дежурил у владыки в больнице, и вдруг он спросил: "Ну как, монашеские
облачения у тебя готовы? "Да мы ведь говорили, что не надо с этим спешить",
- удивился я. "Пора", - отвечает. И я принял постриг и рукоположение в
священники.
К тому моменту, когда я принял Воскресенский храм, от него одна коробка
оставалась: ни отопление, ни электричество, ни канализация - ничего не было
подведено. Но владыка сказал мне: "Ничего, ты справишься", - и под его
архиерейским покровом и с Божией помощью я, действительно, как-то сумел
восстановить храм. Теперь по воскресеньям у нас до тысячи человек
собираются...
Потом мы с владыкой "воевали" за храм в Колпино, где настоятель
О.Владимир (Коваль) предпочел заниматься производством и отказывался
подчиняться митрополиту. Это тогда про меня писали, что я якобы дверь в храм
ногой вышибал, а про владыку - что он де настоятеля избил (можно себе такое
хотя бы помыслить про нашего владыку?!)... А потом и еще один храм
возвращали епархии... Так, "в боях", и укреплялись наши отношения...
Келейником как таковым я, собственно, никогда и не был. Владыка давал
мне разные поручения по епархии, кроме того, я занимался оргтехникой в
резиденции, снимал на видеокамеру все значимые события в жизни епархии... А
потом восстановление Воскресенского храма и службы стали занимать все мое
время, так что в последние месяцы мы с владыкой и виделись-то только утром и
вечером - когда я принимал его благословение...
А поначалу я и на приемах владыки присутствовал. И все удивлялся, как
он "не по-начальственному" их проводит. Ведь к прежним митрополитам попасть
можно было только с наиболее важными, стратегическими для епархии вопросами,
а владыка Иоанн принимал всех. Любая старушка могла пожаловаться ему на
соседку, которая жить не дает, или на пьющего сына... Точных часов приема у
него не было. Начало - в десять, а окончание - когда последний посетитель
уйдет. Многие над владыкой посмеивались: "Попов, что ли, на приходах нет?
Пусть посылает к ним с их бытовыми проблемами!" Но митрополит своей практики
не менял и каждого приходящего к нему утешал, чем мог...
Он был прост во всем: простой была пища, простым - обхождение. В
архиерейском доме вообще царили очень родственные, семейные отношения. Порой
он, конечно, бывал с нами строг - но таким и должен быть любящий отец. За
проступки он строго взыскивал, но, наказав, - терпеливо ждал покаяния, чтобы
простить от всего сердца... При этом была в нем такая духовная сила, что я
чувствовал себя как за каменной стеной. Все мои духовные скорби он тянул на
себе. Я всегда ощущал, что у него к небу путь короткий, и если бы не владыка
- не знаю, как бы я и выжил...
Молитвенник он был сильный. Молился благочестиво. И после каждого
правила столь же благоговейно прикладывался к святыням, которых в его святом
уголке было множество: и частицы мощей и кусочки облачений угодников Божиих,
и святыни из Иерусалима... Это был какой-то особый процесс, который всегда
проходил как таинство...
Знал ли владыка о силе своих молитв? Думаю что нет. Во всяком случае,
когда мы говорили о благодатных исцелениях, вразумлениях, предсказаниях -
митрополит изумлялся: и как это Господь совершает чудеса по молитвам
избранников Своих?! Если люди благодарили его за молитвенную помощь тоже
удивлялся. И когда в Псково-Печерском монастыре О.Иоанн (Крестьянкин)
сказал, что владыка угадал его мысли - он радовался, как ребенок...
Но, наверное, такое незнание и есть признак духовности, святости. Ведь
в житиях святых мы видим примеры того, как угодники Божий, творя чудеса,
даже не догадывались об этом. Так, один старец, уйдя в затвор, решил никого
более из мира не принимать. Но одна женщина, сильно скорбевшая о кончине
своего ребенка, все же решилась прийти к его келье и, увидев, что она не
заперта, подложила туда труп младенца. Дверь при этом скрипнула, и
затворник, не оглядываясь, гневно произнес: "Я же сказал, что более никого
не принимаю! Кто там лежит? Выйди вон!" И - ребенок встал и вышел, а старец
продолжил молитву.
