земле валял, и верхом ездил - и все в наказание за мою бездарность. Вот как
плохо быть тупицей! По прошествии многих лет он был жутко удивлен, когда
встретил меня на кухне общежития Московской консерватории, что на Малой
Грузинской улице, в качестве первокурсника-композитора, сам он был уже
дипломник-пианист, но все никак не мог сдать задолженность по немецкому языку.
- И кого только теперь не принимают... - наверное, подумал он про себя с
обидой в тот момент.
Правда, эта встреча была уже не первой: сначала он мне "простил"
поступление в муз. училище на контрабас, где он давно банковал как лучший
пианист всех времен и народов провинциального масштаба. Hо то было на родине, в
южном городе, а тут - столица. Какая наглость, такому как я, приехать в
столицу! Хотя там, в училище, правда, я уже соревновался с ним в исполнении на
скорость знаменитого и популярного в те годы фокстрота А.Лепина из к/ф
"Карнавальная ночь". Hесмотря на то, что я учился как контрабасист, я ему не
очень то уступал в мельканье левой руки (бас - аккорд) в этом поединке, что он
тогда не без удивления отметил (откуда у бездаря такая техника?).
Hо пока не будем забегать вперед...
Второй мучитель был из более культурных слоев и тоже пианист, сын
известного в городе врача, и тоже с абсолютством в ушах. Hе помню в
подробностях, как он со мной тогда обходился, но кульминацией обхождения был
его плевок мне в лицо - ощутимое отношение его таланта к моей бездарности.
Спустя много лет я случайно узнал, что он по пьянке утонул в Волге...
И еще один учился со мной абсолютник вундер-пианист, подавал очень большие
надежды и много собой обещал. Был из более простых, и меня лишь презирал, не
бил - был тщедушным. Судьба? Спился, стал садиться в тюрьмы за кражи, и в итоге
так и сгинул в неизвестном направлении.
...
Помню, что самым милым в обучении музыкой было домонахождение по болезни, а
вершиной счастья - освобождение от экзаменов по причине сильного повреждения
руки осколком стекла. Один мой товарищ, виолончелист, тоже воспринимавший
музыку как повинность, резал специально подушечки пальцев бритвой, чтобы не
сдавать экзамен. Я его очень понимал!
...После трехлетнего детско-музыкального кошмара и домашних скандалов я,
наконец-то, был изъят из этого заведения и оставлен в покое. Было это для меня
равносильно избавлению от тяжелейшей болезни.
Hо припомнился и еще один эпизод из трехгодовалого возраста, когда я уже
мог быть заподозрен своими близкими в музыкальных симпатиях и пристрастиях. В
год Победы (1945), вернувшийся с фронта дядя без конца пировал с друзьями, а
один из друзей был с баяном. Так вот, меня просто потряс вид этого инструмента.
Я вырезал из бумаги нечто похожее на баянную клавиатуру, нарисовал кнопки и
начал изображать игру на баяне, что приводило в полный восторг окружающих.
48. КАК Я СТАЛ ЕВРЕЕМ.
"У, жидовская морда! "- слышу с детства. Причина? Вовсе не национальная
принадлежность... Правда, виноват, - отчим сплоховал и был евреем... В детстве,
которое протекало в доме, заселенном армянами и татарами, неприязнь исходила,
конечно, от представителей народа, который Ф.М. Достоевский считал
"богоносцем".
"Богоносцам" прежде всего не нравилась приобщенность нашей семьи (служащих,
а не рабочих) к культуре. У нас в квартире стояло пианино и меня учили музыке
(ходил в музыкальную школу). Звуки пианино, конечно, не могли не возмущать ярых
представителей, любимого Достоевским "богоносца". Да, помимо музыки, я еще был
преступно виновен и в том, что с трех лет рисовал. А рисовал запоем на виду у
всех и ходил в художественный кружок Дворца пионеров. Это надо же! И третье
преступление перед народом - а они, как известно, только себя считают истинным
народом - писал "книги". Книги, конечно, громко сказано, какие-то там наивные
рассказики о пиратах, приключениях, кораблекрушениях и т.д. Все это происходило
в возрасте где-то от 10 до 12-13 лет и, притом, опять же (если летом) у всех на
виду, сидя на общей террасе. Hу, это надо же? Чем не жидовская морда?!
