поганые.
Он так ошалел от страха, что вдруг вынул из-под подушки шашки и стал сам
с собой разыгрывать партию - рядом, на ночном столике, кряхтя и
отхаркиваясь. Но какие-то призраки все время одолевали его; ему казалось,
что из угла кто-то выходит, высокий и большой, и строго грозит ему пальцем;
наконец, он ошалело отвалил голову на подушку, всматриваясь широко
открытыми, оцепеневшими глазами в раздвигающуюся тьму...
А на утро, после сна, произошло что-то совсем несусветное и дикое;
соскочив с постели в одном нижнем белье Андрей Никитич заявил, что он умер и
превратился в курицу. С необычайной для его болезни резвостью он поскакал во
двор, размахивая руками и надрывно крича: "Кура я, кура... ко-ко-ко... Кура
я, кура!" Сначала никто не принял все это всерьез, хотя многие застыли.
Подошедший к тому времени врач, прощупав пульс и выслушав тело старичка,
сказал, что опасность миновала, кризис кончился и Андрей Никитич идут на
поправку и что он - врач - очень поражен этим... Старичок же упорно молчал.
А за завтраком - во дворе - все были потрясены: Андрей Никитич соскочил
со стула и махая руками, как крыльями, с воплями "ко-кок-ко" бросился к
зерну, которое клевали несколько куриц. Распугав кур, он встал на
четвереньки и начал как бы клевать зерно. Тут же подбежал Алексей; старичок
приподнял лицо и Алеша ахнул:
это уже был не Андрей Никитич.
От прежней доброты и других христианских атрибутов не осталось и следа;
на Алешу глядело совершенно другое, новое существо; лицо его заострилось и
приобрело мертвенный, восковой оттенок; маленькие глазки глядели злобно и
недоверчиво.
Чувствовалось, что Андрей Никитич внутренне порывается прыгнуть на
четвереньках в сторону, как прыгнула бы курица в его положении, но не делает
этого только из-за отсутствия опыта.
- Ну что вы, отец? - пробормотал Алексей и, взяв его, сразу осевшего, под
руки, подвел к обеденному столику.
Странно было, что старичок совсем ничего не говорил по-человечески, кроме
давешних слов, что он курица.
- Наступает пора превращений, - злобно произнесла Анна чьи-то
предсмертные слова.
Днем старик совсем околдовал своим поведением всех окружающих; дед Коля
ушел от него в баню; Клавуша же схватила было на него метлу, настолько
старичок убедил ее, что он - курица; широко расширенные глаза Милы смотрели
на него с чердака; впрочем девочке казалось, что вместо Андрея Никитича по
двору носится колесо.
Один Алеша пытался завязать с отцом разговор. Он поймал его, когда
старичок, спрыгнув с забора, сидел верхом на пне.
- Рассуди философски, папа, - увещевал его Алексей, присев на травку, -
ты твердишь всем, что ты курица, значит ты это сознаешь; ты мыслишь;
следовательно ты мыслящее существо, а никак не курица. Курицы не рассуждают.
Но Андрей Никитич глядел на него пугающе недоверчиво; почти зверем. И
вместо того, чтобы возразить сыну логически, прыгнул на него с криками:
"Ко-ко-ко!" и пытался заклевать его носом.
Клава разняла возившихся людей. Было такое впечатление, что Андрей
Никитич не узнал собственного сына.
На второй день такого нелепого поведения Алексей совсем расстроился.
- Ну что с ним теперь делать?! - изумленно спросил он у Клавы.
- А не прикидывается ли он? - вмешался подслушивающий дед Коля и
осторожно повел большими ушами.
- Не звать же психиатра, - после некоторого молчания сказала Анна.
- Глупости, - бросила Клава. - Будем запирать его на день в сарай, чтоб
не прыгал по заборам и не расшибся. Небось остынет.
И она пошла в дом, облапив подвернувшийся столб. Андрей Никитич же
очутился в сарае.
XIII
Вечером Алексей пришел к Анне в комнату чуть не со слезами.