...Чувствовал ли владыка предстоящую смерть? Не могу сказать
определенно. Возможно, и чувствовал, но ведь он никогда не перекладывал
своих скорбей на плечи других... Во всяком случае еще нынешней весной,
оказавшись в больнице, он вдруг сказал: "Пора готовиться к смерти". Я,
конечно, протестовал (для меня вообще такие разговоры тяжелы), но владыка
попросил читать ему его дневники: день за днем, всю жизнь... Видимо, чтобы
еще раз проверить ее перед кончиной...
Впрочем, я до сих пор не ощущаю, что он ушел от нас. Наоборот: ощущаю
его живое присутствие. И то же чувствует наш храмовый иподиакон Юрий. Это
чувство, должно быть, знакомо всем, кто любил и продолжает любить владыку
Иоанна.
ЗАСТУПНИК
Воспоминания Анны Радзивилл, секретаря Правления Союза писателей
России, руководителя Ленинградской областной организации СП России
Мы потеряли Заступника. В такое тяжелое время... Этот человек тихо
изумлял меня при каждой встрече.
Осень прошлого года, багряная, роскошная - конец октября. Я быстро иду
через старый парк, к духовной академии, но разглядывать ее красоты мне
некогда: очень я волнуюсь - несу письмо митрополиту Иоанну от Ленинградской
организации Союза писателей России.
Дело, с которым я направляюсь, новое и необычное. Вот несколько слов о
его предыстории.
Мы не захотели больше терпеть уродливую практику, которую ввел Горький:
прежде, чем писателя примут в Союз, он должен чуть ли не с кулаками
доказывать, что он этого Союза достоин. Ему отказывают - Литфонд не
резиновый. Он упирается, трясет заявлением: "Пустите меня, я талантливый!"
"Давайте подождем до следующей книги", - отвечают ему уклончиво те, у кого
кулаки оказались покрепче. Такой способ вступления просто гарантировал, что
в Союз пролезут люди, далекие от литературы. Именно из-за этого в нашей
стране раньше было десять тысяч писателей. Зато те, кто унижаться не
захотел, оставались за бортом наверняка. Сегодня мало к помнит уже, что ни
Маяковский, ни Булгаков поч" то членами Союза писателей не были.
Сколько можно было унижать литератора?
Поэтому теперь мы в писатели приглашаем Возродили (не нарушая Устава)
тот старинный и благородный порядок приема, который был, когда Союз
писателей России назывался еще "Обществом для пособия нуждающимся
литераторам и ученым". Ему помогал сам Император. В те времена писателям
посылали такие приглашения: "Окажите нам честь Ваши книги глубоко повлияли
на общественное со знание России..." А они - Гончаров, Достоевский отвечали:
"Да нет, что вы! Я еще не достоин..."
Уже мы пригласили таким образом двух за мечательных писателей - Федора
Углова и Ивана Дроздова, бронзовый бюст которого давно стоит в музее на
Поклонной горе с надписью: "Иван Дроздов - русский писатель". И вот теперь
приглашение я несу владыке (полторы странички писала всю ночь).
"Ваши статьи и книги, - сказано там, - сделали Вас властителем дум,
одним из самых талантливых и блестящих писателей современности. Позвольте
выразить искреннюю надежду, что ответ Ваш будет положительный, ибо, как
сказано в Библии, "зажженную свечу ставят не под спудом, а в под свечник,
чтобы светила всем..."
Я оставила письмо на вахте и отправилась до мой. Ехала где-то около
часа. Только вошла - зазвонил телефон: "Сейчас с Вами будет говорить
митрополит..."
- Анна Павловна? Здравствуйте, - я услышала мягкий и ясный голос. С
таким редким в наше время родным русским выговором. - Я получил Ваше письмо.
Спасибо. Я согласен, - просто сказал владыка.
