Убийца. Во-первых, не все! Сначала нужно убить собаку, а на
это не каждый способен. А во-вторых, не помню, ну не помню,
чтоб кого-то спасал. Премьер. Да, странно. Может, поступок
какой? Подумайте хорошенько, а то как-то не вяжется. Квитаний.
Да нет. Все вяжется, раз отпустили. Ладно, думай! Наци. А у
меня, между прочим, тоже есть книжка. (Вскакивает с кресла и
показывает всем книгу). Леонардо (к Наци). Людоед! Людоед!
Наци воровато оглядывается и суетливо забирается в свое
кресло.
Барроу (подходит к Наци, берет книгу в руки и читает). «О чуме
крупного рогатого скота. Всеволодов. Тысяча восемьсот сорок
шестой год». (Обращается к Наци.) Думаешь, с датой выпуска
опечатка? Ровно на сто лет? (Отворачивается от него.) Идиот.
(Делает несколько шагов в сторону Маргарет.) И эта сельская
телефонистка… туда же, танго! Взялась, так доводи до конца!
(Отходит на место.) Славка (задумчиво). А у меня был человек.
Я спас его. Квитаний Мальчик. какой-нибудь? Где, кстати, он?
(Оглядывается, ища глазами.) Не случайно же он здесь.
Режиссер, как я погляжу, не дурак. Да и на войне всякое
случается. Вот тебе и увязочка. А? Мастерство! (Пристально
смотрит на Маргарет, та отворачивается. Барроу качает головой,
словно желая сказать: «Ну, тупица!» Но не решается.) Славка.
Нет. Врага пожалел. Хозяин одного хутора много сербских семей
выдал – в горах прятались. Детей их на огне жарили. Сам видел.
Жена его выбежала, за колени мои ухватилась. Руки как тиски,
аж больно стало. Что-то про детей причитала. Хочу
освободиться, а не могу. И не потому, что она держит, а во мне
что-то происходит. Ненависть горит, а на нее смотрю – пальцы
не слушаются. Будто и не я это. Не могу убить его, и все.
Отпустил, женщину жалко стало. Он меня и выдал. Так-то.
Барроу. Н-да… Все решает Он (указывает пальцем наверх) и
предавший Его ангел. Христос и Иуда. Премьер. А потом не
мучались? Ведь он же ваших товарищей еще сколько раз... Им бы
жить да жить! Не пожалели? Маргарет. Да как же вы не поймете!
Вот вы сказали: «Будто и не я это». Так в это мгновение именно
самим собой вы и были, только таким, каким вас родила мать.
Это потом мы цепляем всякую грязь и мерзость. До такой
степени, что и себя не узнаем. (Обращается к остальным.) Это
душа его была, та, первозданная, а она по-иному не может. Этим
и прощен он! Славка Жалел ли об этом? Не помню, не успел.
Убили меня. (Резко поворачивается, уходит в сторону.) Убийца
(вслед). Нет, нет! Сначала тебе отрубили руки! Премьер. Да
помолчите вы! (Задумывается.) Что же получается, и своих можно
отдать ради чего-то, и это что-то выше и важнее, чем первое?
К нему подходит Франсуа. Кисти рук сомкнуты замком на груди. С
удивлением смотрит на него и медленно обходит. Тот
поворачивает за ним голову, недоумевая. Франсуа (задумчиво).
Своих. Свою. Я сжег свою любимую. Барроу. Ну вот, и этот
заговорил. Ну расскажи, как ты готовил свой главный шашлык.
(Хохочет.) Или гриль? Наш парень! А чего трясешься-то, как
кобель на помойке?
Славка подлетает и резко бьет Барроу в лицо. Тот падает.
Подскочившие Сток и Мотоциклист, у которого перерыв в ходе, с
криком «Прекратите!» разнимают их. Барроу встает, вытирает нос
и зло смотрит на Славку.
Барроу. Ну погоди, гад. Квитаний (обращается к остальным). Вы
только посмотрите, ничего не изменилось за века! Ни
преступление, ни наказание. Вот бы Федора Михайловича сюда!
