СЛАВОМИР МРОЖЕК
Рассказы
Перевод с польского
Имя выдающегося прозаика и драматурга Славомира Мрожека хорошо зна-
комо русскому зрителю и читателю, особенно читателю "Иностранной лите-
ратуры" - по подборке рассказов и пьесе "Любовь в Крыму". В этом номе-
ре журнал вновь обращается к творчеству Мрожека в связи с выходом двух
первых томов его собрания сочинений, которое впервые издается в Польше
(издательство "Нуар сюр Блан"). Это швейцарское издательство, специа-
лизирующееся на литературах стран Восточной Европы, прежде всего поль-
ской и русской, уже выпустило собрание сочинений писателя, но не на
языке оригинала, а на французском языке. Теперь, открыв свой филиал в
Варшаве, оно приступило к выпуску собрания сочинений Мрожека на родном
языке.
В предисловии к первому тому, в частности, говорится: "Труды маэст-
ро иронии выйдут в двенадцати томах. В них включены сценические произ-
ведения, повести, рассказы, а также его рисунки... Настоящее издание
дает возможность в полном объеме познакомиться с творчеством Мрожека,
которое является классикой современной польской литературы, а с учетом
количества переводов и театральных постановок - также и мировой".
Все произведения публикуются - по желанию автора - в порядке обрат-
ной хронологии. "Иностранная литература" предлагает в этом номере
рассказы из первых томов, написанные в 1980 - 1993 гг. Часть из них
будет опубликована в сборнике московского издательства "Вахазар" "Как
я сражался".
Месть
Она не сразу заметила, что он становится меньше. Дело зашло уже
достаточно далеко, когда однажды за завтраком она его спросила: "Что с
тобой?"
Он пожал плечами, однако, тут же осознав, что этот его жест ничего
хорошего ему не сулит, сделал вид, что у него чешется спина, еще нес-
колько раз подвигал плечами, а потом почесал спину под правой лопат-
кой. Он знал, что совесть у него нечиста, но ее вопрос носил достаточ-
но общий характер и мог относиться к чему угодно, то есть конкретно ни
к чему.
Итак, на сей раз пронесло. Она не настаивала, или, возможно, его
спас лишь внезапный и загадочный поворот в ходе ее размышлений, один
из тех, что случались у нее довольно часто. Она стала говорить о ка-
кой-то своей дальней знакомой, о том, как та не сдержала свое обеща-
ние, будто бы данное ею в связи с каким-то делом, что плохо - по ее
мнению - характеризовало ту знакомую, ему, впрочем, неизвестную. Пос-
редством нескольких вопросов и замечаний, вставленных в тех местах ее
монолога, которые казались ему наиболее важными, он умело поддержал и
развил это направление ее критики. Опыт у него был. Так что завтрак
завершился под аккомпанемент одной темы и без дальнейших инцидентов.
Но все же наступит момент, когда она заметит что-то более явствен-
ное и ему не удастся уклониться от ответов на непростые вопросы. Ведь
процесс развивался, и чем дальше он развивался, тем очевиднее должны
были становиться результаты. В том, что она заметит, он не сомневался
с самого начала. Впрочем, он был исполнен решимости, знал, что роковой
час наступит, и оттягивал его лишь потому, что хотел как можно позднее
получить то, что и так предстояло ему получить полной мерой.
К тому же если возникнут вопросы, на которые не найдется ответа, и
пожелания, которые невозможно будет удовлетворить, то пусть объект
этих вопросов и пожеланий созреет, пусть станет явным.
И еще: то, что она еще не знала, когда он уже... - доставляло ему
тайную радость.
Его чуть было не выдали брюки. Точнее: штанины. Он этого не учел,
когда после солнечных дней - он ходил тогда в шортах, как обычно на
отдыхе, - наступила холодная и пасмурная погода и он, не задумываясь,
надел длинные брюки. Как оказалось - слишком длинные, хотя еще недавно
они ему были впору.
По обыкновению, они вышли на прогулку. Она вдруг остановилась, он,
естественно, тоже. Она сказала: "Иди дальше, пройди еще несколько ша-
гов".
