им, столпились сзади, гнались за ним.
- Дом Бела! - гремел голос. - Мардука! Правителя четырех королевств,
повелителя земель! Рожденного днем! Быкошеего! Со слоновьими клыками!
Могучего! Покорителя Тиамат! Повелителя Иджиджи! Короля неба и земли!
Создателя совершенств! Возлюбленного Иштар!
Бела-Мардука, чей дом в седьмой зоне и чей цвет золотой!
Быстро проходит он через дом Бела!
Алтари Бела из золота и светятся, как солнце! На них горит золотой
огонь летних молний и аромат фимиама висит над ними, как грозовые тучи.
Керубы с львиными туловищами и орлиными головами и керубы с бычьими телами
и человеческими головами охраняют золотые алтари Бела, и у всех керубов
могучие крылья! И алтари Бела стоят на мускулистых слонах, которые стоят
на шеях быков и на лапах львов.
Он минует их. Он
25. В ЖИЛИЩЕ БЕЛА
Началась буря. Кентон, поднимаясь, слышал гром, похожий на удары
щитов, звон бесчисленных цимбал, бой миллионов бронзовых колоколов. По
мере того как он поднимался, гром становился все слышнее. С ним смешивался
гул ветра, стаккато водопадов дождя.
Лестница поднималась по крутой стене контрфорса как виноградная лоза
на башню. Она была неширокой - только три человека могли пройти по ней в
ряд, не больше. Она головокружительно вела вверх. Пять резко изгибавшихся
пролетов по сорок ступеней в каждом, четыре меньших пролета по пятнадцати
ступеней прошел он, прежде чем добрался до вершины. Внешний край лестницы
ограждала только толстая веревка витого золота, поддерживаемая на
расстоянии пять футов друг от друга столбиками.
Так высока была эта лестница, что когда Кентон поднялся на вершину и
посмотрел вниз, дом Бела скрылся в золотистом тумане, как будто Кентон
смотрел с высокого горного хребта на долину, которую покрывали облака,
тронутые восходящим солнцем.
На вершине лестницы находилась плита длиной в десять и шириной в
шесть футов. На нее выходила дверь - узкий арочный портал, едва
позволяющий двум человекам пройти бок о бок. Дверь вела в темные
внутренние помещения. Комната, куда она открывалась, находилась на вершине
гигантского контрфорса.
Один человек мог защищать здесь лестницу от сотни.
Дверь была завешена золотым занавесом, таким же тяжелым и
металлическим, как тот, что скрывал вход в серебряный дом лунного бога.
Невольно Кентон отшатнулся от занавеса - вспомнив, что он увидел за тем,
первым. Подавив страх, он отвел угол занавеса.
Он увидел квадратную комнату примерно в тридцать футов, полную
танцующих огненных отблесков молний. Это его цель - место развлечений
Бела, где ждет его любовь, опутанная сном.
Он увидел жреца, прижавшегося к дальней стене и восхищенно глядящего
на женщину в белой вуали, которая стояла, широко расставив руки у окна
близко к правому углу комнаты. Тысячами огней молнии освещали картины
любовных приключений Бела, вышитые на настенных шпалерах.
В комнате находились золотые сто и два стула массивная, деревянная, с
украшениями из слоновой кости, кровать. Возле кровати стояла широкая
толстая жаровня и курительница в форме больших песочных часов. Из жаровни
вздымалось высокое желтое пламя. На столе стояли небольшие пирожные,
шафранного цвета, на тарелках желтого янтаря и золотые флаконы с вином.
Вдоль стен маленькие лампы и под каждой - кувшин с благовонным маслом для
наполнения ламп.
Кентон неподвижно ждал. Опасность собиралась внизу, как грозовая
туча, которую Кентон расшевелил в колдовском котле. Он ждал, понимая, что
должен постигнуть сон Шарейн, проникнуть в фантазию, которой она живет со
спящим мозгом, прежде чем разбудить ее. Так сказал ему синий жрец.
Он услышал голос:
- Кто видел биение его крыльев? Кто слышал топот его ног, подобный
грому тысяч колесниц, устремляющихся на битву? Какая женщина смотрела в
яркость его глаз?
