Престон. - При наличии десятитысячного гарнизона, состоявшего из
красноармейцев, в условиях, когда красные шпики прятались за каждым углом,
в каждом доме, предпринять попытку спасти императора и его близких было бы
безумием, чреватым самыми ужасными последствиями для самой семьи...
Никаких организованных действий, направленных на спасение императорской
семьи из Екатеринбургского плена, предпринято не было".
Иного мнения придерживался П.М.Быков, председатель исполкома
Екатеринбургского совета, которому за каждым деревом мерещился монархист:
"С первых дней перевода Романовых в Екатеринбург сюда стали стекаться в
большом количестве монархисты, начиная с полупомешанных барынь, графинь и
баронесс всякого рода, вплоть до монашек, духовенства и председателей
иностранных держав". По словам Быкова, снабжение царской семьи продуктами
и обмен письмами было налажено через доктора Деревенко, имевшего доступ в
Ипатьевский особняк для лечения больного наследника. Кроме того, указал
Быков, охрана перехватывала записки, спрятанные в караваи хлеба, бутылки с
молоком. К примеру, такие: "Час освобождения приближается, и дни
узурпаторов сочтены, - говорится в одной записке. - Славянские армии все
более и более приближаются к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от
города. Момент становится критическим и теперь надо бояться кровопролития.
Этот момент наступил..."
"Ваши друзья не спят, - сообщается в другой записке. - Час, столь
долгожданный, настал".
Престону не было известно о каких-либо попытках спасти царя. Быков же
видел заговорщиков повсюду. Можно сказать почти наверняка, что были
преданные люди, намеривавшиеся вырвать царя и его семью из рук тюремщиков,
но не сумевшие осуществить свои планы. Это подтверждаеют два письма,
которые цитирует в своей книге генерал М.К.Дитерихс, начальника штаба
армии Колчака, участвовавший в судебном разбирательстве по делу пленения и
убийства царя и его семьи. Первое письмо принадлежит "известному белому
офицеру" и обращено к Государю:
"С Божьей помощью и с Вашим хладнокровием надеемся достичь нашей
цели, не рискуя ничем, - гласит письмо, переданное в особняк. - Необходимо
расклеить одно из Ваших окон, чтобы Вы могли его открыть; я прошу точно
указать мне окно. В случае, если маленький царевич не может идти, дело
сильно осложнится... Напишите, нужны ли два человека, чтобы его нести, и
не возьмет ли это на себя ктонибудь из Вас. Нельзя ли было бы на 1 и 2
часа на это время усыпить царевича каким-нибудь наркотиком. Пусть решит
это доктор... Будьте спокойны. Мы не предпримем ничего, не будучи
совершенно уверены в удаче заранее. Даем Вам в этом торжественное обещание
перед лицом Бога, истории, перед собственной совестью". Под письмом стояла
подпись: "Офицер".
Второе письмо, цитируемое Дитерихсом, представляет собой ответ
императора:
"Второе окно от угла, выходящего на площадь, стоит открыто уже два
дня и даже по ночам. Окна 7-е и 8-е около главного входа, тоже выходящие
на площадь, точно так же всегда открыты. Комната занята комендантом и его
помощниками, которые составляют в данный момент внутреннюю охрану. Из 13
человек, вооруженных ружьями, револьверами и бомбами. Ни в одной двери, за
исключением нашей, нет ключей. Комендант и его помощник входят к нам,
когда хотят. Дежурный делает обход дома ночью два раза в час, и мы слышим,
как он под нашими окнами бряцает оружием. На балконе стоит один пулемет, а
под балконом - другой, на случай тревоги. Напротив наших окон на той
стороне улицы помещается стража в маленьком домике. Она состоит из 50
человек. Все ключи и ключ номер 9 находятся у коменданта, который с нами
обращается хорошо... Перед входом всегда стоит автомобиль. От каждого
сторожевого поста проведен звонок к коменданту и провода в помещение
охраны и другие пункты... Известите нас, когда представится возможность, и
ответьте, сможем ли мы взять с собою наших людей? Если наши люди
останутся, то можно ли быть уверенным, что с ними ничего не случится".