- Но почему? - запротестовал он, стараясь, чтобы его протест проз-
вучал как проявление его нежелания совершать самостоятельные шаги,
пусть даже речь шла всего о нескольких шагах в буквальном смысле сло-
ва. Иными словами - как манифест его привязанности к ней, заботы о
том, чтобы она не почувствовала себя оставленной и одинокой, даже на
мгновение и даже по ее собственному желанию.
- Иди впереди меня, я хочу кое-что посмотреть.
Он уже знал, на что она хочет посмотреть, и его сердце забилось
сильнее. Он сделал шаг, другой.
- Стой.
Он остановился.
- Повернись ко мне.
Он повернулся.
- Что происходит с твоими брюками?
Он изобразил удивление, опустил глаза. Увидел, что на штанинах об-
разуется складка и они доходят почти до мысов ботинок.
- Что?
- Как что? Они длинны.
- Длинны?
- Конечно же, длинны. По меньшей мере на шесть сантиметров. На
шесть с половиной. Что ты с ними сделал?
- Я?
- Ведь они были абсолютно нормальные, в самый раз.
- Я... ничего не делал.
- Их нужно укоротить.
- Да-да, обязательно.
Брюки укоротили в тот же вечер. После ужина. "Как же я этого не
предусмотрел", - упрекал он себя, делая вид, что читает газету. Через
широко открытую дверь спальни он видел ее, склонившуюся над брюками с
иглой и нитками. Ему подумалось, что сам он никак не сумел бы укоро-
тить брюки и что разоблачение, раньше или позже, было все равно неиз-
бежно. И даже необходимо, как часть мести.
Несколько дней разговор ни о чем не заходил. Ни о чем, связанном
с... Вновь наступили солнечные дни, и он мог, не вызывая подозрений,
не носить длинные брюки, по-прежнему слишком длинные, все более длин-
ные - он это знал, чувствовал это, даже не надевая их, хоть они и были
укорочены. После ужина, сидя в глубоком кресле, она сказала:
- Будь добр, дай мне "Преступление в замке Хеджмур".
- А где это?
- На полке.
Он подошел к книжным полкам и наклонился.
- Не там. Выше.
Теперь он искал на полке, расположенной на уровне его глаз. Тянул
время.
- Еще выше. На самой верхней полке.
Он знал, что прежде он мог доставать до верхней полки без труда.
Прежде. И знал, что ей это тоже известно.
Придется встать на цыпочки. Да и то... еще неизвестно, дотянется
ли. Должно быть, нет... Скорее всего нет... Наверняка нет. Он все еще
не протягивал руку. Она внимательно наблюдала за ним из глубин кресла.
Вдруг он вспомнил, что в углу, между шкафом и окном, должен стоять
невысокий табурет. Он повернулся, прошел в угол... Есть!
Он поставил табурет перед полками, встал на него и без труда снял с
верхней полки "Преступление в замке Хеджмур", сошел с табурета, подал
ей книгу.
В тот вечер - больше ничего. И на следующее утро - тоже. Но вот
после завтрака, когда он с закрытыми глазами загорал на балконе...
- Встань.
Голос звучал за его спиной. Он обернулся. Она стояла в открытой
балконной двери в купальном костюме. Обычно он смотрел на ее бюст
сверху. Теперь, возможно, потому, что он полулежал на низком топчане,
а она стояла над ним, ему пришло в голову, что он мог бы стать атлан-
том, подпирать приподнятыми плечами эти два тяжелых полушария, напря-
гать мышцы... А ведь прежде они вовсе не казались ему ни большими, ни
тяжелыми. И ни слишком высокими.
Он встал. В ее левой руке была деревянная линейка, в правой каран-
даш. Она поставила его в дверях, прислонив к косяку.
Он не противился. Даже не изображал удивления, что было равносильно
признанию своей вины. Почти. Не произнес ни слова. Смотрел вдаль, но
знал, что теперь для него наступит покой. Это продлится так долго, по-
ка будет проводиться экспертиза, сбор улик, которые, конечно же, неиз-
бежно подтвердят его вину, но только через несколько дней. Между тео-
ретическим подозрением и фактическим обвинением - полоса тишины.
