говорили мы оба. И наконец, нельзя не упомянуть Жанну, пойманную в сачок моим
другом Филмором. Жанна могла заявиться к вам в дом в любое время дня и ночи,
всегда нагруженная бутылками белого вина, каковое в целях самоутешения она
поглощала в неимоверном количестве. Жанна была готова ко всему на свете, кроме
одного -- переспать с мужчиной. Особа истерического склада, она постоянно
балансировала на грани крайней веселости и самой черной меланхолии. Навеселе она
делалась навязчива и шумлива. Ее ничего не стоило раздеть, погладить ее интимные
места, вволю потискать за сиськи, даже, если уж очень невтерпеж, прикоснуться
губами к ее святая святых; но стоило вашему члену возникнуть по соседству с ее
влагалищем, как она срывалась с цепи-- то с немыслимой страстностью целуя вас
взасос и обхватывая ваше естество своими сильными руками крестьянки, то
разражаясь неистовыми рыданиями, отталкивая вас ногами и наугад молотя кулаками
в воздухе. Когда она отправлялась восвояси, у квартиры бывал такой вид, будто по
ней прошел тайфун. Случалось, в приступе беспричинной ярости она полуголой
выскакивала на улицу, а спустя всего пять минут возвращалась тише воды, ниже
травы и смиренно просила прощения за свое поведение. Как раз в эти моменты,
случись такая оказия, ею можно было попользоваться вдосталь, чего мы, впрочем,
никогда не делали. -- Ну, давай, действуй, -- слышу я, как сейчас, голос Карла.
-- Хватит с меня этой суки, она полоумная. -- Нет надобности добавлять, что и
сам я относился к ней точно так же. В таких ситуациях из чувства дружеской
привязанности я трахал ее всухую, прислонив спиной к радиатору, до краев наливал
коньяком и выпроваживал. И она бывала несказанно благодарна за эти маленькие
знаки внимания. Совсем как ребенок.
Возникла на нашем пути и еще одна девушка (ей нас представила Жанна) -- на вид
сама невинность, но коварная, как змея. Зацикленная на преданиях о принцессе
Покахонтас, она причудливо (а на мой вкус -- просто нелепо) одевалась. Уроженка
столицы, она была любовницей знаменитого поэта-сюрреалиста -- факт, о котором
нам довелось узнать много позднее.
Вскоре после знакомства мы столкнулись с ней при весьма странных
обстоятельствах: застав ее разгуливающей в полном одиночестве вдоль линии
оборонных укреплений. Иными словами, в месте мало подходящем -- и даже не на
шутку подозрительном -- для прогулок в ночные
333
часы. С какой-то непонятной рассеянностью ответила она на наше приветствие.
Казалось, она узнает наши лица, но начисто забыла, где и когда мы познакомились.
И непохоже было, чтобы это ее сколько-нибудь занимало. Судя по всему, наше
общество значило для нее ни больше ни меньше, нежели общество любого, кому
случилось бы оказаться рядом. Она не сделала попытки завязать с нами разговор;
напротив, речь ее больше напоминала монолог, течение которого мы ненароком
прервали. Впрочем, Карл-- дока по части всяких отклонений от нормы -- скоро
сумел найти к ней подобающий подход. Выбравшись из небезопасной зоны, мы
незаметно эскортировали ее в сторону нашего обиталища, а потом и вверх по
лестнице. Она двигалась как сомнамбула: не спрашивая, куда мы держим путь и что
вообще делаем. Войдя в комнату, уселась на диван как у себя дома. Тоном, каким
обращаются к официанту в кафе, осведомилась, не найдется ли для нее чашки чая и
сэндвича. Затем точно таким же невозмутимым, ровным голосом спросила, сколько мы
ей заплатим, если она останется с нами на ночь. Добавив как нечто само собою
разумеющееся, что ей нужно двести франков, каковые утром предстоит внести в
уплату за квартиру. Разумеется, две сотни франков -- деньги немалые, с той же
бесстрастной интонацией оговорилась она, но ничего не поделаешь:
ей необходима именно эта сумма. Впору было заключить, что она перечисляет, чем
следует заполнить буфетную полку: "Вам, де, понадобятся яйца, масло, хлеб, может
быть, чуточку джема". И вот -- нате вам, без пафоса, без эмоций: -- Любым
способом: сверху, сзади, в рот -- как пожелаете, меня все устраивает, -- заявила
она, отхлебывая чай с видом герцогини на благотворительной ярмарке. -- Между
прочим, у меня еще крепкая и красивая грудь, -- продолжала наша посетительница,
расстегнув блузку и демонстрируя соблазнительное полушарие. -- В Париже полно
мужчин, готовых расстаться с тысячью франков, лишь бы со мной переспать, только
мне лень их выискивать. Короче, моя такса двести франков, ни больше ни меньше.
