уменьшался и уменьшался, тем глубже и глубже была его вина и тем без-
наказаннее и безнаказаннее был он сам. Ведь по мере того как она дела-
лась рядом с ним все больше и больше, тем бессильнее и бессильнее ста-
новилась. И тогда она пала на колени и начала его просить.
Он стоял на полу и ей, коленопреклоненной, уже едва доставал до
бюста, ей пришлось наклониться, но все равно ее голова не оказалась
ниже его головы, даже не вровень с ней, и потому эта ее смиренная, мо-
лящая поза имела в себе нечто смешное, ее мольба, так сказать, пошла
прахом. Ей подумалось, что она могла бы лечь и подползти к нему, но
великанша, ползающая перед карликом, - так получилось бы еще хуже и
глупее. А он только развел руками, ручками, ручонками, ручоночками -
тем самым жестом, который как бы означал: "Чего ты хочешь, я же не ви-
новат", но мог означать также: "Ты мне ничего уже не сделаешь". И
улыбнулся.
А потом стало еще хуже, так как он уменьшился до столь малого раз-
мера, что с легкостью (все большей) укрывался во всевозможных уголках,
хотя она, естественно, не могла ему доказать, что он скрывается, исче-
зает с ее глаз умышленно. В поисках его, все более лихорадочных, даже
панических, она все чаще проводила все более долгие часы. Чтобы в ре-
зультате найти его то в ящике письменного стола, в который он - по его
словам - случайно упал, то под шкафом или батареей центрального отоп-
ления, а как-то раз он отыскался на дне пустой бутылки.
Вскоре он перестал быть виден невооруженным глазом. Она по-прежнему
его искала, но теперь уже постоянно и вооружившись лупой. Иногда она
его еще находила, но чаще всего - нет. Но если даже ей и удавалось его
обнаружить, была то фигурка столь малая, что она могла лишь с трудом
его распознать, то есть отличить от крошек, личинок и букашек. Теперь
его лицо стало невозможно разглядеть даже через увеличительное стекло,
она едва догадывалась, что это он, и уж тем более не видела выражения
его лица. И все же ее мучила уверенность в том, что это микролицо улы-
бается.
Но наступил день, когда он совершенно исчез из ее поля зрения. И
это было хуже всего.
Она перестала убираться и пользоваться пылесосом, опасаясь, что
выбросит его вместе с пылью. Он мог находиться где угодно. В галактике
висящих в воздухе пылинок, пронизанной лучами восходящего или заходя-
щего солнца, в дымке, покрывающей зеркало от ее дыхания, между крис-
талликами соли в одной из ее слез. Он мог находиться везде, но по мере
того, как он отдалялся в микрокосмос, область предположений разраста-
лась до макрокосмоса. И лишь одно знала она с полной уверенностью: что
он существует (но где?), хоть его как бы и нет.
Даже в цивилизованном обществе немало времени должно пройти, прежде
чем общество заметит исчезновение человека. Однако раньше или позже
наступает все же тот момент, когда исчезновение мужа перестает быть
тайной жены, поскольку муж, какой угодно муж, остается также челове-
ком, а следовательно - членом общества, которое неизбежно предъявит за
него счет. Соседи, работодатель и, наконец, естественно, полиция.
Ее показания, что он исчез, постепенно уменьшаясь, не были признаны
удовлетворительным объяснением. В ходе длительного следствия ее при-
частность к случившемуся доказать не удалось. И тогда ее поместили в
психиатрическую лечебницу.
Такое решение, как оказалось, было верным. Она перестала рассказы-
вать свою безумную историю о муже, который уменьшался и уменьшался,
пока не исчез окончательно. После длительного наблюдения решили ее вы-
пустить из лечебницы как вылечившуюся и назначили конкретный день.
Накануне ее выхода из лечебницы появился новый пациент. Был он учи-
телем математики. Тридцать лет подряд, в ритме, определяемом расписа-
нием уроков, с неизменным постоянством он объяснял очередным поколени-
ям учеников сущность так называемой математической точки. "Итак, смот-
рите, - начинал он обычно свою лекцию на эту тему, - математическая
точка - это такой пункт в пространстве, который существует, будучи
бесконечно мал, иными словами - в любое мгновение он меньше себя само-
го. Вы видите его, да?"
