тане, который при помощи радионита мечтает отправить на тот свет четвер-
тую часть населения обоих полушарий? Мы, кажется, тут все, за исключени-
ем шофера и журналиста, свободны от всяких предрассудков.
- Вы его видели, - сказал Циранкевич, - и теперь мы окончим то, что
начали в одном из помещений верхнего этажа.
Пальцы человека в охотничьей куртке забегали еще быстрее, ощупывая
фуражку, но лицо оставалось неподвижным.
- Это и мое мнение, - бросил он. - Как бывший офицер, я могу наде-
яться, что дело будет покончено одним выстрелом.
Капитан утвердительно кивнул головой. - Надеюсь, больше говорить не
о чем. Идем! - И, подняв револьвер, Циранкевич пропустил мимо себя прес-
тупника.
На пороге последний на минуту остановился. - У вас есть еще один
враг, более опасный, чем я. Не знаю, дьявол он или человек, но береги-
тесь, Гуд... Вы все стоите так же близко к концу, как и я!
С этими словами он вышел из комнаты и медленно по диагонали пошел
через квадратный зал в ту сторону, где чуть заметно белели окна, пропус-
кая слабый свет звезд. Стоя в дверях, я видел, как на каменных плитах
загорались мерцающие огненно-желтые пятна, быстро принимавшие голубова-
тый фантастический оттенок.
- Раз, два, три... четыре!.. - шепотом считал Гинтарас, и когда ска-
зал "семь", - прогремел выстрел, и следы разом оборвались среди пустын-
ного зала.
В моей старой записной книжке я нашел несколько строчек о последних
трех днях моего пребывания в лаборатории Гуда. Ниже я помещаю эти замет-
ки. 27-го мая. У меня только одна мысль и одно желание: скорее бежать
отсюда! Циранкевич сказал, что мы уезжаем через пять дней, но даже и
этот срок кажется мне бесконечным. Сегодня утром я едва не поддался ис-
кушению уехать в Тракай с каким-то автомобилистом, который при помощи
Гинтараса починял свою машину у ворот монастыря. Остается еще сто две-
надцать часов! Не знаю, чем наполнить это время, так как Гул и Циранке-
вич по целым дням остаются в лаборатории, а я, по просьбе профессора,
который стал до крайности подозрительным и все чего-то боится, должен
безотлучно сидеть в библиотеке, сохраняя от невидимого врага его драго-
ценные записки. Меня возмущает уверенность Гула, что все люди должны
считать за величайшую честь участвовать в его трудах над радионитом. Он
убежден, кажется, что я должен считать себя очень счастливым, волей-не-
волей служа этому демону разрушения.
28-го мая. Наконец я увидел или, вернее, услышал того неуловимого
врага Гула, о котором говорил убийца наших товарищей. Впрочем, может
быть, это была галлюцинация. Я не знаю, я ничего не знаю. Новая наука,
чудесное открытие Гула, его распадающаяся материя для меня так же непо-
нятны и непостижимы, как и таинственное, жуткое прошлое, которое смотрит
из всех углов этого здания, построенного из камней и мрака, окутайного
серой пылью, в которой все исчезает, и в которую все возвращается.
Сегодня за обедом я вспомнил, что забыл свой портсигар в лаборато-
рии, и спустился за ним в эту "колыбель радионита", как Гул называет
подвал. На рабочем столе профессора мерцал синеватый свет радиоактивной
лампы, похожий на свет яркой звезды в морозную ночь. Можно было усилить
его до блеска солнца, но я не знал, как это сделать. Печальный серый
сумрак сгущался в углах, не позволяя ничего различить в десяти шагах.
Неожиданно я услышал тихий мелодический звук задетой кем-то посуды.
- Кто там? - дрожащим голосом спросил я, стоя среди лаборатории.
Молчание. И потом чей-то едва слышный, слабый голос, который заглу-
шался шумом крови у меня в ушах, проговорил:
- Бегите отсюда! Я давно ждал случая сказать, чтобы вы уходили, по-
тому что я не хочу вашей смерти.