Ослепительно вспыхнула молния, загремел гром - казалось, в самой
комнате. Когда зрение его прояснилось, Кентон увидел, что Шарейн, зажав
глаза руками, отвернулась от окна.
А перед ней возвышалась фигура, казавшаяся на фоне вспыхивающего неба
гигантской, вся в золоте, - богоподобная фигура.
Сам Бел-Мардук прыгнул сюда со своих коней бури, и одежда его еще
полна была молниями.
Так на мгновение подумал Кентон, потом понял, что это жрец в
украденной одежде своего бога.
Белая фигура - Шарейн - медленно отвела ладони с глаз, так же
медленно опустила их, глядя на стоявшую перед ней фигуру. Начала
опускаться на колени, потом гордо поднялась; искала частично скрытое лицо
широко раскрытыми зелеными дремлющими глазами.
- Бел! - прошептала она и повторила: - Повелитель Бел!
Жрец заговорил: "О прекрасная, кого ты ждешь?"
Она ответила: "Кого, как не тебя, повелитель молний!"
- А почему ты меня ждешь? - спросил жрец, не приближаясь к ней.
Кентон, приготовившийся прыгнуть, остановился при этом вопросе. Что
задумал жрец Бела? Чего он ждет?
Шарейн в недоумении, стыдливо ответила:
- Это твой дом, Бел. Разве не должна тебя здесь ждать женщина? Я... я
дочь короля. М я давно тебя жду.
Жрец сказал: "Ты прекрасна - Глаза его не отрывались от нее. - Да,
многие мужчины сочли бы тебя прекрасной. Но я - бог!"
- Я прекраснейшая из принцесс Вавилона. Но разве не самая красивая
должна ждать тебя в твоем доме? Я красивей всех... - ответила Шарейн с
сонной страстью.
Снова заговорил жрец:
- Принцесса, а как было с теми мужчинами, которые считали тебя
прекрасной? Скажи, разве твоя красота не убивала их как быстрый сладкий
яд?
Разве думала я о мужчинах? - дрожащим голосом спросила она.
Он строго ответил: "Но многие мужчины должны были думать о тебе,
королевская дочь. И яд, хоть он быстрый и сладкий, все равно приносит
боль. Я бог! Я это знаю!"
Наступило молчание. Неожиданно он спросил: "Как ты ждала меня?"
Она ответила: "Я держала лампы полными масла, приготовила для тебя
пирожные и поставила вино. Девушки украсили меня".
Жрец сказал: "Многие женщины делали то же - ради мужчин, королевская
дочь, а я - бог!"
Она прошептала: "Я прекрасней всех. Принцы и короли желали меня.
Посмотри, о великий!"
Быстрые молнии ласкали серебряное чудо ее тела, едва прикрытое
золотыми прядями волос, распущенных и падавших свободно.
Жрец отпрыгнул от окна. Кентон, чуть не сходя с ума от ревности,
оттого, что кто-то другой видит эту белоснежную красоту, готов был
наброситься на жреца. Но опять остановился, поняв, что держит жреца, и
даже испытывая к нему жалость.
Душа жреца обнаженной предстала перед его внутренним взором, как
будто Кентон стал жрецом, а жрец - Кентоном.
- Нет! - воскликнул жрец Бела и сорвал золотой шлем своего бога с
головы, отбросил меч, рванул застежку и сбросил плащ...
- Нет! Ни одного поцелуя для Бела! Ни одного удара сердца для Бела!
Не буду сводником Бела! Нет! Мужчину ты должна целовать - меня! И мужское
сердце должно биться рядом с твоим - мое! Я... Я... Не бог получит тебя!
Он схватил ее, прижался губами.
Кентон был рядом.
Он сунул руку под подбородок жреца, сгибал назад голову, пока не
хрустнула шея. Глаза жреца глядели на него, руки его оставили Шарейн и
вцепились в лицо Кентона, он пытался вырваться. Потом перестал бороться,
ужас появился на его лице. Жрец увидел у противника собственное лицо.
Собственное лицо глядело на него, обещая смерть.
Бог, которого он обманул, предал, ударил. Кентон читал его мысли, как
будто тот произносил их вслух. Он переместил хватку, приподнял жреца и
швырнул его тело высоко над полом о стену. Жрец ударился о стену, упал,
лежал, дергаясь.