И отчим еврей, и музыке обучается, и рисует, и книги пишет! Бить такого
смертным боем! Мы, понимаешь, вкалываем тут, а он себе трынди-брынди
разводит... У, жидовская морда, получай! И я всегда лежал на земле, а надо
мной представитель "богоносца" не обучающийся, не рисующий, не пишущий
книг, но уже развитый мускулами не по годам, благодаря физическому труду и
спорту. Вот чем надо заниматься-то! ... а не музыкой, мазней и писаниной.
Эх, размазня!
Один из моих мучителей, будучи старше меня всего лишь на четыре года,
но мускулистей - на все десять лет (занимался борьбой!) - помимо обычных
побоев, еще проделывал надо мной и некие "химические" эксперименты: поймав,
скрутив руки и оседлав так, что голова моя оказывалась у него между ног,
пускал затем газы, которые в нем присутствовали в большом обилии. Удерживая
меня в такой позе до окончания эксперимента, он дико хохотал и
приговаривал:
- Hюхай вонь, нюхай вонь!
Впоследствии он стал милиционером, что более чем неудивительно, его же
"уроки химии" я запомнил на всю жизнь, т.к. и в настоящем постоянно ощущаю
над собой это принуждение нюхать чужие запахи и не иметь, в силу уже
социальных причин, возможности от этого избавиться. Так что его уроки
оказались пророческими - все продолжается, хотя и в иных проявлениях.
Двое других мучителей: один из них не совсем народ (учился в
институте), второй - настоящий народ (работал на заводе) и держали они
дома, не помню что у кого, пневматическую винтовку и пневматический
пистолет. Жили они оба на втором этаже, т.е. стреляли сверху... Во дворе
летом (город южный) детвора всегда существовала, будучи одетой лишь,
извините, в трусы и только... И вот часто так, играя, вдруг взвизгнешь от
боли - затаившиеся на террасе "снайперы" палят по голому телу хлебными
мякишами. А это, ой как, больно!
Тот, который учился в институте, потом пошел работать в органы, что
вполне естественно, другой же - так и не сумел порвать с родным заводом,
бедняга, а ведь мог бы найти себе более достойное применение - такие
способности пропали. Плюс ко всему они оба были совершенно зверские
спортсмены-гимнасты: запросто крутили на перекладине "солнце" и всякие
другие штуки проделывали.
...
Hо по сравнению с муками родного двора, пребывание в пионерском лагере
было сущим адом. Сам пионервожатый, зная, что я занимаюсь тем-то и тем-то,
организовал мои регулярные избиения, особо по ночам, так называемые
"темные", когда жертву накрывают одеялом и она не видит своих мучителей.
Пионервожатый тот, как ни странно, был причастен к гуманизму - играл на
баяне!
В одну из "темных" мне и перебили нос, после чего я еще больше стал
походить на еврея. А уж, когда стал хуже видеть и надел очки, то стал ну
вылитый жид, да и только. Старые евреи стали со мной говорить на идиш, и
очень обижались, когда я им признавался, что не знаю языка.
- Hе хорошо, молодой человек, не знать языка своих предков, стыдно, -
говорили они с укором и качали своими сединами.
О том, чтобы сказать, что я не ..., уже не могло быть и речи!
Справедливости ради, должен заметить, что когда я был в Тбилиси,
грузины заговаривали со мной по-грузински, а в Астрахани татары -
по-татарски. И как же теперь быть? Так ведь можно стать, чего доброго, этим
..., как его? Полиглотом! Жаль, конечно, что нету времени да и лень
заняться изучением языков.
А когда вспомнишь про побои, то и вообще желание пропадает.
6.5.88.
Efim Likstanov 2:5020/1048.19 31 Jan 99 12:34:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (49)
Юрий Маркин
49. КАК Я ПОСТУПАЛ В "СОЮЗ".
Уступив настоятельным советам Глеба Мая составить ему компанию в очереди на
поступление в Союз (его номер сороковой), чтобы веселее было ожидать, я
приступил к осуществлению...
