был смысл оставлять новый адрес.
Жанна видела какие-то искры, вспышки огня, словно у нее перед глазами
стреляли из ружья. Но одна неотступная мысль давала ей сил держаться на
ногах, быть с виду спокойной и рассудительной: она хотела знать, как
найти Пуле.
- Он ничего не сказал, когда уезжал?
- Ни слова. Они попросту сбежали, чтобы не платить, вот и все.
- Но он, наверно, будет присылать кого-нибудь за письмами?
- Еще чего! Да они за год и десятка писем не получали. Однако же одно
письмецо я им отнес дня за два до того, как они съехали.
Это, конечно, было ее письмо. Она сказала поспешно:
- Послушайте, я его мать, я за ним приехала. Вот вам десять франков.
Если вы что-нибудь услышите или узнаете о нем, сообщите мне в гостиницу
"Нормандия" на Гаврской улице, я вам хорошо заплачу.
- Положитесь на меня, сударыня, - ответил швейцар.
И она убежала прочь.
Она шла теперь, не думая о том, куда идет. Она спешила, словно по
важному делу, торопливо пробиралась вдоль стен, и ее толкали люди со
свертками; она переходила улицы, не глядя на экипажи, и ее ругали куче-
ра; она не видела ступенек тротуара и спотыкалась о них, она бежала впе-
ред как потерянная.
Неожиданно она очутилась в каком-то саду и почувствовала такую уста-
лость, что присела на скамью. Должно быть, она просидела там долго и
плакала, сама того не замечая, потому что прохожие останавливались и
смотрели на нее. Наконец она почувствовала, что вся прозябла; тогда она
встала и пошла дальше; ноги едва несли ее, так она была слаба, так изму-
чена. Ей хотелось выпить чашку бульона, но она не решалась войти в ка-
кой-нибудь ресторан от робости и своего рода целомудренного стыда за
свое горе, которое, как она сознавала, было очень уж явным Она останав-
ливалась на пороге, заглядывала внутрь, видела людей, которые сидели и
ели за столиками, и пугливо бежала дальше, решая про себя - "Пойду в
другой". Но и в следующий тоже не смела войти.
Под конец она купила в булочной хлебец-подковку и стала есть его на
ходу. Ее мучила жажда, но она не знала, куда зайти напиться, и потому
перетерпела.
Она прошла под каким-то сводом и очутилась в другом саду, окруженном
аркадами. Она узнала ПалеРояль.
Солнце и ходьба немножко согрели ее, и она посидела еще час или два.
В сад вливалась толпа, нарядная толпа людей, которые болтали, улыба-
лись, раскланивались, - благополучная толпа, где женщины красивы, а муж-
чины богаты, где все живет для роскоши и радости.
Жанна испугалась такого пышного сборища и вскочила, чтобы убежать; но
вдруг ее осенила мысль, что здесь она может встретить Поля, и она приня-
лась бродить, заглядывая в лица; она ходила по саду взад и вперед, из
конца в конец частыми робкими шажками.
Люди оборачивались и смотрели на нее, иные смеялись и что-то говорили
друг другу. Она заметила это и бросилась бежать, решив, что они, конеч-
но, потешаются над ее видом, над ее платьем в зеленую клетку, выбранным
по вкусу Розали и сшитым по ее указаниям годервильской портнихой.
Она не смела даже спрашивать у прохожих дорогу Однако отважилась под
конец и добралась до своей гостиницы.
Не шевелясь, просидела она до вечера на стуле в ногах кровати Потом
пообедала, как накануне, супом и кусочком мяса и легла в постель. Проде-
лывала она все это машинально, по привычке.
На следующее утро она обратилась в полицейскую префектуру, чтобы наш-
ли ее сына; ничего положительного ей не сказали, однако обещали заняться
этим делом
Тогда она пошла скитаться по улицам в надежде встретить его. И в этой
суетливой толпе она чувствовала себя более одинокой, более заброшенной и
жалкой, чем среди пустынных полей.
Когда она вечером вернулась в гостиницу, ей сказали, что ее спрашивал
от имени господина Поля какой-то человек и обещал прийти завтра. Волна
крови прилила ей к сердцу, и она всю ночь не сомкнула глаз А вдруг это
был он? Да конечно же, это был он, хотя по описанию она не уловила
сходства.
