ним щуплую фигуру экспедитора, заставляя последнего ежиться и сжиматься
в комок.
Несмотря на свою внешнюю браваду и внушительный вид, следователь
Щеглов пребывал в смятении. Дело в том, что за всю свою трудовую жизнь
он имел дело в основном с тремя категориями людей: преступниками,
свидетелями и потерпевшими. Для каждой из них он выработал вполне
определенный стиль поведения, и практически всегда это приносило
положительные результаты. С преступниками он бывал суров и часто
жесток, их жертв обычно не донимал расспросами и как мог успокаивал,
зато из свидетелей вытрясал все, что мог, но тактично, без грубости.
Этот же тип, будь он неладен, не подпадал ни под одну из
вышеперечисленных категорий. Кто он? Сообщник, свидетель или?.. Нет, на
жертву он не тянет. Скорее свидетель, хотя... кто его знает?.. Этот
словно снег на голову свалившийся экспедитор вызывал у Щеглова, помимо
смятения, еще и неприязнь. Где-то в глубинах подсознания следователь
продолжал диалог с Храповым, пытаясь понять, что же могло толкнуть его
на убийство профессора, а тут приходится возиться с каким-то... После
признания Храпова Щеглов испытывал нетерпение, желание действовать,
поэтому предстоящую беседу с этим типом намеревался провести в рекордно
короткие сроки.
Окончив взаимный визуальный осмотр, следователь Щеглов перешел к
делу.
-- Гражданин Чепухов? -- строго спросил он, гася сигарету о край
массивной мраморной пепельницы.
-- Чудаков, -- поправил следователя Максим.
-- Неважно, -- буркнул Щеглов. -- Что же вы, гражданин... э-э...
Чудаков, мешаете органам работать? Вы хоть понимаете, чем это для вас
может обернуться?
-- Я вам сейчас все объясню, -- горячо заговорил Чудаков, сильно
побледнев. -- Выслушайте меня, товарищ... гражданин следователь...
В течение получаса Максим Чудаков рассказывал следователю Щеглову
о проведенном лично им расследовании, не утаив ни единой мелочи, ни
самого маленького пустяка. Рассказ Чудакова произвел на следователя
должное впечатление, и Щеглов, не спеша прохаживаясь по кабинету, со
все возрастающим интересом слушал его, изредка бормоча себе под нос
нечто вроде "Однако!" или "Неплохо, неплохо..." Но вот наконец рассказ
подошел к концу, и следователь, теперь уже с большим любопытством
присматриваясь к собеседнику, произнес:
-- Ваша история, Чердаков...
-- Чудаков...
-- Как вам будет угодно... Так вот, ваша история достаточно
поучительна и наводит на размышления. Вы провели расследование как
дилетант, и как дилетант вы провели его довольно неплохо. Ваша попытка
найти преступника, как это ни странно, увенчалась успехом. Более того,
вы нашли его даже раньше нас. Но, -- Щеглов сердито посмотрел в глаза
собеседнику, для убедительности подняв кверху указательный палец, -- но
вам должно быть хорошо известно, что частный сыск у нас в государстве
запрещен. Вы же воспользовались обстоятельствами и, не имея на то
никакого права, начали действовать самостоятельно. Я уже не говорю о
вашем анонимном звонке в органы.
-- Но позвольте, гражданин следователь, -- возразил Чудаков,
совершенно обескураженный подобным оборотом дела, -- я не совершил
ничего противозаконного и ни о каком частном сыске даже и не помышлял.
-- Ошибаетесь, Чубуков, и глубоко заблуждаетесь, -- сурово
произнес Щеглов, закуривая новую сигарету. -- А кто, по-вашему, похитил
ценнейшую улику с места происшествия? Или не вы, скажете?
-- Я, -- смутился Чудаков. -- Но ведь пыж помог мне найти
преступника...
-- Допустим. Но вы не имели права утаивать улику от следствия.
Далее, вы не только похитили ее, вы допустили просто невероятную
беспечность и -- что же? -- вы потеряли эту улику! И где, спрашивается?
-- В химчистке, -- окончательно сник Чудаков и отрешенно опустил
голову.