-- Взглянув на книгу, лежащую рядом на столе, она минуту помолчала, потом
заговорила тем же бесстрастным тоном: -- Я тоже пишу стихи, я их вам покажу.
Возможно, они получше этих. -- И кивнула в сторону томика, который удостоила
лишь беглым взглядом.
Услышав это. Карл, стоявший в дверях, начал судорожно объяснять мне знаками, что
у нашей гостьи не все дома. Девушка, рывшаяся в сумке в поисках своих стихов,
внезапно подняла глаза и, поймав его полный замешательства взгляд, без тени
смущения, спокойно и хладнокровно кон-
334
статировала, что мой приятель не в своем уме. -- У вас есть биде? -- спросила
она, не меняя интонации. -- Я взяла с собой одно стихотворение; прочту вам чуть
попозже. В нем воссоздан сон, который приснился мне на днях. -- С этими словами
она встала и не спеша сняла блузку и юбку. -- Скажи своему другу, чтоб был
готов, -- обратилась она ко мне, выдергивая заколку из волос. -- Я начну с него.
Тут Карл невольно вздрогнул. Судя по всему, ее манера себя вести путала его все
больше и больше; в то же время он с трудом сдерживался, чтобы не разразиться
гомерическим хохотом.
-- Подожди минутку, -- проговорил он. -- Сначала выпей, потом вымоешься. Глоток
не помешает. -- Он проворно извлек из буфета бутылку и налил ей полный стакан.
Она опорожнила его залпом, точно стакан воды.
-- Сними с меня туфли и чулки, -- распорядилась она, облокотившись о стену и
протягивая стакан за новой порцией. -- Се vin est une saloperie*, -- добавила
она тем же невозмутимым тоном, -- но я к нему привыкла. Надеюсь, у вас наберется
две сотни франков? Мне нужно ровно двести. Не сто семьдесят пять и не сто
восемьдесят. Дай-ка руку... -- Она завладела рукой Карла, безуспешно боровшегося
с ее подвязкой, и возложила ее на густую поросль между ног. -- Находятся дураки,
предлагающие пять тысяч, ни больше ни меньше, только за то, чтобы потрогать это
место. Ну, мужчины, что с них возьмешь... А ты можешь сделать это бесплатно.
Ну-ка, плесни мне еще. Оно не такое противное, если глотнуть побольше. Который
час?
Не успела она скрыться за дверью ванной, как Карл преобразился. Он хохотал как
одержимый, хохотал и не мог остановиться. Все дело заключалось в том, что он был
до смерти напуган и не мог этого скрыть.
-- Пожалуй, воздержусь, -- сказал он. -- А то еще откусит, чего доброго...
Слушай, давай-ка уберем ее отсюда. Дам ей пятьдесят франков и посажу в такси.
-- Вряд ли она так легко отпустит тебя на покаяние, -- заметил я, наслаждаясь
его растерянностью. -- У нее дело на уме. К тому же, если она действительно не в
себе, может, она и не вспомнит о деньгах.
-- Ей-богу, Джо, а ведь это мысль! -- отозвался он, вмиг оживившись. -- Мне это
как-то не пришло в голову. У тебя законченно криминальный склад ума. Только
слушай: не оставляй меня с ней наедине. Просто поглядывай в нашу сторону -- ей
же все до лампочки. Ей впору и с кобелем трахнуться, стоит только попросить.
Лунатичка.
________
* Дрянь порядочная это вино (фр.).
335
Я облачился в пижаму и залез в постель. Однако время шло, а она никак не
появлялась из ванной. Мы оба забеспокоились.
-- Сходи узнай, что там с ней,--сказал я Карлу.
-- Сам сходи, -- отозвался он. -- Я ее боюсь. Поднявшись, я постучал в дверь
ванной.
-- Войдите, -- отозвалась она тем же ровным, невыразительным голосом.
Я открыл дверь. Раздетая донага, она стояла ко мне спиной. Запечатлевая губной
помадой на стене очередной из своих шедевров.
Мне не оставалось ничего другого, как призвать на помощь Карла.
