него и увидев, что тот в постели, он ушел, но минуту спустя вернулся,
решив, что мальчик после его ухода встанет. Он запретил великим княжнам
запирать на ночь дверь, заявив, что имеет право во всякое время входить к
ним. Однажды утром, подойдя к окну, Анастасия Николаевна увидела на улице
Глеба, сына доктора Боткина и помахала ему рукой. Родионов выскочил из
дома и, оттолкнув Боткина-младшего, завопил: "На окна смотреть не
разрешается! Товарищи! - воскликнул он, обращаясь к часовым, - стреляйте в
любого, кто осмелится даже взглянуть в ту сторону!" Анастасия Николаевна
продолжала улыбаться. Глеб Боткин поклонился ей и ушел.
К 19 мая Алексей Николаевич почувствовал себя лучше, и на следующий
день Нагорный отнес мальчика на пароход "Русь", на котором царская семья
приехала в Тобольск минувшим летом. Во время плавания на пароходе Родионов
снова запретил великим княжнам запираться на ночь. "Комиссар Родионов
запирает Алексея Николаевича с Нагорным в каюте, - вспоминал Пьер Жильяр.
- Мы протестуем; ребенок болен, и доктор должен иметь возможность входить
к нему во всякое время". После того, как Родионов запер наследника вместе
с Нагорным снаружи замком, честный матрос устроил скандал: "Какое
нахальство! Больной мальчик! Нельзя в уборную выйти!" Родионов, прищурив
глаза, посмотрел на смельчака.
На вокзале в Тюмени швейцарца разлучили с Алексеем Николаевичем.
Цесаревича поместили в вагон 4 класса, расположенный в конце состава.
Путешествие продолжалось весь день, а в полночь поезд прибыл в
Екатеринбург. На следующее утро Жильяр выглянул в окно и сквозь пелену
дождя в последний раз увидел наследника и трех великих княжон.
"Подано было 5 извозчиков, - показывал Н.А.Соколову наставник
цесаревича. - К вагону, в котором находились дети, подошел с какими-то
комиссарами Родионов. Через несколько минут мимо окна прошел матрос
Нагорный с больным мальчиком на руках; следом шли великие княжны, неся в
руках багаж и личные вещи. Я попытался выйти, чтобы помочь, но меня грубо
втолкнул назад в вагон часовой. Я возвратился к окну. Татьяна Николаевна
выступала последняя, неся свою маленькую собачку, и тащила с трудом
тяжелый чемодан темного цвета. Шел дождь, и я видел, как на каждом шагу
она попадала в грязь. Нагорный хотел пойти помочь, но был сильно отброшен
назад одним из комиссаров... Спустя несколько минут, экипажи удалились,
увозя детей по направлению к городу... Разве мог я тогда предположить, что
мне не суждено увидеть их вновь".
После того, как дети и Нагорный уехали, охранники стали сортировать
остальных пассажиров. Генерал-адьютанта Татищева, графиню Гендрикову и
мадемуазель Шнейдер отправили в тюрьму, где уже находился, с момента
прибытия в Екатеринбург вместе с царской четой, князь Долгоруков. Повар
Харитонов, лакей Трупп и 14-летний поваренок Леонид Седнев были направлены
в Ипатьевский дом к царской семье и доктору Боткину.
Когда все перечисленные лица были увезены, в вагон вошел Родионов и
объявил всем остальным - доктору Деревенко, баронессе Буксгевден, Сиднею
Гиббсу и Пьеру Жильяру - что они свободны. Десять дней все четверо жили в
вагоне 4-го класса - до тех пор, пока совдеп приказал им уехать. Лишь
доктор Деревенко остался в Екатеринбурге и жил в частном доме. 20 июля
Жильяр и его спутники, арестованные тюменскими властями 15 июня, были
освобождены частями белой армии.
Прибытие детей в Ипатьевский особняк вызвало бурю восторга. В первую
ночь Мария спала на полу, уступив свою кровать брату. Двенадцать человек
расположились на первом этаже. Государь, императрица и Алексей жили в
одной комнате, великие княжны во второй, остальные комнаты были
распределены между прочими заключенными.
