бездельники, активисты, балагуры, честолюбцы. Сейчас я вижу всю эту градацию
очень четко. Мы с одним парнем играли роль клоунов, поддерживающих веселье.
Энтузиазм присутствующих спадал, фантазия истощалась -- все засыпали. Нам с
приятелем так хотелось расшевелить компанию, что мы практически вставали на
голову, чтобы вывести своих друзей из сонного состояния. Разыгрывали нечто вроде
эстрадного представления: танцевали джигу, пели, рассказывали анекдоты, пародии,
все, что угодно, лишь бы расшевелить уставшую компанию. Как наивно все это
выглядит сейчас.
В восемнадцать лет я пошел работать клерком в Атлас Портлэнд Симэнт Компани. Это
было мое первое место работы после школы. После работы я давал уроки музыки за
35 центов в час. В доме у одной маленькой ученицы познакомился с одной
интересной вдовой, подругой матери моей ученицы. Так начался мой первый роман.
Он не был лишен романтики, но, безусловно, был полной противоположностью моей
первой целомудренной любви. Но к этой женщине, которая была намного старше меня,
я испытывал большое чувство. Мы счастливо прожили вместе какое-то время, я даже
перевез к ней взятое напрокат пианино. Тогда мне было девятнадцать лет.
По странному стечению обстоятельств моя прежняя возлюбленная жила напротив
вдовы. Она уже вышла за-
729
муж и теперь обитала на противоположной стороне улицы. Конечно, узнал я об этом
не сразу.
После школь! я шесть недель проучился в Нью-йоркском муниципальном колледже. Что
меня доконало, так это "Королева фей" Спенсера. Я заявил, что лучше уйду, чем
буду читать подобную ересь. Потом, спустя почти два года, я решил стать
инструктором физкультуры. Посещал Школу борьбы Сарджента, что на площади
Колумба. Курс был рассчитан на четыре года, но меня не хватило надолго,
поскольку отец пил и мать умоляла меня пойти работать к нему, чтобы оградить его
от пьянства.
* В это время я был в превосходной физической форме. Помешался на своем здоровье
и физических упражнениях. Каждый вечер делал зарядку. Стал заядлым
велосипедистом. Катался на двухколесном гоночном велосипеде, купленном у
гонщиков на Мэдисон-сквер-гарден после шестидневного велокросса. Я частенько
задавал им темп во время гонок. Для меня это было развлечение, а они
использовали меня, поскольку я был молод, имел здоровое сердце и не задумывался
о том, что могу убиться. Ведь не так-то просто задавать темп велокросса. Эти
гонки проходили на живописной гравиевой дорожке из Проспект-парк до Кони-Айлэнд.
Шесть миль туда и шесть -- обратно.
В определенном смысле в это время на меня оказали влияние другие спортивные
фанаты -- такие, как Чарлз Этлэс и Бернард Мэк-Фэдден. Я -- хиляк, но во мне
кипела энергия. Затем наступал период увлечения спортивной борьбой, когда я
ходил на встречи по борьбе, чтобы увидеть таких борцов, как Джим Лондос, Человек
с тысячью ухваток и Душитель Льюис. Ходил я и на встречи по боксу. Джек Джонсон,
Стэнли Кэтчел -- я часто бывал на их тренировках. Никогда не видел Джека
Джонсона на ринге, но встретил его много лет спустя, а точнее -- спустя сорок
лет. Он держал небольшой бар на рю Фонтэн в Париже. Даже тогда он, по-моему, все
еще был в великолепной форме. Не выглядел опустившимся человеком. Представляете
себе его массивную, величественную голову? На стене моей ванной комнаты висит
его сегодняшняя фотография. Он был моим кумиром.
Затем пешие прогулки... Я выходил на эстакаде, на остановке Дэлэнси-стрит.
Оттуда шел до Пятой авеню и 31 стрит. Это была отличная, почти часовая прогулка.
Все это время я казнился тем, что я -- писатель, так никогда ничего и не
написавший. Лишь однажды я предпринял такого
730
рода попытку. Написал огрызком карандаша полстраницы и бросил. Решил, что
никогда не смогу стать писателем. Однако это копилось внутри меня; во время
своих прогулок я сочинял всякие истории и новеллы, наполнял их характерами и
диалогами. Мне хватило бы материала на несколько книг. Я говорю о том периоде,
когда я работал у отца в ателье.
