А на вопрос: "Каких животных ты любишь?" - говорил: "Баранину".
Иногда тетя жаловалась, какая невыносимая у нее работа.
- Как же - невыносимая, - говорил я, - если вы с нее столько выноси-
те?
- Я-то выношу, - говорила тетя, - а директор вывозит.
- А кто ж тогда ворует? - спрашивал я.
Но вопрос повисал в воздухе, как летающая тарелка.
Я был еще маленьким и не знал, что в России вором считается только
тот, кто ворует не со своей работы.
Во время войны мой отец уцелел потому, что был на фронте. Мать уцеле-
ла потому, что работала в ленинградском военном госпитале. А почему уце-
лела тетя, я не знал. С одной стороны, она была толстой, но с другой -
ведь крупной мишенью.
Все остальные мои родственники, которые жили в блокадном Ленинграде,
умерли от голода. Неудивительно, что после войны мама все еще хотела
есть.
Удивительно, что есть хотела и тетя. Все-таки она была довольно толс-
той и вдобавок после войны устроилась в ресторан. Вероятно - с испугу.
Прошла славный путь от посудомойки до калькулятора. И обратно.
Как-то я спросил маму:
- Толстые много едят, потому что у них большой желудок, или у них
большой желудок, потому что они много едят?
- Хорошо, что тетя нас не слышит! - сказала мама. - Толстые не любят,
когда их называют толстыми. Они любят, когда их называют полными.
Когда тетя в очередной раз пришла к нам на обед, я ей сказал:
- Вы - совсем не толстая. И не жирная. И не полужирная. И не на три
процента жирная. А вы - полная. До краев.
Тетя, наверно, подумала, что я так сказал для того, чтобы она по-
меньше ела. Это было для нее тем более неприятно, что на обед она к нам
приходила всегда со своей едой.
Раз в месяц тетя ходила на танцевальные вечера под названием "Аэроби-
ка". От обычных танцев аэробика отличалась тем, что там надо было танце-
вать не с партнером, а с ленточкой на лбу.
Женщины в нашей стране всегда были заняты двумя проблемами: как дос-
тать еду и как похудеть.
С едой хорошо тем, кто работает в ресторане или гастрономе. А каково
тому, кто работает, к примеру, на мясокомбинате? Там охрана - как на во-
енном заводе.
Вот, пожалуйста, на одном мясокомбинате работал не то таджик, не то
туркмен. Так он решил колбасу в штанах вынести. Вдруг охранница его в
проходной останавливает и - хвать за колбасу!
А это - не колбаса.
Охранница дико извинилась. А об этом таджикском туркмене легенды ста-
ли слагать. Дескать - мясной гигант.
А он уже совсем распоясался. По несколько штук стал навешивать. Но
охранницы и это ему с рук спускали. Все-таки, думают, восточный человек.
Может, у него несколько жен?
Колбаса в России всегда считалась символом благосостояния. Колбасой
можно было награждать: вешать ее на грудь, надевать через плечо, возла-
гать на голову, делать из нее нимб. И это в то время, как сама колбаса
оставляла жевать лучшего. Закусочная колбаса - это колбаса, после кото-
рой надо сразу закусывать. Столичная колбаса - это колбаса, которую надо
сразу запивать "столичной". Докторская колбаса - это колбаса, после ко-
торой надо сразу вызывать доктора. Любительская колбаса - это колбаса,
на которую трудно найти любителя. Молодежная колбаса - это колбаса, ко-
торая по зубам только молодежи. Отдельная колбаса - это колбаса, съев
которую, чувствуешь, как в тебе что-то отделяется. Останкинская колбаса
- это колбаса, сделанная из останков. Охотничья колбаса - это колбаса,
сделанная из охотничьей собаки. И уж страшно подумать - из кого сделана
крестьянская колбаса!
Когда я спросил тетю, как пишется - КОЛбаса или КАЛбаса? - тетя отве-
тила:
- Смотря - из чего она сделана.
Воруют у нас, конечно, не только еду и колбасу. Но и вообще - все,
что можно. И что нельзя. И тем не менее воровство у нас имеет границы.
Это - границы нашей родины. И может быть, воруя так друг у друга, мы
постепенно станем богатыми.
Тундра
Сверху тундра похожа на десантника: пятнистая и цвета хаки. Хаки -
это трава. Пятна - это лужи. Дороги - только для самолетов и вертолетов.