-- В химчистке! -- Голос Щеглова гневно загремел. -- И вы,
Чурбаков, об этом так спокойно говорите!.. Далее, в течение нескольких
часов вы преследовали бедную старую женщину, предварительно обманом
выудив у нее свидетельские показания, опять-таки не имея на то никакого
права, а под занавес запугали ее перспективой быть убитой в какой-то
перестрелке.
-- Это не так! Гражданин следователь, все было совсем не так! Я не
собирался ее пугать. Что же касается свидетельских показаний, то она
сама мне все выболтала -- и о Храпове, и о посещении им химчистки. Я
ведь хотел как лучше... хотел помочь следствию...
-- Верю. Потому и снисходителен к вам. -- Тон Щеглова вдруг
заметно смягчился, раздражение прошло. -- Вы же должны понимать,
молодой человек, что мы здесь не в бирюльки играем. Уголовный розыск --
это серьезная организация, укомплектованная штатом опытных
работников-криминалистов, а потому вам, Чумаков, как дилетанту и
человеку, далекому от нашей работы, я бы рекомендовал заняться своими
прямыми обязанностями и не лезть, так сказать... э-э... В конце концов,
у нас стреляют.
-- Я не боюсь! -- горячо воскликнул Чудаков.
Щеглов махнул рукой.
-- Ладно уж...
Несмотря на возникшую в начале беседы неприязнь, этот молодой, не
лишенный смекалки человек вызывал у следователя все же некоторую
симпатию. Было в нем какое-то обаяние, непосредственность, даже
наивность. Щеглов невольно вспомнил свои молодые годы... Но Чудаков не
дал ему углубиться в воспоминания.
-- Гражданин следователь, я ведь могу дать свидетельские показания
по этому делу.
-- Вы их уже дали.
-- Нет, я не о том. Я ведь знал покойного профессора Красницкого,
наши дачи стоят рядом. Может быть, я что-то мог бы для вас прояснить.
-- Да, да, конечно. Но не сейчас. Когда будет нужно, мы вас
вызовем. Впрочем, что весьма вероятно, ваша помощь может больше не
понадобится. Надеюсь, в скором времени мы закроем дело. Храпов
сознался.
-- Что? -- Чудаков вскочил. -- Сознался в убийстве? Не может быть!
-- Почему не может? Очень даже может. Храпов во всем сознался, но
о причинах, толкнувших его на преступление, молчит. -- Щеглов взглянул
на часы и заторопился. -- Я крайне признателен вам, Челноков, за вашу
попытку помочь следствию, но буду еще более признателен, если впредь
подобной самодеятельности вы устраивать не будете. Договорились?
Чудаков с понурым видом кивнул головой.
-- Ну вот и хорошо, -- продолжал следователь миролюбивым тоном. --
К сожалению, больше времени я вам уделить не в состоянии. Дела, знаете
ли. Прощайте, молодой человек, и звоните, если что. Вот ваш пропуск...
Да, чуть не забыл. Если это вас не затруднит, не покидайте, пожалуйста,
Москву в ближайшие дни.
Чудаков снова кивнул, взял пропуск и направился к выходу. Но уже у
самых дверей его настиг телефонный звонок.
-- Следователь Щеглов у аппарата! -- послышалось за спиной. --
Что? Да, один. Один, говорю, выстрел! Да куда ж еще громче... Как --
две пули? Не может быть! А вы не ошиблись? Что? Вскрытие показало? Но
ведь Храпов утверждает, что стрелял только один раз... Понял... Хорошо,
приму к сведению. Спасибо. Спасибо, говорю! -- Щеглов, сильно
озабоченный, бросил трубку. -- Черт! Связь не могут обеспечить! И где?
В самом МУРе!..
Тут он вспомнил про Чудакова. Глаза его вдруг вспыхнули интересом
и устремились на готового уже покинуть кабинет экспедитора.
-- Погодите! -- крикнул Щеглов. -- Один вопрос. Вспомните, только
постарайтесь не ошибиться, сколько выстрелов вы слышали прошлой ночью?
Подумайте, подумайте хорошенько!
Чудаков понял, что случилось что-то непредвиденное, и сердце его
забилось от пока еще неясного предчувствия. Он напряг свою память и
убежденно ответил:
-- Один.
-- Вы в этом уверены? -- спросил Щеглов, весь подавшись вперед.
-- Могу в этом поклясться.
Щеглов шумно выдохнул и как-то весь сник.