Мои глаза, привыкшие к темноте, различили у стены подземелья высокую
серую фигуру. Впрочем, может быть, это была только пыль и паутина. Я по-
думал, что у меня галлюцинация, вызванная постоянным страхом и напряже-
нием нервов.
- Там никого нет! - сказал я вслух, напрасно стараясь усилить свет
звезды, горевшей над столом. И добавил, почти уверенный, что меня никто
не слышит: - Я уеду через четыре дня!
- Будет поздно, - ответил тот же тихий голос. - Бог избрал меня сла-
бым орудием для сокрушения козней дьявола и слуг его. Я стар и долго жид
здесь, когда еще святое дерево бернардинцев цвело и приносило плоды. Те-
перь вертоград Господен опустел, здесь разливается адское пламя, но я
затушу его своими слабыми высохшими руками.
Слова звучали все громче и громче, но мой страх уже начал проходить,
как только я убедился, что имею дело не с фантомом, а с живым человеком.
Вероятнее всего, с каким-нибудь монахом, не пожелавшим покинуть монас-
тырь. Серая тень медленно двинулась из слабо освещенного пространства и
слилась с древними пыльными стенами. Мне наконец удалось осветить лабо-
раторию, но я никого не увидел. Был ли кто-нибудь здесь? Не схожу ли я в
самом деде с ума? Или, может быть, это древнее здание, в мрачных подва-
лах которого загорелся чудесный новый огонь, рождает видения, подобно
черной бездонной воде, в которую заглядывает солнце? Не знаю! Гулу я ре-
шил ничего не рассказывать. Он и без того кажется чем-то сильно встрево-
жен и жалуется на бессонницу.
29-го мая. Сегодня утром я нашел у своих дверей письмо на пожелтев-
шей бумаге, вложенное в грязный конверт. Оно без подписи, без обращения
и заключает десяток слов, написанных дрожащим неровным почерком:
"Приходите сегодня вечером к трем дубам, по дороге в Тракай, и там
увидите свет, победивший тьму". Я показал это странное послание Гулу. -
Вам надо пойти, - сказал он. - Я хорошо знаю это место. Там совершенно
открытый холм, на котором из трех дубов, упоминаемых в старинных леген-
дах и преданиях, остался только один. Возьмите на всякий случай револь-
вер, хотя, по моему мнению, вам ничто не может угрожать. Я полагаю, что
это пишет тот сумасшедший монах, который не зная, чем заполнить свое
время, по старой привычке следит за каждым шагом своих соседей. Погово-
рите с этой пыльной мумией, и, может быть, он избавит нас от своего на-
зойливого любопытства.
На этих словах Гула мои заметки обрываются и дальше идет ряд бесс-
вязных фраз, написанных под влиянием того ужасного события, которое про-
изошло в тот вечер.
Я отправился к "трем дубам" в то время, когда солнце скрывалось за
волнистой линией леса. В неподвижном ясном воздухе был разлит тонкий
аромат цветущего шиповника и полевых трав. Листья на вершинах деревьев
стряхивали последние золотые капли и нити, которые исчезали в голубова-
том спокойном сумраке. Дорога, покрытая теплой пылью, в которой недавно
погасли солнечные искры, делала множество поворотов, но я чувствовал та-
кую радость среди этого простора, что готов был идти без конца. Крутой
холм "трех дубов" поднимался на окраине болота, где в чаще тростника хор
лягушек робко и тихо начинал свою страстную песню. Старик-крестьянин в
синем жилете с медными пуговицами и в деревянных башмаках косил молодую
траву рядом с розовой водой, покрытой черным кружевом плавающих листьев.
Я заговорил с ним о погоде и все время смотрел на вершину холма, где в
неподвижном воздухе застыло исполинское дерево, при взгляде на которое
чувствовалось мощное дыхание бури. Впрочем, этот дуб с узловатыми скрю-
ченными ветвями сам был зеленым воплощением сокрушительной бури, возд-
вигнутым природой над мирной и тихой равниной. От двух его товарищей ос-
тались лишь серые пни, похожие на основания обрушенных колонн.