Государь и его семья чувствовали себя в Екатеринбурге поистине
узниками. Охрана их состояла из двух групп - наружной охраны и внутренней.
С наружной части забора и вдоль улицы располагались простые красноармейцы.
Внутренняя охрана была сразу же специально подобрана. Ее составляли
рабочие местной фабрики братьев Злоказовых. С момента прибытия детей, как
указывает Соколов, наружная охрана была набрана из рабочих Сысертского
завода, расположенного верстах в 35 от Екатеринбурга. Потом она была
пополнена рабочими Злоказовской фабрики. Это были суровые революционеры,
закаленные годами тюрем и лишений. [(Н.А.Соколов дает иное определение
этим "суровым революционерам". Он пишет: "Злоказовская фабрика работала во
время войны на оборону: изготавливала снаряды. Работа на фабрике избавляла
от фронта. Сюда шел самый опасный элемент, преступный по типу: дезертир.
Он сразу выплыл на поверхность в дни смуты, а после большевистского
переворота создал его живую силу".)] Трое охранников, вооруженных
револьверами, днем и ночью дежурили на втором этаже, занятом царской
семьей и ее приближенными.
Главным среди охранников был А.Д.Авдеев, высокий, худощавый мужчина,
который называл царя не иначе, как "кровавый". До того он был комиссаром
Злоказовской фабрики и лично отвез хозяина фабрики Н.Ф.Злоказова в острог.
Главой образованного на заводе "делового совета" стал новоиспеченный
комиссар. Он ругал царя как только мог. Внушая подчиненным, что царь
захотел этой войны и три года проливал кровь рабочих. Сам горький пьяница,
Авдеев приучал к пьянству и остальных охранников. По словам лакея Седнева,
охранники воровали вещи царской семьи. Сначала воровали золото, серебро,
потом стали таскать белье, обувь. Как и их начальник, "грубые,
распоясанные, с папиросами в зубах, с наглыми ухватками и манерами, они
возбуждали ужас и отвращение", - докладывал Соколову камердинер царя
Чемодуров. Судя по рассказам очевидцев, обращение с царской семьей вообще
было грубое. Если кто-либо из членов семьи в жаркий день просил открыть
окно, охранники или никак не реагировали на просьбу или передавали ее
Авдееву, который отвечал: "Ну их к черту". Возвращаясь из комнаты, где
жила царская семья, Авдеев, по словам Якимова, сообщал, что его просили о
чем-то и он отказал "Николашке" и "немке". Он об этом радостно говорил.
Закрываться членам царской семьи запрещалось. Охранники могли войти в их
комнаты в любое время. Они грязно ругались, позволяли себе непристойные
шутки, пели скабрезные песни. Когда великие княжны шли в уборную,
красноармейцы, якобы для караула, шли за ними, заводя "шутливые"
разговоры, и оставались у двери уборной. На стенах уборной рисовали
гнусные картинки, изображающие царицу и Распутина, не забывая сообщить об
этом великой княжне перед ее посещением туалета.
Разрешалась лишь послеобеденная прогулка, физическим трудом
заниматься было запрещено. Время узники проводили, судя по показаниям
охранника Медведева, так: "Государь читал, Государыня также читала или
вместе с дочерьми вышивала или вязала. Наследник делал цепочки для своих
игрушек-корабликов. Пели они исключительно духовные песни", чтобы не
слышать непристойных песен, исполняемых у них под окнами. Дни рождения
проходили почти незамеченными. 19 мая императору исполнилось пятьдесят
лет, 25 мая государыне - сорок шесть.
Вставали члены царской семьи в восемь часов. Утром у них была общая
молитва. Затем вся семья пила чай. К чаю подавался черный хлеб. Обед был в
2 часа, его приносили из совдепа. Суп и котлеты подогревались на спиртовке
и подавались поваром Харитоновым. Обедали вместе с прислугой. "Стол был
без скатерти, ложек, ножей, вилок не хватало", - вспоминал Кобылинский.