Не только из писем, но и из дневниковых записей было видно, что
ожидались какие-то важные события. 28 июня император пишет в своем
дневнике: "Провели тревожную ночь и бодрствовали одетые... Все это
произошло оттого, что на днях мы получили два письма одно за другим, в
которых нам сообщали, чтобы мы подготовились быть похищенными какими-то
преданными людьми. Но дни проходили, и ничего не случилось, а ожидание и
неуверенность были очень мучительны". [(Иного и ждать было нельзя. Дело в
том, что письма, написанные хорошим французским языком, который ввел в
заблуждение царя, были с провокационной целью написаны Пинхусом Войковым.
Спутник Ильича по заграничным путешествиям, закадычный друг палачей
Голощекина и Юровского, этот комиссар окажет еще одну "услугу" царской
семье, выписав серной кислоты и бензина для уничтожения трупов.)]
ЭПИЛОГ
4-го июля на смену неуверенности пришел страх. В тот день пьяницу и
вора Авдеева, как и его охранников, состоявших из фабричных рабочих,
заменил отряд чекистов. Р.Вильтон дает объяснение этому шагу: "Мошкин и
Авдеев были посажены в тюрьму за воровство; Янкель Юровский заменил
Авдеева 21 июня (4июля), за две недели до убийства Семьи. Все изменилось в
доме. Красноармейцы были переселены на другую сторону переулка и стали
нести караульную службу лишь снаружи дома; все внутренние посты были
доверены исключительно "латышам". Их было десять. Юровский привел их из
Чрезвычайной комиссии, где они несли обязанности палачей. Эти люди
оставили после себя надписи, письма и пр., доказывающие их действительную
национальность. Они были венгерцы, многие говорили по-немецки, были по
происхождению немцы. Юровский говорил с ними на иностранном языке, - а он,
кроме еврейского жаргона, говорил только по-немецки. Латыши являлись в
красной армии самым многочисленным из иностранных элементов. Вполне
естественно, что русская стража называла палачей "латышами".
Новый комендант, Я.Юровский, мещанин г.Каинска Томской губернии, во
время первой русской революции жил в Берлине, где принял лютеранство.
Приехав в Томск, открыл часовой магазин, в 1912 г. был выслан в
Екатеринбург. Там открыл фотографию. После переворота 1917 года он стал
членом Уральского областного совета и областным комиссаром юстиции. Хотя
Юровский вел себя корректно, от него отдавало таким холодом, что император
тотчас понял всю жестокость нового комиссара. "Этот тип нам нравится всех
менее", - записал он в дневнике. С появлением в Ипатьевском особняке
Юровского судьба царской семьи была предрешена. Отряд чекистов состоял не
из охранников, а из палачей.
О том, что должно произойти, превосходно знали Свердлов и другие
московские начальники. Авдеева сместили не только из-за того, что он был
нечист на руку, но, главным образом, потому, пишет Пьер Жильяр, что "члены
Президиума и Чрезвычайки не замедлили обратить внимание на перемену,
происшедшую во взглядах охраны по отношению к их заключенным и решили
принять радикальные меры". 4-го июля Белобородов направил Свердлову и
Голощекину, находившемуся в Москве, обнадеживающую телеграмму: "Опасения
напрасны. Авдеев сменен. Его помощник Мошкин арестован. Вместо Авдеева
Юровский. Внутренний караул весь заменяется другим". Дело приближается к
развязке.