-- Ладно... -- рассеянно произнес он. -- Спасибо за помощь. Можете
идти, Чебуреков, или как вас... забыл...
-- Чудаков.
-- Что? Ах да!.. Чудаков. Прощайте...
Чудаков покидал кабинет следователя в смятении. Оказавшись на
улице, он предался тревожным думам. Из телефонного разговора Чудаков
понял, что произведенное только что вскрытие выявило внезапную деталь:
в теле профессора Красницкого обнаружено две пули, хотя, со слов
следователя, Храпов стрелял только единожды, да и сам Чудаков был
уверен, что чувства не обманули его. Он слышал только один выстрел --
за это он мог поручиться. Какой же вывод?..
Вечер был теплым и в то же время свежим и приятным. Ставшее к
концу дня багровым, солнце низко висело над горизонтом -- там, где
горизонт был чист от скоплений многочисленных московских зданий. Жизнь
в городе в эти часы оживала: полчища москвичей, окончив работу, с
горящими глазами носились из магазина в магазин в поисках чего-нибудь
такого, что можно было бы употребить в пищу либо надеть на себя, но
часто эти поиски затягивались не на одни сутки, и обессиленные
москвичи, хмурые и злые, понуро возвращались домой не солоно хлебавши,
чтобы вечером забыться под взглядом всемогущего чародея Кашпировского.
Чудаков стоически переносил эти издержки Перестройки и поэтому привык
довольствоваться малым. Зайдя в попавшийся на пути гастроном, он
приобрел практически весь ассортимент продуктов, бывший в наличии на
прилавках: полбуханки черного хлеба, банку "Салата дальневосточного",
две тушки сардинеллы х/к и кооперативную "клюкву в сахаре" за рубль
пачка; горох, крупу "Артек" и сизо-фиолетовых полуощипанных кур он
взять не решился. С этими покупками он и прибыл домой.
В своей московской квартире Чудаков имел некоторый запас
продуктов, рассчитанный на довольно длительное безвыходное пребывание в
ней при полном исчезновении последних с прилавков столичных магазинов.
В основном здесь была собрана богатая коллекция всевозможных консервов,
дефицитных круп (рис, гречка и даже макароны), копченостей и
сухофруктов, но не последнее место среди всего этого изобилия занимали
также сахар, соль и чай. Не следует, конечно, думать, что Чудаков был
одержим страстью к столь характерному для нынешних времен
накопительству. Нет, наш бескорыстный сыщик был выше этого. Все это
богатство сыпалось на него из соседней квартиры, где жила чета
немолодых бездетных супругов, работавших на продовольственной базе и
считавших своим долгом поддерживать хорошие, если не сказать --
приятельские, отношения с молодым работником овощного магазина. И хотя
Чудаков редко баловал своих соседей дарами "черного хода" магазина
"овощи-фрукты" No 257 (не посылать же их к черту, если тебя слезно
умоляют достать хотя бы пару свежих огурчиков на Новый год!), они,
несмотря на бурные протесты с его стороны, продолжали одаривать его
"чем Бог послал" (по их собственному выражению), причем брали с него не
более двадцати процентов сверх госцены. Чудаков же не умел отказывать
и, идя на конфликт с совестью, переплачивал за дефицит столько, сколько
с него просили -- и никогда не торговался. Следует отдать ему должное:
часть "левых" продуктов он отсылал матери в деревню, часть продавал за
собственную цену товарищам по работе -- в убыток себе, заметьте! -- а
то, что оставалось -- оставалось, право же, совсем немного -- потреблял
сам. Не помирать же с голоду, в конце концов!
Поэтому Чудакову не пришлось безутешно ходить из угла в угол своей
единственной комнаты в поисках чего-нибудь съестного -- в смысле поесть
у него, чего греха таить, все было в полном ажуре. Выложив на стол
покупки, он приготовил себе легкий ужин, без особого аппетита съел его,
удобно устроился в кресле и в темноте надвигающихся сумерек глубоко
задумался.
Какие же выводы можно было сделать из случайно подслушанного им
телефонного разговора следователя Щеглова? Вывод первый: в профессора
Красницкого стреляли дважды. Теперь возникает вопрос: кто и когда? Если
допустить -- что совершенно невероятно, но все же -- если допустить,
что второй выстрел был произведен сразу же вслед за первым, а Чудаков