По дороге в ателье я останавливался перед определенной витриной магазина,
торгующего рамами для картин, где я впервые увидел японские гравюры. И
репродукции Шагала, Утрилло и Матисса. Вот с чего начался мой интерес к
живописи. Все это время я неустанно говорил себе, что из меня никогда не
получится писатель. Но перечитал книги всех писателей того времени. Например,
мне запомнился Джон Дос Пассос, тогда уже довольно известный. Вероятно, мы были
сверстниками, а у него уже было имя. Он участвовал в войне и написал об этом
книгу. Читая ее, я говорил себе: "Господи, да ведь я могу писать ничуть не
хуже", -- но так никогда и не попытался.
Мое настоящее образование началось, когда я ушел из колледжа. Я начал читать те
книги, которые мне были интересны, которые утоляли мою жажду знаний. Тогда мне
хотелось узнать все обо всем. Я перечитал массу всевозможных книг -- о
философии, экономике, религии, антропологии, о чем угодно.
Я буквально раздваивался. С одной стороны, мне страшно хотелось заниматься
спортом, а с другой -- тянуло к литературе. Я читал постоянно и всегда выбирал
фолианты поувесистей. Для своих приятелей я был фигурой загадочной. Участвовал
во всех соревнованиях, но они не конкурировали со мной. Держали меня за чудака.
В конечном счете я от них отошел.
Еще ребенком родители отправили меня в воскресную церковную школу. На самом деле
они не были верующими. По вероисповеданию они были-лютеранами, но я не имел ни
малейшего представления о том, как выглядит внутри лютеранская церковь. Родители
никогда не говорили о религии. Никогда не ходили в церковь. И у меня никогда не
возникало такого желания.
Обычно во время воскресной проповеди я умирал от Скуки. Время от времени читать
проповедь священник приглашал кого-нибудь из другого прихода. Помню одно
воскресенье, когда я вернулся домой из церкви, возбужденный словами проповедника
о социализме. В те дни быть
731
социалистом -означало быть настоящим радикалом. Я вернулся из церкви и рассказал
родителям об этом удивительном проповеднике. Услышав слово "социализм", отец'
чуть не дал мне затрещину. Он сказал: "Больше никогда не произноси это слово в
нашем доме". Видите ли, отец отличался от деда. Тот придерживался более
радикальных взглядов. Он бежал из Германии, чтобы избежать военной службы.
Приехал в Лондон и десять лет проработал в суде. Потом стал профсоюзным деятелем
и оставался им всю жизнь. Но отец стал владельцем ателье, и в этом заключалась
вся разница между ними.
Уже в 21 год я дошел до состояния полного отчаяния. Сижу как-то в парке на
Юнион-сквер, в Нью-Йорке. Вижу большую вывеску "Френология". В кармане -- только
доллар. Объявление гласит, что цена одного визита -- доллар. Я встаю и иду
удостовериться в своих возможностях. Френолог, пожилая дама, щупает мою голову
-- и каково же ее заключение? -- "Из вас может получиться отличный
юрисконсульт". Я ушел от нее с чувством полного отвращения и уныния. Надеялся,
что она скажет: "Из вас выйдет художник, литератор". Я не знал, куда податься, к
кому обратиться. Не хватало смелости постучаться в дверь к какому-нибудь
великому человеку и спросить у него совета.
Я часто ходил на лекции Джона Каупера Поуиса в Лэйбор-Темпл, в Нью-Йорке, что
стоило десять центов. Это был очень образованный человек и замечательный
писатель. С лицом пророка. Впоследствии, спустя почти сорок лет, я нанес ему
визит в Уэльсе. И пересказал его слова, сказанные мне на одной из лекций в те
далекие времена. Тогда я был очень робок и неуклюж. Подошел к нему после лекции
и не нашел ничего лучшего, как спросить, читал ли он Кнута Гамсуна. Он ответил:
"Вы имеете в виду Кнута Гамсуна, норвежского писателя? Нет, извините, не читал.
Видите ли, я не знаю норвежского". Встретившись с ним в Уэльсе, я рассказал ему
об этом, и он сказал: "Генри, какой же я был мерзавец! Почему ты не дал мне
хорошенько под зад"? Его книги оказали на меня большое влияние.