Часов около девяти в ее дверь постучали, она крикнула: "Войдите!" -
собираясь броситься навстречу с распростертыми объятиями. На пороге поя-
вился незнакомец. И пока он просил извинения за беспокойство, пока он
излагал свое дело, - он пришел получить долг Поля, - она чувствовала,
что плачет, старалась скрыть слезы и смахивала их пальцем, по мере того
как они набегали на глаза.
Он узнал о ее приезде у швейцара на улице Соваж и, не имея возможнос-
ти найти сына, обращался к матери. Он протянул бумагу, которую она, не
задумываясь, взяла Она увидела цифру девяносто франков, достала деньги и
заплатила В этот день она совсем не выходила на улицу.
Назавтра явились другие кредиторы Она отдала все, что у нее было, ос-
тавив себе франков двадцать, и написала Розали о своем положении.
В ожидании ответа служанки она целые дни бродила по городу, не зная,
что предпринять, где убить мрачные, нескончаемые часы, кому сказать лас-
ковое слово, кому поведать свое горе" Блуждая без цели, она томилась те-
перь желанием уехать, вернуться туда, в свой домик на краю безлюдной до-
роги.
Несколько дней назад она не могла жить там от гнетущей тоски, а сей-
час, наоборот, чувствовала, что впредь ей возможно будет жить только в
том месте, где укоренились ее унылые привычки.
Наконец как-то вечером, вернувшись в гостиницу, она нашла письмо и
двести франков. Розали писала. "Мадам Жанна, поскорее возвращайтесь, по-
тому что больше я вам денег не пришлю. Что до господина Поля, то за ним
поеду я, как только он объявится.
Низко кланяюсь вам.
Ваша слуга Розали".
В то утро, когда Жанна уехала назад, в Батвиль, шел снег и было очень
холодно.
XIV
С тех пор она перестала выходить, перестала двигаться. Она вставала
каждое утро в определенный час, смотрела в окно, чтобы узнать, какая по-
года, а потом спускалась в столовую и садилась у камина.
Она сидела так по целым дням, не шевелясь, не отводя взгляда от пла-
мени, дав волю своим печальным думам, и перед ней проходила скорбная ве-
реница ее горестей. Сумерки мало-помалу заволакивали тесную комнату, а
Жанна все сидела не двигаясь, только иногда подбрасывала дров в камин.
Входила Розали с лампой и окликала ее:
- Да ну же, мадам Жанна, не мешало бы вам поразмяться, а то вы опять
ничего не станете есть за обедом.
Часто она не могла отделаться от какой-нибудь навязчивой мысли или
волновалась и мучилась по пустякам; в ее больной голове любая мелочь
приобретала огромное значение.
Больше всего она жила в прошлом, в отдаленном прошлом; ее преследова-
ли воспоминания о ранней поре ее жизни и о свадебном путешествии по Кор-
сике. Давно забытые ландшафты далекого острова внезапно возникали в тле-
ющих углях камина; ей припоминались все подробности, мельчайшие события,
люди, виденные там; лицо проводника, Жана Риволи, стояло перед ней не-
отступно, а иногда ей даже чудился его голос.
Потом она вспоминала мирные детские годы Поля, когда он заставлял ее
пересаживать салат и они с тетей Лизон подолгу простаивали на коленях,
копаясь в тучной земле, наперебой стараясь угодить ребенку, соперничая
между собой в том, у кого лучше примется рассада, кто выходит больше се-
янцев.
И губы ее шептали чуть слышно: "Пуле, мальчик мой Пуле", - как будто
она обращалась к нему самому; на этом имени мечты ее задерживались;
иногда она по целым часам вытянутым пальцем чертила в воздухе составляв-
шие его буквы. Она медленно выводила их перед огнем и воображала, будто
видит их, потом, решив, что ошиблась, дрожащей от усталости рукой начи-
нала снова заглавное П и силилась написать все имя полностью; доведя его
до конца, она начинала сызнова.
Наконец она выбивалась из сил, путала все, рисовала другие слова, до-
ходила до исступления.
Она была подвержена всем причудам одиноких людей. Перестановка любого
предмета раздражала ее.