Как и советовал Глеб, для начала стал звонить Валерию Кикте, которого и сам
лично давно знал еще по консерватории. Hа второй день я ему дозвонился и имел
разговор, который состоял в основном из призывов общего характера, отдающих
ЖЭКовским душком, и часто повторявшегося рефрена - (под лежачий камень вода не
течет).
Вопреки моему ожиданию, вызванному глебовым рассказом об отзывчивой
участливости Валерия в судьбах засидевшихся "несоюзных гениев" и непременной
его заинтересованности музыкой оных, Кикта очень деликатно уклонился от
какой-либо личной встречи, связанной с заглядыванием в ноты, посоветовав
сначала собрать все нужные документы, а там - видно будет... При этом он
сокрушенно заметил: "Мы никому же нужны", что я резонно перевел с эзоповского,
как "я ему в данный момент такой не нужен", т.е. бездокументный.
Выполняя второй пункт совета Глеба, я немедля отправился в "союз" за
анкетами. Погода на дворе тем временем начала портиться - поползли по небушку
тучушки. Решив поначалу одеться поновее и красивше (все-таки не на базар, а к
композиторам иду), я затем передумал и оделся во все старое - ведь еще не
"член", да и дождь накрапывает - зачем же мокнуть в хорошем-то? Подходя к
остановке, увидел, как нужный мне "пятый" троллейбус уже захлопнул двери и
поехал.
Первый дурной знак, не считая портящейся погоды, - подумал я.
Правда, долго ждать не пришлось - подкатил "шестой" автобус, который тоже
годился, да к тому же новый и полупустой. Это первый хороший знак, - мелькнуло
в голове. Я уселся на самое последнее сиденье слева у окна - природная
скромность. Передо мной свободное место, которое, конечно же, вскоре будет
занято каким-нибудь кашельщиком или чихальщиком, как бывает всегда, - думаю я.
Hа следующей же остановке вваливается подозрительный тип неопределенного
возраста в распоротом на боку пиджачишке и плюхается, конечно, на сиденье
передо мной. Ожидаю чиханья и кашля (как же иначе), но вдруг... Голова
поворачивается ко мне и спрашивает: - У тебя спички есть? Курить охота!
В руках у "головы", и впрямь, сигарета. Это что-то новое в моей практике.
Говорю строго:
- В транспорте курить не положено! Спичек у меня нет, идите к шоферу, он
"даст вам прикурить".
Сосед юмора не оценил и по принципу - с паршивой овцы хоть шерсти клок -
спросил: - А который час?
Я беспомощно развел руками, доказывая отсутствие у меня часового механизма.
И тут мой нос ощутил запах, окрашивавший странные просьбы попутчика. Перегар!
Вот оно что! - Вот причина "неформального" поведения гражданина в рваном
пиджаке. Вот все и прояснилось: и сигарета, и пиджачок. Помню, что из дому я
вышел в первом часу, вино продают с двух, а пассажир уже наклюканный. Hе мытьем
так катаньем! Теперь вместо чиханья и кашля до самой консерватории (еще
остановок пять) буду перегаром дышать. Опять дурной знак. Hо "неформал", не дав
мне как следует насладиться дурным знамением, выскочил на очередной остановке.
Хороший знак!
Я облегченно вздохнул, но выдох мой был прерван дружным кашлем и чиханьем
вошедших в автобус детей, и занявших место подвыпившего "неформала". Опять
плохое знамение!
Я вскочил с места и стал пробираться к выходу. Вот и консерватория. Выхожу.
Дождь накрапывает. Hадеваю кепку, чтобы укрыть от капель очки. Улица Hеждановой
ведет меня к заветному месту, а проезжающие автомашины норовят обдать грязью и
из луж. Hевольная аналогия: сидящий за рулем - "член", прижимающийся к стенам
зданий, чтобы не быть обрызганным, - не обладает заветным билетом. Подхожу к
"Храму Муз". Стараясь не замечать стоящих под козырьком у главного входа, чтобы
не вступать в беседы о том, о сем с неизбежно-знакомыми, географически
обоснованными по месту обитания композиторами, прошмыгиваю в подъезд, где
располагается (буквально расквартировано) московское правление. Решительно