В неменьшей степени на меня повлиял бывший евангелист Бенджамен Фэй Милз. Обычно
он читал лекции на всевозможные темы. К примеру, о Фрейде, тогда мало известном
широкой публике. Он вел спецгруппы, курс обучения стоил 100 долларов. Когда он
объявил о создании этих спецгрупп, я сказал: "У меня нет денег, но если кто и
732
достоин учиться на ваших курсах, так это я". Он посмотрел на меня и сказал:
"Полагаю, вы, вероятно, правы. Если вы пустите тарелку по кругу после лекций, я
разрешу вам посещать курсы бесплатно".
Ко многим таким людям я бы позвонил в дверь и задал бы несколько вопросов, как
делают сейчас мои поклонники. К сожалению, большинство из них я вынужден
выпроваживать восвояси. Поначалу я чувствовал себя виноватым, если не выслушивал
их, но сегодня мне кажется, что, реагируя таким образом, на самом деле оказывал
им услугу. Подростки задают всевозможные вопросы, часто заумные и ставящие в
тупик. В итоге я обнаружил, что трачу на них время и внимание, а толку никакого.
Я считаю, что давать советы -- бесполезная затея. До всего нужно доходить
самому. Звучит жестоко, но по существу так оно и есть.
Чтобы начать все с начала, нужно дойти до последней точки. Бог вас не защитит. В
конечном счете вы вернетесь к самому себе. На что бы вы ни решились, это вам
придется что-то предпринимать. Поступайте так, как вы считаете нужным, и не
пытайтесь следовать чьему бы то ни было примеру, поскольку он имел успех. Вы
человек другого склада. Вы -- это вы. Вы -- единственный в своем роде, и у
каждого человека своя судьба. Мы можем сколько угодно учиться, слушать
величайших учителей и т.д., но наши поступки, наши достижения определяются нашим
характером.
Можно превратить зло в добро, кривду в правду. Всегда остается такая
возможность. Мир был бы крайне неинтересен, если бы все оставалось таким, как
представляется. Я действительно верю в превращение. К примеру, двух людей сажают
в тюрьму. Один пребывает в полном отчаянии, освободившись, он может снова
совершить убийство. В другом -- произойдут некие внутренние перемены и он выйдет
на свободу совсем другим человеком.
Мне 21 год, и я все еще живу у вдовы, но мне не терпится от нее вырваться. Я
сознавал, что она намного старше меня, и от этого мучился. Представлял себе, как
ей стукнет пятьдесят, а мне только двадцать пять. И сбежал в Калифорнию. Нанялся
рабочим на ранчо в Отэй, а потом на шесть месяцев -- в Чула Виста. Я выжигал
кустарники во фруктовом саду, и среди рабочих нашлись ковбои, с которыми я
подружился. Одним из них оказался парень из
Монтаны, и мы с ним стали большими друзьями. Однажды он зазвал меня в небольшой
мексиканский бордель в Сан-Диего. Туда ходил трамвай, такой же как
Тоунервильский. По пути в бордель я увидел афиши, гласящие, что Эмма Голдман
читает лекции о Ницше, Достоевском, Ибсене и т.д. Это сыграло решающую роль в
моей жизни. Я отправился на эти лекции. После нескольких посещений пришел к
выводу, что жизнь ковбоя не для меня. Ведь я решил стать ковбоем. Представляете!
Так что я вернулся домой и стал работать у отца.
Пока я трудился в ателье, у нас с отцом были довольно прохладные отношения. Мать
надеялась, что я буду препятствовать его выпивкам, следить за ним и все такое,
но это было мне не под силу. Он надоедал мне, изводил меня своими ежедневными
пьянками. Уже позже, когда я женился во второй раз и столкнулся со всевозможными
финансовыми трудностями, я обратился к отцу за помощью. Он верил в то, чем я
занимался, хотя никогда не прочел ни .одной сочиненной мною строчки.
Работая у отца, я женился -- в первый раз -- и у нас родился ребенок. Ночами я
просиживал за большим письменным столом, принесенным из ателье. Оттуда же я
утянул и огромный, круглый обеденный, вокруг которого могли бы усесться
двенадцать человек. Он был полностью красного дерева, великолепный стол, и я
часто садился за него и пытался писать. Конечно, безуспешно.
Я не виделся с вдовушкой с тех пор, как уехал на Запад. Я удрал от нее, и она не
знала, где меня искать. Однажды вечером я пошел в кино и наткнулся на нее, она