У членов Уральского совета никогда не было сомнений относительно
участи бывшего царя. Вскоре после доставки императора в Екатеринбург
Екатеринбургский совдеп единогласно принял решение о его казни. Не желая
брать на себя ответственность, местные власти отправили Голощекина в
Москву, чтобы узнать мнение центра. Шая Исаакович Голощекин был не местным
жителем, а уроженцем Невеля. Профессиональный революционер, он был
неоднократно судим. В 1910 и 1917 гг. бежал из ссылки. Был приверженцем
Ленина. Хорошо знал Свердлова и во время последней "командировки: жил у
него на квартире. Во время этой поездки Голощекину стало известно, что
московские правители не решили, как быть с царем. Их все еще привлекала
идея Троцкого устроить в конце июля показательный процесс над бывшим
царем, на котором Троцкий выступил бы в роли обвинителя.
Однако сделать этого не удалось, поскольку дела у большевиков пошли
хуже, что, по иронии судьбы, роковым образом сказалось на участи царя и
его семьи. Гражданская война и интервенция иностранных государств ослабили
и без того непрочную власть большевиков. В Мурманске высадились
американские морские пехотинцы и британские солдаты. На юге создавали
белую Добровольческую армию генералы Алексеев, Корнилов и Деникин,
опиравшиеся на поддержку донского казачества. В сибири продвигался на
запад чешский легион численностью в 45 000 штыков. Захватив Омск, чехи
быстро приближались к Тюмени и Екатеринбургу. Чешский легион был
сформирован из бывших военнопленных австро-венгерской армии. Они были
реорганизованы и оснащены Временным правительством для участия в боях на
стороне русских с целью освобождения своей родины. После заключения
Брестского мира Троцкий разрешил им уехать к себе домой через Сибирь,
Владивосток и далее морским путем во Францию, чтобы сражаться на стороне
союзников. Вереница воинских эшелонов уже двигалась по Великому Сибирскому
пути на восток. Но тут вмешался германский генеральный штаб. Немцы
решительно потребовали от большевиков задержать составы и разоружить
чехов. Большевистские власти попытались это сделать, но чехи отказались
сдать оружие. К представлявшим грозную силу в этом неспокойном регионе
чехам присоединились выступившие против власти большевиков русские офицеры
и солдаты. Именно эта угроза заставила московские власти отказаться от
показательного процесса и изменить свои намерения относительно царя и его
семьи.
Вернувшись 12 июля из Москвы, Шая Голощекин доложил Уральскому
совету, что центр предоставляет местным властям право самим решать судьбу
семьи Романовых. Военное руководство желало выяснить, долго ли
Екатеринбург сможет удерживать натиск белых войск. Голощекин сообщил, что
чехи подошли к городу с юга, и дня через три Екатеринбург может пасть.
Узнав об этом, Уральский совдеп решил как можно раньше расстрелять всю
семью и уничтожить все следы этой акции.
Приказ этот был отдан Юровскому 13 июля, и тотчас началась подготовка
злодеяния. В продолжении трех дней Юровский с Ермаковым верхом осматривали
окружающие город леса в поисках места, где можно спрятать останки жертв.
Верстах в 20 от Екатеринбурга, около деревни Коптяки они нашли заброшенный
рудник. Рядом с ним находились четыре сосны, названных местными жителями
Четыре Брата. Одновременно Войков, тоже член Уральского совета,
распорядился о приобретении 300 литров бензина и 175 килограммов серной
кислоты.
Узники сразу поняли, с кем имеют дело. В отличие от пьяницы и
грубияна Авдеева, Юровский не называл государя "кровавым" и внешне не
проявлял враждебности по отношению к пленникам. Это был профессионал,
которому было поручено выполнить очередное "задание". Две женщины,
пришедшие в Ипатьевский дом, увидели сидевшего там Юровского, который
расспрашивал цесаревича о здоровье. А утром того же дня главный палач был
в Урочище Четырех Братьев, где проверял, как ведутся "работы".
Насколько изменилось настроение царственных узников за несколько
последних дней, заметил Екатеринбургский священник, отец Сторожев,
которому в конце мая разрешили отслужить литургию в "доме специального
