тают горы, теряют названия люди и вещи, меняются местами привычные станции
городского метро... Искать дорогу в постоянно изменяющемся мире, не теряя
своей оригинальной мелодии - вот джаз Мураками, и нет смысла требовать от
джаза практической полезности. Джаз существует для джаза. Как дзэн - для
дзэна. Как и каждый из нас - для себя самого.
Coda
У японских существительных практически не бывает множественного
числа. Название книги вполне могло бы звучать и как "Охота на Овцу". Но все
же, закончив перевод глав о городе Дзюнитаки, мы решили остановиться на
нынешнем варианте названия. И полагаем, что не ошиблись.
Дм. Коваленин - http://wwwsv1.u-aizu.ac.jp/~vadim/MNTbKA
Ниигата, Япония
Июнь - август 1998.
Харуки Мураками.
Девушка из Ипанемы
(c) by Haruki Murakami 1982
Перевел - В.Смоленский -
Раскритиковал и переделал - Дм.Коваленин
Переделал еще раз по-своему - В.Смоленский
Рассказ
Вот хороша, стройна, загорела,
Идет мимо девушка из Ипанемы.
В ритме самбы,
Плавно качаясь, идет...
Но... Отчего я печален?
О... Я хочу ей признаться...
Да!.. Должен я ей открыться...
Но не смотрит она на меня,
Лишь на море все смотрит она...
Так девушка из Ипанемы смотрела на море в шестьдесят третьем году. И сейчас,
в восемьдесят втором, девушка из Ипанемы смотрит на море точно так же.
Старше она не стала. Запечатанная в свой образ, плывет себе тихонько по морю
времени... А может, и стала старше - и тогда ей должно быть уже под сорок. И
пусть с этим кто-то не согласится, но она уже, наверное, не такая стройная и
не такая загорелая, как тогда. У нее трое детей, а от солнца только кожа
болит. Может, она еще вполне хороша собой, но ведь не молода, как двадцать
лет назад - что говорить...
Но уж на пластинке она точно старше не стала. Вот она, в бархате
тенор-саксофона Стэна Гетца - всегда шестнадцатилетняя, нежная и стройная
девушка из Ипанемы. Я включаю проигрыватель, опускаю иглу - и сразу
появляется ее фигурка.
О... Я хочу ей признаться...
Да!.. Должен я ей открыться...
Всякий раз, слушая эту песню, я вспоминаю школьный коридор. Темный, немного
сырой коридор моей школы. Высокий потолок отзывается эхом, когда шагаешь по
бетонному полу. Несколько окон выходят на север, но к ним вплотную
подступают горы, и поэтому в коридоре всегда темно. Темно - и тихо, как в
склепе. По крайней мере, в моей памяти этот коридор сохранился до ужаса
тихим.
А почему так получилось, что я всегда вспоминаю школьный коридор, услышав
"Девушку из Ипанемы" - мне и самому не очень понятно. Ведь никакой связи
нет. Что это, интересно, за камушки кидает девушка из Ипанемы 63-го года в
колодец моей памяти?
Школьный коридор, в свою очередь, вызывает у меня в памяти овощной салат.
Огурцы, помидоры, листья салата, стручковый перец, спаржа, нарезанный
кружочками репчатый лук - и все полито розовым соусом "Тысяча островов".
Это, конечно, не означает, что в конце школьного коридора у нас торговали
салатами. Коридор заканчивался дверью, а за ней в двадцати пяти метрах
находился неказистый бассейн.
Так почему же школьный коридор напоминает мне овощной салат? Здесь тоже,
если подумать, связи никакой.
А овощной салат напоминает мне девочку, с которой я когда-то был немножко
знаком.
Хотя эта ассоциация как раз вполне объяснима. Она вечно ела одни овощные
салаты.
- У тебя уже, хрум-хрум, задание по-английскому, хрум-хрум, сделано?
- Хрум-хрум, нет еще. Хрум-хрум, еще немного, хрум-хрум-хрум, осталось.
Я тоже был большим любителем овощей, так что мы с ней уплетали их на пару. У
нее были своеобразные убеждения: она свято верила, что если соблюдать
сбалансированную овощную диету, то все в жизни будет идти отлично. Если же и
все человечество перейдет на овощи, то воцарится добро и красота, а мир
переполнится здоровьем и любовью. Прямо "Земляничные поляны" какие-то...