- Вы не знаете, что это за здание? - спросил я у старика, указывая
на бывший монастырь и желая узнать мнение окрестных жителей о лаборато-
рии Гула. Крестьянин снял шляпу и перекрестился. - Не советую вам подхо-
дить к нему близко. В молодости я был матросом и могу сказать вам, что
эта каменная громада - самый опасный риф, какой только существует от Ка-
ле до Клайпеды. - Чем же он опасен?
- Около него христианская душа так же легко погибнет, как судно без
руля, попавшее в буруны. Вы, должно быть, приезжий? - продолжал он, пе-
ременяя разговор.
Я боялся дальнейших вопросов, но старик вывел меня из затруднения,
высказав предположение, что я приехал в соседнюю деревню на свадьбу к
какому-то богатому хуторянину. Окончив косить, он поднялся за мной на
вершину холма и принялся показывать окрестности, подробнейшим образом
перечисляя имена всех владельцев хуторов, полей, лугов, рощ и садов на
десять километров в окружности. Сумерки сгустились, и небо заискрилось
алмазной пылью. Я с нетерпением слушал нескончаемую болтовню старика, не
спуская глаз с пустынной дороги. Крестьянин к моей досаде и не думал
уходить. Он уселся на землю и, набивая трубку, сказал:
- Звезд-то, звезд сколько! Говорят, что это-к урожаю... Боже мой!
Смотрите, что это такое! - закричал он вдруг.
Я быстро обернулся и увидел поток зеленоватого света, струившегося
вокруг черной громады монастыря. Призрачное пламя вырывалось снизу, из
той части здания, где помещалась лаборатория. Оно быстро поднялось над
крышей и, как хвост кометы, изогнулось в небе. Древние стены на моих
глазах плавились, таяли и обращались в сияющий серебристый туман, улета-
ли в бездонную высь. Явление это сопровождалось нарастающим яростным
свистом и шумом, похожим на завывание бури в ущелье. Внезапно налетевшая
волна невидимого прибоя сбросила нас на берег болота. Я на минуту поте-
рял сознание и когда поднялся на ноги, то почувствовал нестерпимую боль
в ушибленной руке. Прежде всего я увидел сломанную вершину дуба, который
продолжал еще грозно шуметь своими изуродованными ветвями, и над ним в
черном небе длинную полосу яркого голубого тумана, уносившегося к звез-
дам.
Вытирая с лица кровь, я пустился бежать к монастырю, не разбирая до-
роги, прыгая через канавы и путаясь в траве. По земле разливался слабый
свет, испускаемый обращенными в атомную пыль камнями, и при этом бледном
свете я, как в лунную ночь, видел остатки монастыря. По-видимому, ужас-
ное действие радионита было в самом начале остановлено предохранителем
Гула. Исчезла только южная пристройка, где находится лаборатория, ос-
тальная часть здания лишь изменила свои очертания, стала ниже и массив-
нее, так как рухнули все башни и обвалилась часть крыши. Наконец, еле
переводя дыхание, я вбежал в раскрытые ворота и остановился на берегу
пруда, появившегося в том месте, где произошел взрыв. Вода из озера в
парке хлынула в образовавшуюся глубокую яму и заполнила ее до краев. На
гладкой поверхности среди густых теней отчетливо блестело изображение
новой кометы. - Гул! - закричал я и прислушался. Нигде ни звука. -
Гул!.. Циранкевич!.. Никто не ответил.
Я поднял голову и посмотрел на небо. Голубоватое мерцающее пятно
быстро уменьшалось. Оно уже не затмевало звезд, и его спокойное сияние
растворялось в трепетном сумраке весенней ночи. Я неподвижно стоял, пока
оно не превратилось в звезду первой величины, и потом медленно пошел по
дороге в Тракай.