- Да? Я очень рада. Но... мне ведь нужен Ваш официальный ответ.
- Хорошо. Приезжайте ко мне завтра на Каменный остров. Это ведь от вас
недалеко? Судя по номеру телефона - мы с Вами соседи. Вы на Петроградской
живете?
Когда на другой день я вошла в его парадный кабинет, он протянул мне
обратно мое письмо, где на уголке сверху было написано: "Согласен. 23.X.
1994 г. Митр.Иоанн".
Я не знаю писателя, который бы так просто отдал обратно написанные ему
слова признания и восхищения. На бланке с печатью. Этот человек жил по
каким-то другим, непонятным для нас законам.
И, надо сказать, люди, начиная общаться с ним, менялись как-то
незаметно для себя. У него было редкое умение вызывать из глубины души все
самое лучшее, что в тебе есть. Так, тот писатель, который раньше мог
позволить себе во время обсуждения наших дел сказать что-нибудь резкое, даже
выскочить, хлопнув дверью, сидел теперь, как отличник на любимом уроке.
Никто и ни на что уже не жаловался в Москву. А в конце концов писатели на
собрания организации стали ходить с женами и с детьми. Как на праздник.
...Просторный, медового цвета кабинет академика Углова в хирургической
клинике. Теперь, после пожара в Доме писателя, мы собираемся здесь. Владыка
в черной рясе, в белом клобуке, со сверкающей панагией на груди, сидит в
центре. Он говорит простые, ясные слова, но я опять отчетливо понимаю - этот
человек живет по каким-то другим, своим законам: "Спасибо за доверие,
которые вы оказали моему недостоинству... Писатель-то я, конечно, негодный,
но все-таки, если какое-то слово мое доходит до вас - я этому рад".
(Боже мой, что он говорит! И ведь он говорит это искренне. Какое
смирение и скромность! Его публичные проповеди собирают тысячи
благодарны-слушателей, и верующих, и атеистов, а книги "Битва за Россию",
"Самодержавие духа", "Одоление смуты" расходятся нарасхват, издаются и
переиздаются!)
"Слово писателя - оружие. Но оружием этим надо владеть. В своих
творениях надо выражать самое основное и главное. В нашем, русском человеке
надо возродить национальное самосознание, потому что последние десятилетия
Русь была в унижении. Русофобия расцветала, а русскому народу простору не
давалось... Почему мы сегодня находимся в таких трудных условиях? Потому что
мы еще не возродили своего русского самосознания..."
(Хорошо-то как, что все это слушает молодежь
- Гриша Углов с женой Сашенькой, Арина, дочка нашего писателя Анатолия
Стерликова, мои дочери
- Ольга и Лиза. С горящими глазами все они тихо сидят в дальнем уголке
кабинета. А в приоткрытых дверях возникают смущенные больные из клиники в
тапочках и халатах. За ними - молодые хирурги. Их все больше. Эти вообще,
по-моему, боятся дышать).
"Не такие уж мы дурачки, как нас иногда изображают люди,
нерасположенные к русскому народу. Русский человек имеет способности ко
всему. А самая главная наша способность - душевная доброта и сочувствие,
участие в беде и страданиях... Желаю, чтобы наши с вами труды были
направлены к духовному возрождению и обновлению нашей Святой Руси. Помощи
вам Божией в этом деле!"
...Этот человек удивлял меня все больше и больше. При всей своей
огромной занятости он находил время участвовать в делах нашей организации
вдумчиво и серьезно. Читал книги писателей, которых мы собирались пригласить
в Союз.
Я приходила в особняк на Каменном острове. Теперь он принимал меня в
келье на втором этаже.
В простой рясе, в сиянии седых волос вокруг милого русского лица. В
руках книга Ивана Приймы "Голоса Сербии".
- Прочел. Понравилось. Он написал о Сербии правду, это главное.
- А Вы... почему Вы никогда и ничего не боитесь?
- Как же... Греха боюсь! - смеется он. - Боюсь... А чего ж еще бояться?
...Толпы людей. Они пришли проститься с митрополитом Иоанном... Мне
