тех пор, покуда хватает моей памяти. Она и в самом деле принадлежала к тому
типу, который сводит с ума большинство мужчин. Даже я - встреться мы с ней
при немножко других обстоятельствах - мог бы влюбиться с первого взгляда.
Изложить на бумаге, в чем состояла ее привлекательность - задача
сравнительно нетрудная. Для исчерпывающего представления о ней достаточно
отметить три момента, а именно: (a) ум, (b) переполненность жизненной силой
и (c) кокетливость.
Она была невысокая, худенькая и отлично сложенная, а энергия из нее так
и била. Глаза блестели. Рот был прорезан одной упрямой прямой линией. На
лице обычно держалось будто бы недовольное выражение, но иногда она
приветливо улыбалась - и тогда весь воздух вокруг нее моментально смягчался,
точно произошло какое-то чудо. Я не пытался питать никаких чувств к ее
наружности, но мне нравилось, как она улыбается. Так что нельзя утверждать,
что я не влюбился бы в нее ни при каких обстоятельствах. Совсем давно, еще
школьником, я видел в учебнике английского такую фразу: "схваченный весной"
(arrested in a springtime) - так это как раз про ее улыбку. Смог бы разве
кто-нибудь ругать теплый весенний денек?
Своего парня у нее не было, но трое из компании - и мой приятель,
конечно, среди них - горели к ней страстью. Она же никого из троих особенно
не выделяла, умело манипулировала всеми тремя в зависимости от
обстоятельств. Да и сами эти трое, по крайней мере внешне, друг другу на
ноги не наступали, вели себя вежливо и казались вполне веселыми. К этой
картине я привыкнуть не мог - но, в конце концов, то были чужие проблемы,
меня не касавшиеся. Я не лезу куда попало со своим мнением.
С первого взгляда она мне сильно не понравилась. В вопросах
испорченности, как мне и полагалось, я был большим авторитетом, и
определить, до какой степени она испорчена, никакого труда не составило. Ее
и баловали, и нахваливали, и оберегали, и задаривали - всего этого было с
лихвой. Но проблема тем не ограничивалась. Разные потакания и деньги на
карманные расходы еще не есть решающий фактор в том, чтобы ребенок
испортился. Самое главное в том, кто несет ответственность за оберегание
ребенка от излучений всевозможных деформированных эмоций, которые вызревают
в окружающих взрослых. Если все отступились от этой ответственности и
ребенок видит вокруг одни умильные лица, то такой ребенок определенно
испортится. Это как сильные ультрафиолетовые лучи, поджаривающие обнаженное
тело на полуденном летнем пляже - нежному, новорожденному "эго" наносится
непоправимый вред. Вот в чем основная проблема. А то, что ребенка балуют или
дают слишком много денег - это всего лишь побочный, сопутствующий элемент.
Когда мы с ней первый раз увиделись и обменялись двумя-тремя словами, а
после я немножко за ней понаблюдал - мне, откровенно говоря, стало совсем
тошно. Пусть даже причина и не в ней, думал я, а в ком-то другом - все равно
не надо так себя вести. Пусть даже человеческие "эго" сильно разнятся и в
принципе уродливы по определению - ей все-таки стоит сделать хоть какое-то
усилие. Так что я тогда решил если и не избегать ее, то хотя бы не
сближаться больше, чем это нужно.
Из разговора с одним человеком я узнал, что семейство ее с токугавских
времен держит знаменитую первоклассную гостиницу - в префектуре Исигава или
где-то в тех краях. Ее брат был намного старше, и поэтому ее воспитывали
бережно, как единственного ребенка. Отличница и к тому же красавица,
любимица учителей и предмет внимания одноклассников - вот что за жизнь была
у нее в школе. Разговор этот я вел не с ней самой, так что неясно, где тут
кончается истина - но все довольно правдоподобно. Кроме того, еще маленькой
она начала учиться на фортепиано и здесь тоже дошла до приличного уровня.