В тундре видишь себя богатырем. Деревья выше лба не растут. Если береза
- то обязательно карликовая. Багульник - обязательно приземистый. Зато
ягода - с яблоко. Глазное, конечно. Из растений еще почему-то врезалась
в память пушица влагалищная. Из животных врезались туда же полевка-эко-
номка, рогатый жаворонок и углозуб.
Гор в тундре нет. Суслик, когда скачет по тундре, встает на задние
лапки: посмотреть, туда ли он скачет. И что интересно - видит!
Самая твердая валюта в тундре - водка. Батон колбасы - бутылка. Шкур-
ка песца - полбутылки. Литр спирта - две бутылки.
Там же за бутылку я узнал, как отучить мужика от пьянства.
Берешь водку, тарелку и идешь в лес. Кладешь тарелку на муравейник и
наливаешь в нее водки. Тех муравьев, которые ее пьют, не бери. А бери
тех, которые бегут от нее. Вот этих-то трезвенников засуши и незаметно
подсыпь в стакан своему мужику.
Одна баба так и сделала. Не знаю, бросил ли тот мужик пить, но бабу
свою бросил. А лицо у нее разнесло, как будто она головой на муравейнике
спала.
Эту историю мне один тундрюк рассказал. Толстый такой старик. Правда,
потом выяснилось, что толстая у него только физиономия. Физиономия его
тоже похожа на тундру. Растительность слабая. Жалуется:
- У моей старухи на роже волос больше!
Завидует ей.
Как-то сказал:
- Я - снайпер! Белку в глаз попадаю. Хотя не с первого раза. Иногда
весь шкурка продырявишь, пока метко в глаз попадешь.
Однажды спросил у меня:
- Грибы кушать будешь?
- Не откажусь, - говорю.
- Тогда, - говорит, - в лес идти надо.
Дал мне ведро. А себе кулечек из газеты свернул. Пошли в лес. А лес
по колено. Старик впереди идет, а я сзади. Вдруг остановился. Задрал
вверх подбородок. Понюхал небо.
- Снег будет с дождем.
- А как вы определили?
- Радио сказала.
Идем дальше. Я чуть отстал. Вдруг ручей впереди. Старик разбежался и
прыгнул. Но не долетел. На том же берегу оказался. Второй раз прыгнул -
и прямо в воду приземлился! Вылез, отряхивает с себя ручей:
- Эх, молодой был - орел был! А старый стал - дерьмо стал!
Потом, видя, что я не слышу, тихо добавил:
- Да и молодой был - дерьмо был!
Вернувшись из леса, развели костер около дома. Старик нанизывал гри-
бы, не чистя, на прут.
- А чего не пожарить? - спросил я.
- Масла жрут много, - объяснил старик.
Я достал водку. Тут же возникла седая женщина.
- От стерва! - беззлобно сказал старик. - Учуяла. Не даст нам теперь
нормально выпить. Тоже сейчас захочет. Пьянь!
- Жена? - спросил я.
- Хуже, - ответил он. - Дочь.
- А почему хуже-то?
- Жену убить можно. А дочь - жалко. Она мне сапоги чинит.
Дочь села рядом с костром. Раскурила трубку. Выпили.
- А ты холостой? - спросил он меня вдруг.
- Женат.
- О! Возьми ее тогда замуж. Эту бля!
- Зачем?
- А я тебе в гости буду ездить. Водки у тебя попьем. В телевизор пос-
мотрим.
- У вас что, нет телевизора?
- Есть. Но плохой. Ерунду всякую показывает. Сколько угля наковыряли.
Зачем, спрашивается, цветной телевизор? Я по нему стрелял. Но промазал.
К нам подходит еще одна женщина.
- Тоже дочь?
- Обижаешь, - сказал старик. - Жена.
- Так она, вроде, моложе дочери!
- Так жена - вторая. А дочь - первая.
Когда поел, вынул у себя изо рта единственный зуб, почистил его об
рукав пиджака и назад вставил. На прощание подарил мне костяной нож. По-
том забрал.
- Из кости моей жены бывшей.
Впервые за все время пребывания в тундре мне стало холодно. Старик
пояснил:
- В палатке геологов нашла. Кость от мамонта. Мы с ней много чего в
палатках геологов находили. Когда их не было.
До сих пор понять не могу, правду он говорил или шутил так, этот
тундрюк.
