, толстяк в белом
балахоне, с седым ежом и обширными плоскими щеками
политикана-масона, присел на угол письменного стола, покачивая
одной ногой, мечтательно и заманчиво, между тем как он развивал
передо мной грандиозный дальнобойный план. Он сказал, что
сначала построит мне "предварительный" аппаратик, - я буду его
носить, пока не осядут десны. Затем он мне соорудит перманентный
протез. Хорошо было бы уже сейчас осмотреть полость рта. Он
носил двухцветные башмачки с узором из дырочек на концах. Он не
видал "негодяя" с 1946 года, но был уверен, что его можно найти
в родовом замке, улица Гримма, на окраине Паркинггона. Мечта
художника-дантиста продолжала расти. Нога качалась. Взор блистал
вдохновением. Мне это будет стоить около шестисот долларов. Он
предлагал, что тут же предпримет необходимые измерения, чтобы
заготовить предварительный протез. Мой рот был для него
волшебной пещерой, полной бесценных сокровищ, но я туда его не
пустил.
"Нет", сказал я. "Я передумал. Мне все это сделает доктор
Мольнар. Его цены выше, но как дантист он, конечно, гораздо
лучше вас".
Не знаю, доведется ли когда-нибудь моему читателю сказать
такую фразу. Я уже испытал это дивное чувство сонной свободы в
разговоре с госпожой Чатфильд. Дядюшка моего Клэра остался
сидеть на столе, все еще с мечтательным выражением на лице, но
нога перестала толкать и качать люльку розового упования. Зато
все слышавшая секретарша, бледная, тощая девица, с трагическими
глазами непреуспевших блондинок, кинулась за мной, чтобы успеть
бахнуть дверью мне вслед.
Вдавите обойму в рукоятку. Нажимайте, пока не услышите или
не почувствуете, как захватило защелку. Упоительно плотно.
Вместимость: восемь патронов. Вороной отлив. Мучительно готов
разрядиться.
34
На первой же бензиновой станции в Паркингтоне мне очень
ясно объяснили, как добраться до улицы Гримма. Желая быть
уверенным, что застану Куильти, я попытался ему позвонить, но