Большинство учителей математики достигают пенсионного возраста без
нарушений психики. Его же погубило это произвольное, только им исполь-
зуемое (вероятно, для оживления материала), а с позиций математическо-
го языка и абстрактных понятий совершенно излишнее вступление: "Итак,
смотрите". И еще столь же неуместное завершение: "Вы видите его, да?"
В палате никто не захотел слушать скромного учителя. Наполеон был
занят битвой при Ватерлоо, Нерон - сожжением Рима, Христос... словом -
каждый своими делами. И только она выслушала его до конца, весьма
серьезно и в высшей степени сосредоточенно. А когда он закончил этим
своим: "Вы видите его, да?", она кивнула и убежденно ответила:
- Вижу. И вижу, что он улыбается.
И тогда ее оставили в лечебнице на неопределенный срок.
Страж китайской вазы
В столице большого цивилизованного государства есть музей, а в нем
- отдел, посвященный восточному искусству. Среди многочисленных экспо-
натов немало таких, которые являются большой редкостью и представляют
собой значительную ценность, как культурную, так и материальную. А
среди этих раритетов особо выделяется уникальный экспонат, неповтори-
мый, единственный во всем мире экземпляр. В силу своей уникальности он
имеет огромную культурную ценность, денежную же его стоимость просто
невозможно определить.
Этим экспонатом была китайская ваза. Уникальность вазы состояла еще
и в том, что нашли ее не целиком, а в виде тысячи девятисот восьмиде-
сяти двух черепков, а вернее, кусочков. Каждый из кусочков находили не
сразу, а постепенно, извлекая их в течение пятнадцати лет из речного
ила, который добывали со дна великой китайской реки, высушивали в осо-
бых условиях и затем просеивали через специальные археологические си-
та. По добытым таким способом частичкам удалось разгадать, каково было
единое целое, не сразу, естественно, а шаг за шагом, в течение еще се-
ми лет. Но еще семь лет должно было пройти, прежде чем вазу, разбитую
пять тысяч лет тому назад на тысячу девятьсот восемьдесят два кусочка,
разбросанных по дну великой китайской реки, сумели снова склеить, ина-
че говоря, воссоздать в первоначальном ее виде.
По причине неизмеримой ценности экспоната для него было выделено
особое место в музее и приставлен специальный смотритель. Обычно в му-
зеях смотрители наблюдают одновременно за несколькими экспонатами,
здесь же его задачей было следить за этой, одной-единственной, китайс-
кой вазой. Так что его обязанности были более легкими, чем у коллег,
зато во много раз более ответственными.
Учитывая столь высокую степень ответственности, достойную кандида-
туру подобрали не сразу, а только после долгих поисков. То был мужчина
в расцвете лет, без дурных привычек, счастливый супруг и отец, человек
честный, наделенный высоким чувством долга. Возле китайской вазы пос-
тавили стул, на котором отныне предстояло ему сидеть по восемь часов в
день, шесть дней в неделю и одиннадцать месяцев в году - одиннадцать
потому, что ему полагался месяц ежегодного отпуска. На этот один месяц
музей закрывали, чтобы провести необходимый ремонт и реорганизацию.
Экспонат, охраняемый столь бдительно - смотритель ни на минуту не
сводил с него глаз, в этом и состояла его обязанность, - был, таким
образом надежно защищен от опасностей, угрожающих музейным экспонатам.
Потенциальный грабитель или вандал, приближаясь к вазе в толпе посети-
телей, сразу же понимал, что здесь у него не было никаких шансов. Не-
устанное внимание бдительного стража сводило на нет любую попытку кра-
жи или непредвиденной выходки. Злоумышленнику приходилось удалиться и
перейти в те отделы музея, где возможность попытать счастья казалась
более реальной. И если в течение многих лет в музее случались все же
кражи и акты вандализма, то ни разу это не происходило с китайской ва-
зой или даже вблизи нее. Предельная бдительность была залогом того,
что возле вазы царило абсолютное и никогда ничем не нарушаемое спо-
койствие.