В той среде, к которой принадлежала Анна, жизнь и метафизика означали
одно и то же; жить значило пропитать своим потусторонним видимую жизнь;
поэтому любовь здесь не раз сливалась с признанием внутреннего мира и
последнее не было простой добавкой к любви, молчаливым соглашением.
Алеша не принадлежал полностью к этой среде; он тянулся к ней и
одновременно страшился ее; но он был влюблен - долго и безответно - в Анну,
влюблен частью из-за ее загадочности и принадлежности к этой темной,
иррациональной среде.
Сегодня, кроме того, он хотел доказать в лице Анны всем этим странным,
взявшим на себя слишком многое, людям, что твердая вера в Бога по-прежнему
является единственной крепостью человека посреди всего этого метафизического
хаоса, среди этого листопада смертей, нелепых машин и выверченных мозгов.
Этим он хотел и укрепить свою веру и поднять себя в глазах Анны. В конце
концов больше любви ему важно было признание. Признание своей ценности.
Поэтому, к тому же взвинченный идиотским превращением отца в курицу, он
сразу же начал с Бога, с необходимости веры в Него и даже с
целесообразности.
Анна, погладив себя по оголенной ножке, отвечала на этот раз резко и даже
озлобленно. Ее ноздри чуть раздулись, а глаза блестели от охватившего ее
чувства самобытия и сопротивления - сопротивления этим идеям.
Она говорила о том, почему ей не нравятся обычные религиозные системы:
они исчерпаны и ставят предел метафизической свободе, в то время как дух уже
давно вырвался в новую, неведомую сферу; более древний эзотеризм
притягательнее сейчас, так как он предполагает большую свободу исследований
и метафизических путешествий; нужен другой способ проникновения в
потустороннее...
- Наконец, обычные религии слишком односторонни, - взорвалась Анна, - в
то время как в метафизике нужен сейчас радикальный переворот, вплоть до
уничтожения старых понятий и появления новых - может быть еще более
"абсурдных" - но тем не менее символизирующих наше состояние духа; и именно
она - сама метафизика, сама религия - должна сделать этот переворот...
потому что все иные, прошлые перевороты не относились к делу, так как
подменяли метафизические ценности понятиями из несравнимо более низких
областей, и таким образом замена была нелепа и вела только к отрицательным
последствиям... Нужен таким образом подлинно религиозный катаклизм, - опять
воспалилась она, - ...мир расширяется и наше метафизическое предчувствие
вместе с ним; современные религии способны только сужать наше представление
о мире, ибо это лишь искаженные тени некогда великих религий...
Алексей был совершенно подавлен и растерян; интеллектуально его наиболее
ущемили слова о пределе метафизической свободы; эмоционально - упоминание о
том, что сильные духом, мол, пускаются в неизвестное, страшное,
потустороннее плаванье.
Но он все же вдруг возразил:
- Итак, вы говорите, что это искаженный путь, профанация, что ключи к
истинному христианству потеряны... Почти... Даже значения слов сейчас уже не
те, какие были тогда... Но что, если ключи будут снова найдены... Пусть
среди немногих...
- Тогда, конечно, иное дело, - как-то спокойно ответила Анна. - Но
интуитивно я чувствую, что это - не для меня. Как другие наши - не знаю...
Хотя почему " нет", может быть... Относительно некоторых... Все настолько
чудовищно и запутано, до невероятия...
Где-то в окно появилось ничего не выражающее лицо Милы с широко
раскрытыми глазами. На что она смотрела? ...Алеша сидел в углу у печки; Анна
же чуть возбужденно ходила по комнате; выл ветер... за стеной пела свои
нелепые песни Клава.
- Ты целиком на стороне Падова и его друга Ремина... И этого кошмарного
Извицкого... - пробормотал Алексей.
Анна пропустила его слова; закурив, она молча смотрела в окно, в котором
уже исчезло отсутствующее лицо Милы.
- Ну, хорошо, - опять собрался с духом Алеша, - пусть многое закрыто для
нас...
Лишь малая часть всего, высшего, сказана людям, да и та плохо понята...
Но Бога, Бога-то вы куда денете?.. Я говорю сейчас не о Боге определенных
религий, а о том, неведомом?!