Только раз у кого-то в гостях я слышал, как она играет. В музыке я
разбираюсь не слишком хорошо и кроме эмоциональной глубины исполнения мне
трудно что-либо оценить. Она касалась клавиш отрывисто, как танцуя, и ни в
одной ноте не было ни малейшей ошибки.
Само собой, окружающие прочили ей консерваторию и карьеру
профессиональной пианистки, как вдруг она, вопреки всем ожиданиям, без
сожаления забросила фортепиано и поступила в художественный институт. А там
стала изучать дизайн и окраску кимоно. Для нее это была совершенно
незнакомая сфера, но ее выручала интуиция, впитанная с детства - ведь она
росла, окруженная старинной одеждой. И в этой области она обнаружила талант,
и здесь ее заметили. Короче говоря, за что бы она ни бралась, у нее все
получалось как-то лучше, чем у остальных. Лыжи, плавание, парусный спорт -
везде она была на высоте.
И по этой причине никто вокруг не мог ткнуть пальцем и сказать: вот
здесь у нее слабое место. Ее нетерпимость объясняли артистическим
темпераментом, а истерические наклонности списывали на повышенную
сенсибильность. Так она стала в компании королевой. Жила в Нэдзу, в стильном
многоквартирном доме, где ее отец в порядке борьбы с налогами снимал
четырехкомнатную квартиру, якобы для работы. Когда случалось настроение,
молотила по фортепьяно; а шкаф был битком набит новыми нарядами. Стоило ей
хлопнуть в ладоши (выражаясь фигурально, конечно), как несколько любезных
поклонников оказывались рядом, чтобы помочь. Многие верили, что в будущем
она добьется изрядных успехов в своей специальности. Тогда казалось, что не
существует решительно ничего, что могло бы помешать ее движению вперед.
"Тогда" - это примерно в семидесятом или семьдесят первом году.
Один раз, при странных обстоятельствах, я ее обнимал. Это не значит,
что я занимался с ней сексом - просто физически обнимал, не более. Дело было
так: мы напились и спали вповалку, а потом оказалось, что она как раз возле
меня. Ситуация самая обычная. Однако даже сейчас я помню все на удивление
отчетливо.
Я проснулся в три часа ночи и вдруг увидел, что она лежит со мной под
одним одеялом и сладко посапывает. Было начало июня, самый сезон для спанья
вповалку - но, поскольку за неимением матрацев мы улеглись прямо на татами,
то все суставы теперь ныли, несмотря на молодость. К тому же моя левая рука
была у нее вместо подушки - я не мог ей даже пошевелить. Жутко, безумно
хотелось пить, но скинуть ее голову с руки не было никакой возможности.
Тихонько обнять ее за шею, приподнять голову и высвободить руку тоже никакой
возможности не было. В самый разгар этой операции она могла бы проснуться и
истолковать мои действия совершенно неверно - разве смог бы я такое вынести?
В общем, немножко поразмыслив, я решил ничего не делать и подождать,
пока ситуация изменится. Вдруг она будет ворочаться? Я тогда изловчился бы,
вытащил бы из-под нее руку и сходил бы попить. Но она даже не вздрагивала.
Повернувшись лицом ко мне, она дышала размеренно и методично. Ее теплое
дыхание увлажняло рукав моей рубашки, производя странное щекочущее ощущение.
Думаю, я прождал так пятнадцать или двадцать минут. Она все не
шевелилась, и в конце концов я примирился с невозможностью дойти до воды.
Терпеть жажду было трудно, но смерть от нее пока не грозила. Изо всех сил
стараясь не шевелить левой рукой, я повернул голову и, заметив чьи-то
сигареты и зажигалку, валявшиеся в изголовье, потянулся за ними правой.
После чего, прекрасно понимая, что это только усилит жажду, закурил.
На самом же деле, когда я кончил курить и засунул окурок в ближайшую
банку из-под пива, случилось чудо - жажда слегка ослабла. Я вздохнул, закрыл
глаза и попытался снова уснуть. Рядом с квартирой проходила скоростная
автострада; звук плоских, словно раздавленных, шин полночных грузовиков за
тонким стеклом окна слегка сотрясал воздух в комнате, проникая в нее и
смешиваясь с сопением и похрапыванием нескольких человек. Меня посетила
мысль, которая обычно посещает проснувшегося посреди ночи в чужом доме: "А
что я, собственно, здесь делаю?" В самом деле - не было никакого смысла, ну
просто полный ноль.