И все же это спокойствие не усыпляло бдительности смотрителя. Нао-
борот. Чем дольше он там находился - ведь прошло уже немало лет с тех
пор, как ему поручили оберегать неприкосновенность вазы, а годы все
шли и шли, - тем бдительнее оберегал он доверенное ему сокровище, тем
подозрительнее становился взгляд, который он бросал на посетителей.
Ибо, как показывает опыт, чем дольше ничего не случается, тем больше
вероятность беды. И в то же время с течением лет неизмеримая ценность
вазы, на которую никто даже не пытался покуситься, вовсе не перестава-
ла быть неизмеримой, а напротив - она возрастала, но не в конкретных
числах, ибо неизмеримость, или, иначе, бесконечность, возрастать не
может, - возрастала сила воздействия ее легенды, ее мифа. Ведь чем
дольше сохраняется неприкосновенность мифа, тем сильнее его воздейс-
твие, и остановить это воздействие может только осквернение мифа. И
китайская ваза приобретала все больший вес как культурная и материаль-
ная ценность, легендарность которой с годами только усиливалась.
Постепенно, но неуклонно приближался страж бесценной вазы к пенси-
онному возрасту. Он по-прежнему был счастлив в семье, уважение к нему,
благодаря столь безупречному несению службы в течение долгих лет, пос-
тоянно росло, и сделанные накопления - он, как известно, дурных привы-
чек не имел - позволили ему стать хозяином небольшого дома с садиком.
И вот наступил наконец для него последний день службы, уже завтра
он сможет передать свой пост следующему поколению и уйти на заслужен-
ный отдых. В зале приемов шли приготовления к торжеству. Вечером
предстояло попрощаться с заслуженным человеком, вручить ему медаль и
почетный диплом, затем должен был состояться банкет с участием дирек-
ции, представителей министерства и коллег. Он, как обычно, занял свой
пост, но вдруг его впервые охватило предчувствие, что произойдет
что-то необычное. Шестое чувство стража, обострившееся за тридцать лет
службы, подсказывало ему, что сегодня случится нечто такое, чего до
тех пор никогда не случалось. И его беспокойство можно было понять.
Его мучили опасения, что именно сегодня - когда он в последний раз ис-
полняет свой долг, свою обязанность, с которой ему удавалось столь бе-
зупречно справляться долгих тридцать лет, - кто-то покусится на святы-
ню, им оберегаемую, и разрушит всю его карьеру, если он не сумеет пре-
дотвратить подобное святотатство.
И он усилил свою обычную, и без того повышенную и натренированную
за долгие годы бдительность до крайнего предела. Он буквально пронизы-
вал взглядом каждого, кто приближался к святыне, стремясь предугадать
каждый шаг и каждое движение, упредить любой шелест и даже вздох. Он
замирал в неутомимой готовности, чтобы при малейшем признаке опасности
вскочить, предвосхитить, не допустить и предотвратить. Как же медленно
проходили секунды в течение многих, долгих часов. Но чем дольше ничего
не происходило, тем сильнее была его убежденность, что наконец должно
что-то случиться.
Время шло к вечеру, близились сумерки и конец его переживаний. Но
между тем предчувствие необычного события сменилось у него уверен-
ностью, и, когда прозвенели звонки, извещающие посетителей, что насту-
пило время покинуть музей, он не мог поверить, что день прошел и ниче-
го, однако, не произошло. Ни сегодня, ни за последние тридцать лет.
Он не мог поверить даже тогда, когда последний посетитель исчез в
дальних дверях, и позднее, когда в зале музея остался уже только он,
один-одинешенек возле китайской вазы, по-прежнему нетронутой, невреди-
мой и бесценной.
Разбить ее было нетрудно. Он с легкостью сделал это за считанные