Вот уморился бы! (С интересом оглядывает окружающих.) Ха!
(Хлопает в ладоши.) Попались! Я имел в виду этого крестьянина,
а не их. (Показывает на Барроу со Славкой. Обращается к
Славке.) А плетьми было бы лучше. И эффективнее. Проверено!
Раб (быстро, с ненавистью глядя на него, проходит мимо и зло
говорит). Камнями не хуже! Хотя нет. Ума-то, я вижу, не
прибавилось… За века точно ничего не изменилось. Франсуа. Я не
знал, что это она. Лицо было закрыто покрывалом. Думал, что
ведьма. Их много тогда жгли на кострах. Наци. Так обычно и
бывает. (Все оборачиваются к нему.) Они на этом и ловят.
Франсуа (испуганно). Кто? Наци. Демоны, демоны, дорогой.
Сначала ведьму, по вашему мнению, недостойную жизни, потом
насильника или убийцу. (Кивает на Убийцу.) Врагов своего
народа тоже можно. А потом людей, и толпами, толпами...
Барроу. Прекратите! (Подходит к его стулу и толкает за
спинку). Наци (приходит в себя). Извиняться не буду. Вины
перед вами нет. Премьер. Это как посмотреть. Вы научили
уничтожать человека в промышленных масштабах. На поток, так
сказать, поставили. Попадись вы тогда в руки Иосифу, он бы
живьем вас разорвал. И следовало бы. Барроу. Бросьте! Просто
пришло другое время, технический прогресс шагнул вперед. А он
воспользовался его достижениями для своих целей, отсюда и
масштабы. Впрочем, разве это масштабы? Наци. Вот, вот.
Премьер. Какими достижениями? Сжигать людей в печах можно было
и в Древнем Риме. (Кивает в сторону Квитания.) Однако это и в
голову им не приходило. Цель уничтожить человека по внешнему
признаку до него никем не ставилась. А он что плетет здесь?
«Насильника, врагов народа». Урод. Таких мочить надо, и
желательно как можно раньше, при первом самостоятельном
посещении туалета. Маргарет. Как же вы опять не понимаете! В
нем просто демонов заговорило больше, чем в каждом из нас. В
каждом! Ему не повезло. Он слабый и не мог им сопротивляться,
как мы. Ведь в ваших словах ненависть, а значит, какие-то
демоны вами уже овладели. В каждом их легион. А он был еще и
при власти. Несчастный. На его месте мог оказаться любой. Наци
(с воодушевлением). Да, да, любой! Любой! Артур. Да что вы тут
комедию разыгрываете? (Показывает в зал.) Они в конце концов
пришли смотреть драму! Зайдите на сайт «Враги человечества».
Он же там первый! Какие демоны! Премьер. Полностью согласен.
Посмотрите на него: он даже не сожалеет о содеянном! Наци
(говорит медленно и четко, сидя и раскачиваясь всем телом). Вы
не правы. Я уже близок к этому. Ведь я в аду. Вы знаете, что
такое ад? Премьер. Ад вы устроили детям Освенцима. А сами еще
в предбаннике. Не придумано таких мук, которые я назвал бы для
вас адом. Наци (сокрушенно). Может быть, может быть. (Вдруг
поднимает голову и потрясает указательным пальцем.) Но детей я
любил! Да, да, любил! Ведь если не видеть, как они умирают, то
можно любить. И не только детей. Например, в Альпах. На
курортах. Я тоже там бывал. Есть, в конце концов, кинохроника
(разводит руками). Можно и жалеть, и заботиться о близких.
Если не видеть тех, убитых. А я ведь не видел. Разве это хоть
как-то не оправдывает меня? Ну хоть как-то? (Оглядывает всех).
Вот другие, там на месте, они ведь видели, что делают. Разве
они лучше меня? А я почему-то первый в списке? Несправедливо.
(Качает головой.) Ведь любая власть только отдает приказы, а
другие убивают, убивают, убивают…
Сток снова толкает спинку стула. Наци замолкает.