- Бога! - произнесла Анна. - Ну что ж я могу сказать тебе о Боге.
- Нет, ты ответь, почему ты... именно ты... вне этого, а не вообще! -
вскричал Алексей.
- Бог это, конечно, нечто другое - начала говорить точно сама с собой
Анна, у которой на душе вдруг стало спокойно. Сбросив туфли, она калачиком
устроилась на диване. Слышно было как во дворе редко, но пронзительно кричит
дед Коля, обращаясь к сараю, где второй час кудахтал Андрей Никитич.
- Вообще, - продолжала Анна, - если забыть некоторые прежние атрибуты
Бога, особенно такие, как милосердие, благость, и тому подобные, и поставить
на их место другие, жуткие, взятые из нашей теперешней жизни, то есть из
реального действия Бога, то может получиться такой Бог... с которым
интересно было бы как-то встретиться на том свете... Может быть нечто
грандиозное, чудовищное...
Совсем иной Бог, который если и снился нашим прежним искателям истины, то
только в кошмарных снах.
- Дьявол, а не Бог. Вот какой замены вы хотите, - выдавил из себя
Алексей.
- Мы не хотим, а видим, - отвечала Анна. - Бог, но другой... Уже по-иному
непостижимый... Цели которого полностью скрыты от человечества... Не
связанный с моралью.
- Одно голое сатанинство, - с отвращением проговорил Алеша.
- Но в конце концов лучше переход от идеи Бога к дальнейшему... Лучше
абсолютная трансцендентность, - добавила Анна.
- Или еще более...
- Уж не Глубев ли с его тотальным бредом в качестве новой религии?! С его
религией Я?!
- Не знаю, не знаю... Мы пока ищем...
- У Глубева хоть есть его бред, - взвизгнул Алеша, - а у вас ничего
нет... Кроме отчаяния!
Анна даже расхохоталась.
- А что есть у вас, современных верующих? - ответила она.
- Маленький слабоумный метафизический комфорт... Пародия на золотой
сон...
Лаборатория для создания хорошего душевного настроения... Бессмертие
ничтожеств... Да пойми ты, Алеша, - спохватилась она, не желая его обидеть.
- Нам нужно право на поиск. Пусть даже перед поиском будет великое падение.
- Великое падение, в котором, разумеется, находитесь ты, Падов, Ремин и
Извицкий, - прервал Алеша.
- Что ты все переходишь на личности? - произнесла Анна.
- Мы же говорим об идеях... Пусть даже не мы участники этого великого
падения, хотя я уверена, что мы... Пусть другие, неважно... Но за великой
катастрофой взойдет новая вера... Может быть, даже Глубев - (Алеша злобно
расхохотался). - Может другое... Не знаю...
- Это все падовщина, падовщина, - исступленно бормотал Алексей. - Но
ответь мне наконец, ответь, что тебя, именно тебя... так отдаляет от Бога!?
- Если Бог - нечто, что вне "я", то отвечу тебе: бездонная любовь к
себе...
Кроме того, мне не нравится, когда на ту силу, которую ты назвал Богом,
пытаются надеть белый намордник, как это делаете вы, - чуть устало ответила
Анна и пересела на стул. - Потом я люблю этот таинственный, черный мир, куда
мы заброшены, - проговорила она словно размышляя вслух, - а само понятие о
Боге - это уже что-то данное, мешающее крайнему, отчужденному от всего
человеческого, поиску в трансцендентном... Кроме того, я ощущаю мир, как
игру чудовищных, отделенных, потусторонних сил... Бог - это очень скромно
для моего мироощущения... Нам надо сверхтайны, свободы, даже бреда -
метафизического.
- За бессмертие души-то вы все цепко держитесь,- прервал Алеша. - Дрожите
за свое "я"... А Бог уже вам стал ненужен... Или превращаете Его как делает
Падов, в какое-то непостижимое чудовище... Чтобы пугать им друг друга...
Но в это время дверь настежь распахнулась и в комнату кубарем влетел
вырвавшийся из сарая Андрей Никитич.