Розали часто принуждала ее двигаться, выводила погулять по дороге, но
Жанна через двадцать минут заявляла: "Я устала, голубушка", - и усажива-
лась у придорожной канавы.
Вскоре всякое движение стало ей несносно, она как можно дольше оста-
валась в постели.
С самого детства у нее упорно держалась лишь одна привычка: вставать
сразу же, как выпьет чашку кофе с молоком. К этому напитку она чувство-
вала особое пристрастие; лишиться его ей было бы труднее, чем чеголибо
другого. Каждое утро она ждала прихода Розали в своего рода сладостраст-
ном нетерпении, а как только полная чашка оказывалась на ночном столике,
она садилась на кровати и выпивала ее с жадностью. Потом отбрасывала
одеяло и начинала одеваться.
Но мало-помалу она приучилась задумываться на минутку после того, как
опускала чашку на блюдце; потом стала ложиться снова; так изо дня в день
она нежилась все дольше, пока не являлась разъяренная Розали и не одева-
ла ее почти насильно. Впрочем, у нее не осталось и намека на волю, и
всякий раз, как служанка спрашивала у нее совета, задавала ей вопрос,
осведомляясь о ее мнении, она отвечала:
- Делай как знаешь, голубушка.
Она до тощ уверовала в свою незадачливость, что дошла до чисто вос-
точного фатализма; привыкнув к тому, что все мечты ее гибнут, все надеж-
ды рушатся, она колебалась целые дни, прежде чем решиться на самый нич-
тожный поступок, так как была убеждена, что обязательно изберет непра-
вильный путь и дело обернется плохо.
- Уж кому не повезло в жизни, так это мне, - ежеминутно повторяла
она.
Розали возмущалась в ответ:
- Вот пришлось бы вам работать за кусок хлеба, вставать каждый день в
шесть утра да идти на поденщину, - что бы вы тогда сказали? Мало разве
кто так бьется, а на старости лет умирает с голоду.
- Да ты подумай, ведь я совсем одна, и сын меня покинул, - возражала
Жанна.
Тогда Розали совсем выходила из себя:
- Подумаешь, какая беда! А что, когда сыновья уходят на военную служ-
бу или же переселяются в Америку?
Америка представлялась ей каким-то фантастическим краем, куда ездят
наживать богатство и откуда не возвращаются.
- Рано ли, поздно ли, а разлучаться приходится, - продолжала она, -
потому что старым и молодым не положено жить вместе.
И она добавляла свирепо:
- Вот умри он, что бы вы тогда сказали?
На это Жанна не находила ответа.
С мягким ветерком первых весенних дней силы ее немного восстанови-
лись, но она пользовалась этим возвратом энергии, чтобы еще неистовее
предаться своим мрачным думам.
Поднявшись однажды утром на чердак за какой-то вещью, она случайно
открыла сундук, наполненный старыми календарями; их хранили по обычаю
многих деревенских жителей.
Ей показалось, что самые годы ее прошлой жизни встают перед нею, и
странное, смутное волнение охватило ее при виде этих квадратов картона.
Она взяла их и унесла вниз, в столовую. Тут были всякие, большие и
маленькие; она принялась раскладывать их на столе по годам. Внезапно ей
попался первый из них, тот, который она привезла в Тополя.
Она долго смотрела на него, на зачеркнутые ее рукой числа в утро ее
отъезда из Руана, на следующий день после выхода из монастыря. И она
заплакала. Она плакала скорбными, скудными слезами, жалкими слезами ста-
рухи, оплакивающей свою несчастную жизнь, запечатленную в этих кусочках
картона.
Внезапно у нее мелькнула мысль, ставшая вскоре жестокой, неотступной,
неотвязной манией. Ей непременно нужно было восстановить день за днем
все, что она делала в жизни.
Она развесила по стенам эти пожелтевшие квадраты картона и проводила
целые дни, уставив взгляд на какой-нибудь из них и припоминая: "Что со
мной случилось в том месяце?"
Она подчеркивала памятные даты своей истории и восстанавливала таким
образом некоторые месяцы целиком, припоминая один за другим, сочетая и
связывая между собой все мелкие факты, предшествовавшие крупному событию