Шарейн присела, крепко держа вуаль застывшими руками, на краю
кровати. Она жалобно смотрела на него, ее широко раскрытые глаза,
ошеломленные, не отрывались от него; он чувствовал, что она приходит в
себя от паутины сна.
Он почувствовал прилив огромной любви и жалости; в нем не было
страсти; в этот момент она была для него ребенком, испуганным, удивленным,
жалким.
- Шарейн, - прошептал он и взял ее за руки. - Шарейн, любимая!
Любимая, проснись!
Он целовал ее холодные губы, испуганные глаза.
- Кентон! - прошептала она. - Кентон! - и потом так тихо, что он едва
расслышал: - Да, я помню, ты был моим повелителем... века, века тому
назад!
- Проснись, Шарейн! - воскликнул Кентон, и снова губы его прижались к
ее губам. Но теперь губы ее потеплели и ответили ему.
- Кентон! - прошептала она. - Мой дорогой повелитель!
Она откинулась, схватила его руки маленькими холодными пальцами,
которые сжимали, как стальные; в глазах ее он видел уходящий сон, как
грозовые облака расходятся перед солнцем; сон делал ее глаза то светлее,
то темнее, но постепенно они все светлели.
- Любимый! - воскликнула Шарейн, полностью проснувшись и, свободная
от сна, обхватила его руками за шею прижалась губами: - Любимый! Кентон!
- Шарейн! Шарейн! - шептал он, ее волосы закрыли его, как покрывалом,
а она прижимала его лицо к своим щекам, к горлу, к груди.
- Где бы тыл, Кентон? - всхлипнула она. - Что со мной сделали? И где
корабль - куда меня забрали? Но... какая разница, раз ты снова со мной?
- Шарейн! Шарейн! Любимая! - больше он ничего не мог сказать,
повторял снова и снова, прижимаясь к ней губами.
Сильные руки схватили егоза горло, прервали дыхание. Задыхаясь, он
увидел безумные глаза жреца Бела. Он считал его убитым, но тот был жив.
Кентон просунул за жреца правую ногу, изо всех сил навалился на
жреца, тот упал, увлекая за собой Кентона. Руки его ослабли чуть-чуть, но
достаточно, чтобы Кентон сам схватил его за горло. Как змея, жрец
выскользнул, откатился, встал. Кентон, не менее быстрый, поднялся. Прежде
чем он смог извлечь меч, жрец опять был рядом, одной рукой он прижимал
правую руку Кентона, другой отводил левую руку Кентона, одновременно
вцепившись ему в горло.
Сквозь барабанный бой крови в ушах Кентон услышал далеко внизу бой
другого барабана, будящего, призывающего, угрожающего, как будто в гневе и
тревоге билось само сердце зиккурата!
Этот звук слышал и Джиджи; далеко внизу он только что своими
обезьяньими руками забросил веревку с крюком на ограждение внешней
лестницы; с лихорадочной скоростью взобрался он по веревке, и так же
быстро последовали за ним Зубран и сразу же Сигурд.
- Тревога! - прошептал Сигурд, увлекая их под укрытие стены, чтобы
они могли его услышать. - Молитесь Тору, чтобы эти часовые не услышали.
Теперь быстро!
Цепляясь за стену, трое ползли вверх и вокруг серебряной террасы
Сина, бога Луны. Молнии почти прекратились, но дождь струился сплошным
потоком, ревел ветер. Лестницу покрывал поток воды почти по колено. Тьма
большой бури окружала их.
Дыша ветром и дождем, запруживая встречный поток, они поднимались -
трое!
По высокому жилищу Бела катались Кентон и жрец, стискивая друг друга
и пытаясь вырваться. Вокруг них кружила Шарейн, держа в руках меч
украденный жреца, тяжело дыша, пытаясь найти возможность для удара; но так
тесно были сплетены дерущиеся, что она такой возможности не находила;
перед ней то спина жреца, то тут же спина Кентона.
- Шаламу! Шаламу! - у золотого занавеса стояла танцовщица Бела,
которую сквозь ужасы таинственных храмов привели любовь, раскаяние,
отчаяние. С бледным лицом, дрожа, цеплялась она за занавес.
- Шаламу! - кричала танцовщица. - Они идут за тобой! Их ведет жрец