"Давным-давно, - пишет один философ, - была эпоха, когда между материей и
памятью пролегала метафизическая бездна."
Девушка из Ипанемы Шестьдесят Три / Восемьдесят Два продолжает беззвучно
идти по метафизическому жаркому пляжу. Пляж очень длинный, на него набегают
спокойные белые волны. Ветра совсем нет, горизонт чист. Пахнет морем.
Нещадно жарит солнце.
Я валяюсь под пляжным зонтиком; из ящика со льдом достаю и открываю банку
пива. Сколько я их уже выпил? Пять? Шесть? А, черт с ним. Сколько ни пей,
все выходит с потом.
А она все идет себе. Бикини простенькой расцветки в обтяжку на загорелом
стройном теле.
- Привет, - окликаю я ее.
- Добрый день, - говорит она.
- Пива выпьешь? - приглашаю я.
- Давай! - соглашается она.
И мы вместе пьем пиво под пляжным зонтиком.
- Кстати, - говорю я, - кажется, я тебя уже встречал здесь - в шестьдесят
третьем году. И место то же, и время суток...
- Ничего себе... Так давно?
- Ну да...
Она залпом отпивает половину, и смотрит в банку через дырочку.
- Может, и встречал... В шестьдесят третьем году, говоришь? Хм, в шестьдесят
третьем... Могли и встретиться.
- Ты совсем не меняешься, да?
- Так я же метафизическая девушка.
- А тогда ты на меня совсем внимания не обращала. Только и глядела, что на
море...
- Все может быть, - говорит она. И смеется: - Слушай, а можно еще пива?
- Да конечно, - говорю я и открываю ей банку. - А ты что же: так с тех пор и
идешь по пляжу?
- Ну да.
- И подошвам не горячо?
- Нисколько. У меня очень метафизические подошвы. Хочешь посмотреть?
- Давай.
Она вытягивает стройные ноги и показывает мне свои подошвы. Великолепные
метафизические подошвы. Я легонько касаюсь их пальцами. И не горячие, и не
холодные. Я трогаю их - и раздается еле слышный шум волн. И даже шум этот -
очень метафизический.
Мы пьем с ней пиво, больше ни слова не говоря. Солнце даже не шелохнется.
Время стоит на месте. Ощущения затянутого в зазеркалье.
- Когда я думаю о тебе, все время вспоминаю школьный коридор, - говорю я. -
С чего бы это?
- Суть человека - в его сложности, - говорит она. - Предметом науки о
человеке является не объект, а находящийся внутри тела субъект.
- Хм-м, - говорю я.
- В общем, ты живи себе. Живи, живи, живи - и все. А я просто - девушка с
метафизическими подошвами.
С этими словами Девушка из Ипанемы Шестьдесят Три / Восемьдесят Два
стряхивает с коленей приставший песок и поднимается.
- Спасибо за пиво.
- Пожалуйста.
Бывает, я натыкаюсь на нее в вагоне метро. Тогда она посылает мне улыбку,
словно говоря: "Спасибо, что угостил тогда". Мы не обменялись с ней ни
словечком с тех пор - но мне кажется, наши души как-то связаны. Чем они
связаны, где находится этот узел - мне не понять. Наверняка в каком-то
загадочном месте, в каком-то далеком мире. В этом же узле переплелись и
школьный коридор, и овощной салат, и девочка-вегетарианка с ее земляничными
полянами... Чем больше так думаешь - тем чаще воспринимаешь вещи с какой-то
ностальгической теплотой. А ведь где-то должен быть и узел, связывающий меня
с самим собой! И даст Бог, когда-нибудь я обязательно попаду в тот далекий
мир, в то загадочное место - и встречу там самого себя. Если возможно -
хотелось бы, чтобы в том месте было тепло. А если там будет еще и несколько
банок пива, то большего и желать нельзя. Там я превращусь в Того-Кто-Я-Есть,
а Тот-Кто-Я-Есть превратится в меня. Между нами не останется ни щелочки.
Где-то обязательно должно быть такое замечательное место.
А Девушка из Ипанемы Шестьдесят Три / Восемьдесят Два и сейчас идет по
жаркому пляжу. Так и будет идти - пока я не заиграю до дыр последнюю
пластинку.
Харуки Мураками.
