в воде.
На один миг Федору даже показалось, что она знает об этом столько, что по
сравнению с этим его опыт как лужица по сравнению с озером. Так ловко и
уверенно говорила Анна. И в то же время какие-то подсознательные токи
доходили от Анны до его отяжелевшей души. И из интереса чем же кончится этот
разговор и что вообще в дальнейшем может сказать ему Анна о смерти - Федор
не встал с места, не зарезал Анну, а остался сидеть, уставив свой тяжелый,
неподвижный взор на маленькой, подпрыгивающей в такт разговору туфельке
Барской.
Они проговорили в том же духе еще около часа.
- Неужели вас действительно так интересует потусторонняя жизнь?! -
спросила Анна.
Может быть впервые за все свое существование Федор улыбнулся.
Его лицо расплылось в довольной, утробно-дружелюбной, по-своему
счастливой, но каменной улыбке. Он вдруг по-детски закивал головой.
- Мы, интеллигенты, много болтаем, - начала Анна, пристально глядя на
Федора. - Но не думайте, лучшие из нас могут также все остро чувствовать,
как и вы, первобытные... Хотите, Федор, я познакомлю вас с людьми, которые
съели в этом деле собаку... Они знают ту жизнь.
Соннова мучила темная голубизна Анниных глаз. Но это предложение
заволокло его.
Он почуял мутное влечение к этим людям.
Встал и опять заходил по комнате.
- Значит, дружбу предлагаете? Ну что ж, будем дружить, - угрюмо сказал
он. - А как ежели с тобою переспать? - вдруг выбросил он.
- Иди, иди. Не приставай ко мне никогда. Лучше занимайся онанизмом, -
сухо вспыхнула Анна.
- Без трупа тяжело, - сонно проурчал Федор. - Ну да ладно... Я не
бойкий...
Плевать...
- Фединька, Федюш, - раздался вдруг за дверью тревожный, но сладенький
голос Клавы.
Дверь приоткрылась и она вошла. Несколько оторопев Клава вдруг умилилась.
"Вот Аннушка жива! Вот радость-то!!", - тихо проурчала она себе под нос,
всплеснув руками.
- Федуша, иди, иди к себе. А то еще поженешься... на Анненьке... Хи-хи...
И чтоб, к ней не лезть... дурень... дите, - прикрикнула она на Федора,
вздрогнув своим пухлым телом.
Федор вышел.
- Вы, Аня, не обращайте на него внимания, - опять умилилась Клава,
кутаясь в платок. - Он у меня добродушный, но глупый. И зверем иногда,
глядит по глупости.
Но Анна и так не обращала на Федора особенного уж внимания. По-видимому у
нее было кое-что поважнее на уме.
Но на следующее утро, когда Федор, угрюмо дремлющий на скамейке во дворе,
попался ей на глаза, он снова заинтриговал ее.
-Знаете, Федор Иванович, - сказала она с радостным удивлением глядя в его
жуткие, окаменевшие глаза, - я сдержу свое слово. И познакомлю вас с
действительно великими людьми. Но не сразу. Сначала вы просто увидите одного
из них; но знакомство будет с его... так сказать... слугами... точнее с
шутами...
Это забавные людишки... Повеселитесь... Для нас они шуты, а для некоторых
- божества... Но поехать надо сейчас, в одно местечко близь Москвы!..
Поедете?!
Федор промычал в ответ.
Через полчаса они уже были у калитки. Бело-пухлое, призрачное лицо Клавы
мелькнуло из кустов.
- Федор - ни-ни! - быстро прошептала она брату. Соннов согласно кивнул
головой.
IX
Ехать нужно было на электричке. Две по жути непохожие фигуры подходили к
станции: одна - Федора: огромная, сгорбленная, аляповато-отчужденная, как у
сюрреального вора; другая - Анны: изящная, маленькая, беленькая,
сладострастно-возбужденная неизвестно чем.
Одинокие, пьяные инвалиды, сидящие на земле, провожали их тупым взглядом.
Даже в набитом поезде на них обратили внимание.
- Папаня с дочкой в церкву едут... Венчаться, - хихикнула слабоумная, но
наблюдательная девочка, примостившаяся на полу вагона.