-- Ну, совсем сбрендила, -- выдавил я из себя. -- Расписывает стены своими
стихами.
Пока Карл зачитывал вслух написанное, мне на ум пришла действительно блестящая
мысль. Она требует двести франков. Хорошо. У меня денег не было, но у Карла, я
подозревал, не могло не быть; как-никак ему выдали жалование всего день назад. Я
был уверен, что, заглянув в том с "Фаустом", стоящий в его комнате, обнаружу
между страницами две или три стофранковые ассигнации. Карлу было неведомо, что я
знаю о существовании его засекреченного хранилища. Я и набрел-то на него
совершенно случайно, в один прекрасный день роясь по полкам в поисках словаря. В
том, что "Фауст" продолжал оставаться его тайным загажником, я не сомневался,
ибо позднее не раз удостоверялся в верности своего открытия. Был даже период,
когда целых два дня я проголодал заодно с ним -- и ничем не обнаружил своей
осведомленности о его секретах. Больше всего меня интриговало тогда, как долго
он сможет от меня таиться.
Мой мозг заработал с лихорадочной быстротой. Надо будет всеми правдами и
неправдами завлечь их обоих в мою комнату, достать деньги из тайника, всучить
ей, а затем, воспользовавшись ее очередным походом в ванную, извлечь их из ее
сумки и водрузить обратно в чрево гетевского "Фауста". Не стоит препятствовать
Карлу наградить ее теми пятьюдесятью франками, о которых он обмолвился; пусть
себе идут в уплату за транспорт. Что до двух сотен, то она вряд ли хватится их
до утра; коль скоро она действительно не. в своем уме, она о них и не вспомнит,
если же наоборот -- по всей видимости, заключит, что обронила ассигнации в
такси. Каково бы ни было истинное положение дел, из этого дома она выйдет так
же, как вошла
336
в него, -- в состоянии транса. Ни малейшей вероятности того, что на обратном
пути ей взбредет в голову выяснять его местонахождение, я не допускал.
Замысел сработал без сучка и без задоринки -- с той лишь поправкой, что прежде,
чем отправить нашу гостью восвояси, нам обоим пришлось ее трахнуть. Произошло
это абсолютно спонтанно. К вящему изумлению Карла, я выложил ей две сотни
франков, напутствуя его присовокупить к ним еще пятьдесят на такси. Она с
головой ушла в сотворение нового поэтического шедевра -- на этот раз с помощью
карандаша и листа бумаги, предварительно выдранного из книжки. Я сидел на
диване, а она, отвернувшись, стояла нагишом у стола; таким образом ее зад
оказался совсем вровень с моим лицом. Внезапно меня разобрало любопытство:
интересно, прервет она свое увлекательное занятие, если я суну палец в ее щель?
Каковое действие я и проделал как можно более деликатно, словно расправляя
нежные лепестки розы. Она невозмутимо продолжала строчить, не поощряя, но и не
отвергая мое вторжение, лишь чуть пошире расставила ноги -- как я заключил, из
заботы о моем удобстве. В тот же миг я почувствовал непобедимую эрекцию. Вскочив
с дивана, я придвинулся вплотную и изо всей силы вошел в нее. Она перегнулась
над столом, не выпуская из рук карандаша.
-- Веди ее сюда, -- послышалось со стороны Карла, лежавшего (а точней сказать --
вертевшегося утрем) на кровати. Развернув ее на сто восемьдесят градусов, я
заполнил ее спереди и, легонько приподняв над полом, повлек к постели. Карл
немедленно обрушился на нее всем телом, похрапывая, как дикий кабан. Я выжидал,
пока он получит свое, а затем снова вошел в нее сзади. Когда все было кончено,
она попросила еще выпить и, не успел я наполнить стакан, разразилась хриплым,
невеселым смехом. Это был жуткий, нездешний смех; такого мне еще не доводилось
слышать. Внезапно она умолкла, спросила карандаш и бумагу, затем что-нибудь
твердое, на чем можно писать. Села, опершись ногами на край постели, и принялась
сочинять новое стихотворение. Записав две или три строчки, она попросила подать
ей револьвер.
-- Револьвер! -- взвизгнул Карл, с проворством кролика спрыгивая с кровати. --
Какой револьвер?
-- Тот, что в сумке, -- ответила она спокойно. -- У меня появилось желание
кого-нибудь пристрелить. Вы же словили свой кайф за две сотни франков. Теперь