Вконец запутавшись в отношениях со своей подругой, я оказался на улице
и нагрянул жить к приятелю. Не занимаясь лыжами, влился в какую-то
непонятную лыжную компанию. И теперь, в довершение всего, рука моя служит
подушкой девчонке, которая нравиться мне никак не может. Подумать обо всем
этом - и впадешь в уныние. Думаешь: да разве этим надо сейчас заниматься? Но
когда дело доходит до вопроса, чем же именно надо заниматься, то никакого
ответа не вырисовывается.
Я отказался от мысли заснуть, снова открыл глаза и бездумно уставился
на фонарик светлячка, болтавшегося под потолком. Тут она заворочалась у меня
на левой руке. Однако, руку не выпустила, а наоборот, как-то скользнула в
мою сторону и тесно ко мне прижалась. Ее ухо пришлось на кончик моего носа;
чувствовался еще не выветрившийся аромат одеколона и едва заметный запах
пота. Слегка согнутые ноги ее лежали у меня на бедре. Дышала она так же, как
и раньше, спокойно и методично. Теплое дыхание долетало до моего горла, а в
такт ему поднималась и опускалась мягкая грудь, упиравшаяся мне в бок. На
ней была облегающая рубашка из джерси, заправленная в юбку-клеш, и я мог
четко прочувствовать все линии ее тела.
Положение было странное до невозможности. При ином раскладе, с другой
девчонкой, разве не смог бы я от души порадоваться такому повороту? Но с ней
я впадал в смятение. Честно говоря, я вообще понятия не имел, что придумать
в подобных обстоятельствах. Да тут и никакая придумка не помогла бы -
слишком уж дурацкой была ситуация, в которую я попал. К тому же, еще больше
усугубляя картину, мой пенис, прижатый ее ногой, начал понемногу твердеть.
Она все сопела в том же духе - но, думал я, она ведь должна прекрасно
улавливать изменения формы моего пениса. Чуть погодя, будто бы нисколько и
не просыпаясь, она тихонько просунула руку и обняла меня за спину, а потом
чуть повернулась у меня на руке. Теперь ее грудь еще теснее прижалась к
моей, а пенис прижался к мягкому низу ее живота. Положение стало хуже
некуда.
Загнанный в такую вот ситуацию, я, конечно, в известной мере на нее
злился - но вместе с тем объятие с красивой женщиной несет в себе элемент
некоего жизненного тепла - и меня всего обволакивало это одуряющее,
газообразное чувство. Мне уже было никуда не убежать. Она отлично
чувствовала все мое душевное состояние, и от этого я снова злился - но перед
лицом чудовищного дисбаланса, который являл мой распухший пенис, злость
теряла всякий смысл. Плюнув на все, я закинул свою свободную руку ей за
спину. Теперь окончательно получалось, что мы обнимаемся.
Однако и после этого мы оба делали вид, что крепко спим. Я чувствовал
своей грудью ее грудь, она ощущала областью чуть ниже пупка мой твердый
пенис - и мы долго лежали, не шевелясь. Я разглядывал ее маленькое ухо и
линию мягких волос, она не сводила глаз с моего горла. Притворяясь спящими,
мы думали об одном и том же. Я представлял, как мои пальцы проскальзывают в
ее юбку, а она - как расстегивает молнию на моих брюках и дотрагивается до
теплого, гладкого пениса. Чудесным образом мы могли прочитывать мысли друг
друга. Это было очень странное ощущение. Она думала о моем пенисе. И пенис
мой, о котором она думала, казался мне совершенно не моим, а чьим-то чужим.
Однако, что ни говори, то был мой пенис. А я думал о маленьких трусиках под
ее юбкой и о жаркой вагине под ними. И возможно, что она ощущала свою
вагину, о которой я думал, так же, как я ощущал свой пенис, о котором думала