Принцессе, которой больше нет
Рассказ
(c) Haruki Murakami 1988
(c) Перевел с японского Вадим Смоленский
Красивая девушка, хватившая родительской любви и избалованная
настолько, что последствия уже необратимы, имеет особый талант портить
настроение другим людям.
Я был тогда молод (двадцать один год, а может двадцать два), и эта ее
черта меня неприятно задевала. По прошествии лет думаешь: наверное, делая по
привычке больно другим, сама себе она тоже делала больно. А может, еще
просто не научилась управлять собой. Если бы кто-нибудь сильный, стоящий на
земле тверже, чем она, умело вскрыл бы ее в нужном месте и выпустил наружу
ее "эго", ей наверняка полегчало бы. Она, если разобраться, тоже нуждалась в
помощи.
Но вокруг нее не было ни одного человека сильнее, чем она. А я - что
я... В молодости до таких вещей не додумываешься. Мне было неприятно - вот и
все.
Когда она по какой-либо причине - а часто безо всякой причины -
преисполнялась решимости кого-нибудь уделать, этому не мог сопротивляться
даже собравший всю свою армию король. Яд ее был безотказен - на глазах у
всей публики она мастерски заманивала свою жертву в глухой угол, припирала
там к стене и красиво размазывала по ней лопаткой, как хорошо разваренную
картошку. Останки бывали не толще папиросной бумаги. Даже сегодня, вспоминая
это, я признаю ее несомненный талант.
И не то, чтобы она была классным, искушенным в логике оратором - нет,
просто она моментально чуяла, где у человека самые уязвимые места. Подобно
дикому зверю, она припадала на брюхо в ожидании подходящего момента, а когда
он наступал, вцеплялась жертве в мягкое горло, чтобы разорвать его. Очень
часто ее слова были умелым жульничеством, ловкими натяжками - так что уже
после, перебирая в памяти проигранную битву, как самому несчастному, так и
нам, сторонним наблюдателям, оставалось только чесать в затылках. Но главное
- она завладевала чувствительными точками, после чего становилось
невозможным пошевелиться. В боксе это называется "остановка ног" - ситуация,
когда остается лишь рухнуть на маты. Сам я, к счастью, экзекуции не
подвергся ни разу, но созерцать это зрелище пришлось не единожды. Его нельзя
было назвать спором, перебранкой или ссорой. Это было просто кровавое,
зверское убийство - только что не физическое.
Я терпеть ее не мог в такие минуты, а парни вокруг нее по той же самой
причине высоко ценили. "Девчонка способная, не дура", - думали они - и тем
самым поощряли ее наклонности. Получался порочный круг. Выхода не было. Как
в той сказке про негритенка, где три тигра бегали друг за другом вокруг
пальмы, пока не расплавились.
В компании были и другие девчонки, но что они про нее говорили или
думали - мне, увы, неизвестно. Я не был своим в их кругу, имел скорее статус
"гостя" - и ни с кем не общался настолько тесно, чтобы выведать потаенные
мысли этих девчонок.
По большей части их объединяли горные лыжи. Необычная эта компания была
сбита из членов горнолыжных клубов трех университетов. В зимние каникулы они
уезжали на долгие сборы, а в другое время собирались для тренировок, выпивки
и поездок к морю. Было их двадцать два человека, а может двадцать три - и
все симпатичные ребята. Очень симпатичные и доброжелательные. Но сейчас я
пытаюсь вспомнить кого-нибудь одного из них, хотя бы одного - и не могу. Они
все перемешались у меня в голове, стали как растаявший шоколад, никого не
выделить и не различить. Она одна стоит особняком.
Меня лыжи не интересовали, можно сказать, совершенно. Но один мой
школьный друг был близок с этими ребятами - а я в силу некоторых причин
целый месяц дармоедом жил у него в квартире, познакомился там с ними, и они
меня сразу стали считать за своего. Думаю, здесь сыграло роль еще и то, что
я умел сосчитать очки при игре в маджонг. Так или иначе, относились они ко
мне очень по-доброму и даже звали с собой кататься. Я отказывался, говорил,
что мне ничего не интересно кроме отжиманий от пола. А сегодня думаю, что
зря так говорил. Они были по-настоящему добрыми людьми. Даже если бы я и
вправду любил отжимания гораздо больше лыж, говорить так не стоило.
Приятель, у которого я жил, был от нее без ума - с самого начала и до