Федор с ошалело-недовольным ликом смотрел в окно, словно его могли
заинтересовать мелькающие домишки, заводы, пруды и церкви.
Анна чуть улыбалась своим мыслям.
Сошли минут через двадцать. И сразу же начался лес, вернее парк,
безлюдный, но не мрачный, похотливо-веселый, солнечный.
Анна провела Федора по тропинке и скоро они очутились около поляны; в
центре ее было несколько человек мужского пола...
- Садитесь, Федор Иванович, здесь на пенек и смотрите, - улыбнулась ему
Анна. - Увидите представление.
И оставив его, она направилась к этим людям. Их было всего четверо, но
Анна стала разговаривать с одним из них - астеничным, среднего рода, чуть
женственным молодым человеком в белой рубашке лет двадцати восьми. Очевидно
она что-то рассказывала ему о Соннове, и он смеялся, даже не глядя в сторону
недалеко расположившегося Федора.
Человек в белой рубашке вдруг сам присел на пенек; у ног своих развернул
сверток с холодной закуской и бутылью сухого вина. Анна прилегла рядом.
Молодой человек повязал себе на шею салфетку и разлил вино по стаканам.
Вдруг он хлопнул в ладоши - и остальные три человека: один - приземистый, но
крупный, с бычьей шеей и непонятно-дегенеративным лицом, второй - высокий,
тоненький, извивный, а третий - изящный, белокурый, как маленький Моцарт, с
воем бросились в сторону, к дереву, где лежали какие-то сумки и сетки.
Набросившись, они стали что-то вынимать из сеток. К немалому удивлению
Федора это оказались: два щенка, котята, птички в клетке и еще какая-то
живность...
Тот, кто был с непонятно-дегенеративным лицом, схватил щенка и,
вцепившись, перекусил ему зубами горло... Тоненький, присев, сделал какие-то
нелепые, похожие на ритуальные движения и вынув иглу, стал выкалывать
котятам глаза.
Белокурый же, спрятав личико на нежной груди, покраснев от усилия,
пинцетом расчленил птенчика. Молодой же человек в белой рубашке сидел на
пеньке и, отпивая сухое вино, плакал.
По всей поляне несся визг животных и урчание людей.
Тоненький так двигал задом, как будто он онанировал.
Приземистый, оторвав одному щенку голову, принялся за другого: он
продалбливал ему череп сапожным инструментом.
Белокурый же, озабоченный, так ретиво уничтожал птиц, что кругом - по
ветру - носились перья. Всем им это занятие видно приносило огромное
наслаждение. Через несколько минут все сумки были опустошены...
Анна зааплодировала.
Двое молодых людей возвращались обратно: позади них была лужа крови и
расчлененные конечности. Третий же - белокурый, таинственный, как Моцарт - с
радостным визгом носился по поляне, воздевая руки к небу...
Приземистого, когда тот подходил, Федор успел получше разглядеть. Он
действительно имел свирепый вид: это было низенькое, крепкое существо лет
двадцати пяти, с широкой грудью и длинными, волосатыми руками; кроме
выделяющегося непонятно-дегенеративного лица поражал также его отвислый зад.
Тоненький же - его одногодка - наоборот был очень нежного сложения, и к
тому же робок и застенчив; он все время краснел и глаза прятал внутрь себя,
под лоб, словно они были неземного цвета...
Друг Ани, перестав плакать, неожиданно перешел на разгульно-истерический
хохот и ударил палкой приземистого. Тот поджался, как собака.
Аня продолжала о чем-то весело болтать со своим приятелем; подошел Федор.
- А вот и наш коллега. Из самых глубин народа. Этим и интересен, -
представила Анна Федора. Анин друг рассмеялся и похлопал Соннова по животу.
- А я Падов Анатолий, - представился он. Никогда еще с Федором так не
обращались; но его тянуло к этим людям и он молчал, поводя мутным взглядом
по затихшей лужайке.
Анна представила и "шутов".
- Пырь, - назвал себя приземистый.
- Иоганн, - назвался тоненький.
В это время подскочил изящный. Сквозь его бледное, красивое лицо виделось
его второе личико, изъеденное серой смертью; оно чуть дрожало от
наслаждения.