Вместе с прислугой обедали и охранники. "Придет какой-нибудь и лезет в
миску: "Ну, с вас довольно". "Однажды Авдеев сидел за столом в фуражке,
без кителя, куря папиросу. Когда ели битки, он взял свою тарелку и,
протянув руку между Их Величествами, - показывал Жильяр со слов
Чемодурова, - стал брать в свою тарелку битки. Положив их на тарелку, он
согнул локоть и ударил локтем Государя в лицо".
Нагорный, успевший нажить себе врага в лице Родионова, снова попал в
переплет. Охранники настаивали на том, чтобы у наследника была лишь одна
пара обуви. Нагорный стал возражать: нужны две пары, если одна промокнет,
должна быть смена. Вскоре после этого один из охранников, заметив золотую
цепочку у кровати цесаревича, на которой висели образки, позарился на нее.
Возмущенный Нагорный остановил вора. Это была последняя служба, которую
верный матрос сослужил Алексею Николаевичу. Его тотчас же арестовали.
Жильяр так описывает этот эпизод: "Однажды я проходил вместе с доктором
Деревенко и моим коллегой Гиббсом мимо дома Ипатьева, и мы заметили у дома
двух извозчиков, которых окружало большое число красноармейцев. Каково же
было наше волнение, когда мы увидели в первом экипаже Седнева (лакея
великих княжен) между двумя конвоирами. Нагорный приближался ко второму
экипажу. Держась за края экипажа, он поднялся на подножку и, подняв
голову, заметил всех нас троих, неподвижно стоящих в нескольких шагах от
него. Посмотрев на нас пристально несколько секунд, он затем сел в экипаж,
не сделав ни одного жеста, который мог бы выдать нас. Экипажи тронулись по
направлению к тюрьме".
Нагорного поместили в ту же камеру, где находился депортированный в
Екатеринбург князь Львов, первый премьер-министр Временного правительства.
Заключение честного моряка продолжалось недолго. Через четыре дня его
увели и расстреляли.
После ареста Нагорного выносить Алексея Николаевича в сад пришлось
самому государю. Там он усаживал сына на стул, где мальчик и сидел, пока
его близкие прогуливались под неусыпным оком конвоиров. По словам Жильяра,
охранники "были удивлены простотой их узников, были удивлены их мягким
обращением и порабощены искренностью их достоинства, и скоро они
почувствовали себя во власти тех, кого они думали держать в своем
подчинении". "У меня создалось в душе впечатление от них ото всех, -
заявил судебному следователю Соколову Якимов, один из охранников,
захваченных войсками белых. - Царь был уже немолодой. В бороде у него
пошла седина... На нем была солдатская гимнастерка, подпоясанная
офицерским ремнем с пряжкой. Пряжка была желтая... Гимнастерка была
защитного цвета, такого же, как брюки, и старые стоптанные сапоги. Глаза у
него были хорошие, добрые... Вообще он на меня производил впечатление как
человек добрый, простой, откровенный, разговорчивый. Так и казалось, что
вот-вот он заговорит с тобой, и, как мне казалось, ему охота была
поговорить с нами. Царица была совсем на него непохожая. Взгляд у нее был
строгий, фигура и манеры ее были как у женщины гордой, важной. Мы, бывало,
в своей компании разговаривали про них, и все мы думали, что она, как
есть, похожа на Царицу. На вид она была старше его. У нее в висках была
заметна седина, лицо у нее было уже женщины не молодой, а старой... От
моих мыслей прежних про Царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось.
Как я их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним
относиться, совсем по-другому: мне стало их жалко. Чистую правду вам
говорю. Хотите верьте, хотите - нет, только я все твердил про себя: "Пусть
бы они убежали..."
Прежде чем местные власти заставили Пьера Жильяра вместе с Гиббсом и
баронессой Буксгевден уехать из города, швейцарец несколько раз посетил
Томаса Г. Престона, британского консула в Екатеринбурге, умоляя его
принять меры к спасению царской семьи. Но Престон был настроен
пессимистически.
"Мы часами обсуждали способы спасения царской семьи, - писал позднее