Маргарет. Именно так мы все и поступаем. Если не видеть горе
других, то и помогать не надо. Просто некому. Мы ведь не знаем
о них. Если не видеть убитых по твоему приказу, если не
слышать стоны матерей по детям, умершим в страшных муках от
наркотиков… (Поворачивается к Премьеру.) Если не смотреть в
глаза их дочерям, изнасилованным подонками, которые
насмотрелись вашего телевидения, если не слышать рыдания по
замученным вашими околоточными в их собственных застенках… Ну,
просто не реагировать публично… А если вообще заткнуть уши, то
и о бездомных не услышишь. А вы: девальвация целей, деньги и
успех! Так что хуже? (Премьер отворачивается и отходит.)
Барроу. А если плавать все время на яхте? На самой большой в
мире? Маргарет. А если плавать все время на яхте, то и обо
всех злодеяниях мира не узнаешь. И в своей вине, во всем
происходящем не убедишься. И будешь тогда, как этот (указывает
на Наци), вот так же сидеть, а сидеть будешь неизбежно, и
бормотать: «А я ничего не знал, ну хоть как-то это оправдывает
меня?» Жалкое зрелище. Премьер. Да, пожалуй, вы правы.
Квитаний (обращается к Премьеру). А ведь мы с вами чем-то
схожи. Вы так же, как и я, раздаете все своим и перестали
подчиняться Сенату, то бишь как у вас он называется? Только
помните, ваши… то есть мои... легионеры сами забили меня
камнями. Барроу. Я ему это уже говорил! Артур. Как сказал
Ришелье, предательство – всегда вопрос времени. Премьер. Я
знаю, но я-то раздаю все моему народу. Барроу. Многие верят.
Квитаний (ухмыльнувшись). Многие верят. (Несколько секунд
молчит.) Впрочем, даже если так, подобными темпами надолго не
хватит. Премьер. Какими темпами? Квитаний. Я имею в виду
письмо Капицы Сталину. Помните атомный проект? Оно сыграло
решающую роль. Правда, мало кто об этом знает. В письме он
убеждал выпустить из лагерей ведущих ученых. Я помню дословно!
(Встает, вытягивает вперед руку и тычет пальцем в какую-то
точку.) «Для того, чтобы выиграть скачки, нужны рысаки. А
хорошие рысаки норовисты. Но без хороших рысаков скачки не
выиграть». Рысаков тогда, помнится, допустили до принятия
решений – и выиграли. Не побоялся. Премьер. Вы что же,
полагаете, что сейчас рысаки не допущены? Квитаний. Всего два.
Да и то потому, что не опасны. Скомпрометированы, так сказать,
перед обществом. Ох, уж этот страх перед личностью! Ох уж этот
страх. (Прикрыв рот ладонью, громко шепчет Премьеру.) Чего
греха таить: сам побаивался. (Уже громко.) Остальные стоят в
конюшнях запертыми и бьют копытами. А в ноздрях – огонь! В
любой конюшне мира есть такие. (Неожиданно отвлекается и
мечтательно смотрит вверх.) Вот, помню, у меня был конь…
пардон. Так вот, только некоторые имеют мужество выпустить их.
Они и входят в историю. А в вашей команде серые лошадки, а
значит, и дела в яблоках. Ведь задача не выиграть, не прорыв,
а стабильность, то бишь смерть! Нет, не лошадки, а уже табуны,
с критической массой. Одному не остановить. Только со страной,
а ведь обрыв все ближе и ближе. (Снова мечтательно.) А какие
открывались перспективы! Долина Нила, уходящая вдаль! Тьфу! Да
что со мной! Нанотехнологии! Все народы с одного старта. Как
будто не было никаких «Дженерал моторс». Все с нуля. Раз в
двести лет бывает. (Замолкает, задумывается. И уже твердо, с
отмашкой рукой.) Но скачек не выиграть! Премьер. Вот те раз!
Приехали. Делаешь, делаешь. Стараешься, стараешься. А тут мало
того, что грозят предательством своих, так еще и пессимизм
нагоняют. Нормально. (Закладывает руки за спину и начинает
ходить взад-вперед.) И потом, что такое критическая масса? Я