- А этот у нас меньшенький, Игоречек. Ему двадцать один годик, - ласково
вымолвила Анна и потрепала меньшего по волосам.
Ее друг, Анатолий Падов, - движения у него были быстрые и веселье полное,
но нервно-истерическое, - отозвал ее в сторону. Потом, махнув рукой, пошел в
лес.
Анна подошла к Федору.
- Толя отдохнул и хочет быть один, - ласково сказала она. -Так что, Федор
Иванович, пока я вас познакомлю, так сказать с галеркой... И вам ведь,
наверное, надо развлечься. Эти как раз пригодятся... Простые ребята. Кстати,
нельзя ли взять эту компанию к вам в дом... На день-два...
- Берите всех... Клавуша дозволит, - прорычал Федор.
И компания двинулась к станции.
Впереди шли Соннов и Аннушка. Садисты трусили чуть позади.
- Неплохо и пообедать, - неторопливо проурчал Пырь.
- А ведь действительно, - обрадовалась Аннушка. - Господа, здесь кажется
недалеко есть обвалившийся ресторанчик.
(Федору понравилось, что она называла всех "господами". Видимо это было в
обычае.) Ресторанчик походил на столовую для разведения мух.
- Ничего, зато в тепле и не в обиде. У Бога под крылышком. Так-то, -
ворковала Аннушка.
Все расселись за липким, безжизненным столом. На Барскую напал стих и она
непрерывно болтала. "Девка... Треплива... А ум есть", - отхлебывая суп,
вспоминал Федор некоторые Анины высказывания.
- Вы знаете, Федор, - попивая винцо, болтала Анна, - я ведь все-таки
женщина и поэтому не всегда думаю о смерти... Сейчас, например, я хочу быть
ребенком...
Просто ребенком... Шаловливым ребенком на краю вулкана... Вот я вам
объясню про Пыря, - и она указала на приземистого. - Он - свой человек... Не
смотрите, что у него такие свирепые черты лица, это от размышления... Пырь,
покажи петлю.
И Пырь, приоткрыв рваную полу пиджака, робко показал мощную веревочную
петлю.
- Видите, как он смущается, - продолжала Анна. - Пырь применяет эту петлю
только против людей. Он ненавидит их лютой ненавистью. Однажды в Москве он
пришел с этой петлей на утренний киносеанс. Народу почти никого не было и он
сел позади жирной, обожравшейся домохозяйки, которые урывают время между
очередями в магазинах, чтоб посмотреть картину. Когда погас свет и началось
представление, Пырь накинул на ее жирную шею петлю и затянул... Ха-ха...
Животное захрипело и стало топать ногами. Пырь почему-то бросил все и
незаметно вышел из залы, а животное, хоть и не задохнулось, но совсем
одурело от ужаса и непонимания, и, когда Пырь оказался на улице, уже
подъезжала скорая помощь...
Так за легкой, веселой беседой прошел обед.
Когда шли к станции по широкой, пыльной улице, с низенькими, образующими
свой потный мир домиками, Анна сказала, указав на тоненького.
- Иоганн у нас скрипач. Любитель романтической музыки. Тоненький
застеснялся.
- Ну а Игорек, - добавила она, обласкав меньшего, - совсем особая статья.
Федор поворачивал свою грузную голову то к одному, то к другому...
На подходе к Клавиному дому, Аня улыбалась: "сегодня я неплохо
отдохнула", - подумала она.
Х
К вечеру, после основательной передышки, все высыпали во двор. Со своей
половины даже выползли обременные несуществованием Лидиньки - дед Коля и
девочка Мила. С ничего не выражающим лицом Мила присела в траве у забора и
забормотала. Вокруг нее чирикали птички. Дворик, огражденный высоким забором
и домом, был как заброшенный, распадочно-уютный мирок.
Кругом росла полуживая, нагло-чахлая травка; три изрезанных деревца
смотрелись как галлюцинации ангелов; по углам торчали скамейки, нелепые
бревна с корягами.
В центре - замалеванный, искалеченный человеческими прикосновениями стол,
опять же со скамейками.
Кто-нибудь посторонний мог бы ожидать, что сейчас начнется взаимное
сближение.
Все-таки в ресторане все были вместе.
Но вдруг все действия приобрели отсутствующе-разорванный характер.