Погребальная сосна
"Привыкли руки к топорам"
Из песни
Дядька мой был лесорубом. Лес он рубил в основном сосновый. Сосны бы-
ли разные: кедровые, маньчжурские, погребальные.
Особо замечу о последней. Погребальная сосна - это не шутка, а
действительно такая сосна. Растет она медленно и печально. Потому, на-
верно, такая маленькая и с такой плотной древесиной. То есть настолько
плотной, что корабль, построенный из этой сосны, сразу идет на дно. И
там на дне с ним ничего не делается. Он веками лежит как новенький. Вот
такое замечательное дерево!
Но еще лучше из погребальной сосны строить гробы. Покойник в таком
гробу очень хорошо себя чувствует. И очень хорошо сохраняется. Даже луч-
ше, чем живой.
Дядька говорил, что один покойник у них в таком гробу вообще ожил.
Правда, потом выяснилось, что он был никакой не покойник, а просто мерт-
вецки пьян. И которые его хоронили тоже были пьяные в доску. Но когда
они увидели, что покойник в гробу сел, то враз протрезвели. И так испу-
гались, что хотели гроб скорей заколачивать. Потому как, думают, покой-
нику эти похороны могут не понравиться и он начнет крушить направо-нале-
во. И покойник на них действительно малость обиделся. А одного друга так
крышкой гроба отоварил, что тот в ящик сыграл. Но сыграл уже четко. Как
положено. Потому, наверно, что был человеком прямым, без извилин, и если
уж брался за что-то, то доводил дело до конца.
Но этот случай, конечно, исключительный. А порядки у лесорубов были
такие.
Полмесяца работаешь, а полмесяца пропиваешь то, что заработал.
Если не можешь пить полмесяца, то пьешь весь месяц.
А поскольку к концу месяца уже непонятно, на что пить, то пьешь уже
непонятно, что.
Когда лесорубу нужно было куда-нибудь съездить, он выходил на просеку
и махал бутылкой водки пролетавшему в небесах вертолету. Вертолет преры-
вал государственный рейс и за бутылку летел туда, куда нужно было лесо-
рубу.
Ростом лесорубы уступали только дереву, кожа их напоминала его кору,
правду они рубили с плеча, а речь их была - как сосновый деготь. Доста-
точно сказать, что слово "дерьмо" лесорубы не употребляли: оно считалось
у них слишком мягким.
Как-то, рассказывал дядька, японцы купили у нас разрешение на вырубку
одного гектара уссурийского леса.
Японский лесоруб - это такой крупный японский мужик, похожий на не-
большого русского мальчика после желтухи. Японский лесоруб - весь в бе-
лом комбинезоне, в белых перчатках и, что самое смешное, в каске. Рабо-
тает он, не вылезая из кабины, под звуки японского же джаза.
Кстати, дядька рассказывал, у них там один друг залез к этому японцу
в кабину и попросил у него политического убежища. В связи с тяжелым ма-
териальным положением.
Японец тут же, не отходя от кабины, связался с японским консульством,
и этот друг довольно быстро уехал в Страну восходящего солнца, отсидев
предварительно солидный срок в одном из лагерей Страны заходящего солн-
ца.
В Японии его спросили, кем бы он хотел стать. А поскольку он был во-
дителем первого класса и только на тракторе отпахал тридцать лет, при-
чем, на одном и том же, то он сказал, что хотел бы стать трактористом.
Ну, выдали ему трактор, он быстро нашел кабину, залез в нее, но не
знает, с чего начать, как сдвинуться хотя бы одним колесом. Говорит:
"Нет ли у вас, японский городовой, другого трактора? Чтоб без этой
электронной чепухи". Ну, дали ему другой трактор, более старый, - он
опять говорит: "А нет ли у вас совсем старого? Чтоб с ручным переключе-
нием скоростей и чтоб рычаги изоляцией были обмотаны. И чтоб без экранов
и кнопок. Я, - говорит, - водитель первого класса. Руками все могу, а
пальцами - нет". Они говорят: "Есь один сякой трактор. Доисторисеский.
Но он музея. Потомуся много-много денег ситоит. Давайте, - говорят, - мы
вам лусе дадим хоросий-хоросий пенсия и отправим на заслузеный одых".
Ну, а тот японский лесоруб, рассказывал дядька, сидит в своей лесо-