Она горизонтально приложила деревянную линейку сверху к его голове
и карандашом отметила место, где конец линейки соприкоснулся с дверным
косяком. Затем с помощью сантиметра измерила расстояние от метки на
косяке до пола. То есть его рост. Результат записала.
С того утра обмеры проводились ежедневно, всегда после завтрака. Он
складывал салфетку и, не произнося ни слова, подходил к открытой бал-
конной двери, становился в соответствующую позицию. Количество черных
черточек на белом косяке росло. Каждый день новая метка ниже, каждая
следующая ниже предыдущей, вниз, еще ниже, все более низко. Она тоже
хранила молчание. Молчали оба.
На седьмой день, вернее на седьмой вечер, когда они уже молча легли
рядом и погасили свет, до него донесся тихий плач.
Он ждал. Пока не реагировал. Но знал, что прекрасным дням, дням по-
коя пришел конец.
- За что ты так со мной поступаешь?
Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ее волосам.
- Я в этом не виноват. Все происходит независимо от меня, само со-
бой.
- Нет! Ты это делаешь нарочно.
Первая радость: возможность отрицать безнаказанно, абсолютно безна-
казанно. Да, он становился меньше. Но уменьшался ли он умышленно - то-
му не было, не могло быть, никогда не будет никаких доказательств.
- Нет. Это само.
- Что значит - само?
- Само по себе, помимо моей воли. Неужели ты действительно думаешь,
что я смог бы это делать?
Он чуть было не добавил: "...если бы не ты", но в последний момент
удержался.
Она не ответила, но он знал, что ей хотелось сказать: "Смог бы". По
ее убеждению, он мог все. Против нее.
Она перестала его измерять - было установлено, что рост его умень-
шается, а чтобы убедиться в том, что уменьшение продолжается, инстру-
менты больше не требовались. Он уменьшался со дня на день, самым явным
образом, и уменьшалась также надежда, что процесс обратится вспять или
хотя бы остановится. Ее надежда, что он прекратит или что это прекра-
тится, если он и в самом деле уменьшался не по собственной воле... Ес-
ли это действительно само по себе, а не он по своему желанию, умышлен-
но, лишь бы сделать ей назло... Но эту последнюю гипотезу она не могла
принять, поскольку согласие с подобной гипотезой противоречило бы ее
незыблемым, установившимся принципам, глубочайшим убеждениям всей ее
жизни. Ее мировоззрению.
Тогда она стала ему угрожать. А он только бледно и беспомощно улы-
бался и разводил руками. Улыбка была еле заметной, поскольку уменьша-
лось и его лицо, став уже скорее личиком, но за этой еле заметной
улыбкой крылся его великий триумф. Так ей, во всяком случае, казалось.
Нет, не казалось, она была убеждена, знала с абсолютной уверенностью,
что он торжествовал, что улыбался торжествующе. Ибо если даже он
уменьшался и неумышленно, если что-то само уменьшало его, если в этом
уменьшении не участвовала его злая воля... но нет, такого она не могла
допустить... то он бы торжествовал... да, уж в этом-то она была твердо
уверена, без тени сомнений... он бы торжествовал точно так же, как
торжествовал бы, уменьшаясь умышленно. Даже если он уменьшался неумыш-
ленно, то умышленно торжествовал. Даже если не был виновен в том, что
уменьшался, его вина была в том, что он торжествовал. Вернее, его тор-
жествующая улыбка доказывала, что он, так или иначе, был виноват. Ибо
он желал уменьшаться, он желал бы умышленно уменьшаться ей назло, даже
если и уменьшался неумышленно. Его лицо сокращалось в размерах, посте-
пенно уменьшалось пропорционально уменьшению всего тела и организма,
было на пути к тому, чтобы стать личиком, а потом мордочкой, но чем
меньше оно становилось, тем явственнее усугублялось, усиливалось, раз-
расталось на его уменьшающемся личике выражение торжества. И, следова-
тельно, усугублялась, усиливалась, разрасталась его вина. Потому что
усугублялось, усиливалось, разрасталось доказательство его вины. Его
триумф.
И она ничего не могла поделать. Какая мука! Какая непрестанно уси-
ливающаяся мука! Но как же наказать его, как остановить? Чем дольше он
